Колдуй баба, колдуй дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти

Было мне пять лет. Захотелось чаю.

Родителей дома нет. Не беда. Сто раз видела, как они это делают. Наливаешь в кружку воду из чайника, из другого чайничка – поменьше, льешь заварку и кладешь сахар.

Только с сахаром вышла загвоздка.

Кладу три ложки, пробую – не сладко. Кладу еще две, снова не то.

Что, думаю, за напасть? Всегда мне папа три ложки в чай накладывает. Может, сахар в магазине продали неправильный? Лизнула – сахар как сахар. Сладкий. А чай – нет.

На всякий случай бухнула еще пять ложек – не сладкий чай и все тут! Реву.

Вывалила в кружку всю сахарницу. Толку никакого.

Тут как раз родители с работы вернулись. Видят – дочь сидит на полу в слезах.

Рядом стоит кружка, до краев наполненная мокрым сахаром.

– Папа, – жалуюсь, – у меня чай заколдованный! – Вон, сколько в нем сахару, а не сладко.

– Эх, ты, дуреха! – смеется отец. – А размешивать кто за тебя будет?

Ах вот оно что! И как это я сразу не догадалась?

В другой раз решила испечь пирог к маминому приходу.

Делов-то! Берешь муку, сахар, яйца, месишь тесто. Как поднимется, ставишь его в печь. Мама печет эти пироги каждые выходные, невелика премудрость. Я так тоже могу!

Замесила. Жду. Час жду. Другой жду. Не поднимается тесто.

Наверно, яиц маловато. Или муки. Высыпала еще полпачки. Получилось густо. Налила воды. Теперь жидко слишком. Снова мешу. Весь стол и стены тестом заляпаны.

Тут и мама с работы пришла. Увидела кухню, ахнула.

– Мама, – кричу. – У нас мука, кажется, испортилась. Тесто не поднимается!

– А ты дрожжи-то добавляла? – спрашивает мама.

Дрожжи? Какие еще дрожжи? Я думала, их только в самогон кладут.

Самогонщики

Ребенком я наивно полагала, что самогон варят из сахара и дрожжей.

Оказалось, гнать его можно из чего угодно. Из картошки, риса, забродившего варенья, пшеничных зерен, свеклы. Даже из пищевых отходов – лишь бы бродило.

Мой папа гнал самогон из томатной пасты, сиропа и прокисших компотов. Баба Дуся промышляла подушечками «дунькина радость» – из них она варила зелье на продажу.

Папа тоже продавал самогон, но в отличие от бабушки, не прочь был и сам употребить хмельной домашний напиток.

Дома у нас стояла огромная бутыль с брагой, в которой плавали ягоды вперемешку с дохлыми мухами. К горлышку бутыли была привязана черная резиновая перчатка.

Когда брагу только ставили, перчатка безжизненно свешивалась набок, но по мере брожения раздувалась все больше и больше и, наконец, вставала торчком, растопырив жирные пальцы-сардельки. Мне она напоминала фашистскую плавучую мину.

В школе нас учили, что самогон – это зло.

Я была пионеркой и посему грозилась сдать отца в милицию – и как продавца, и как главного потребителя огненной воды. Папа, узнав о моих планах, пришел в бешенство:

– Во-он из дома! – орал он, размахивая ремнем, – Павлик Морозов!

Однажды ночью я все же проколола перчатку булавкой. «Бомба» бабахнула так, что даже в соседней комнате обои покрылись красными вонючими ошметками. После этого бутыль с брагой перенесли в чулан, именуемый «тещиной комнатой» – от греха подальше.

Первые годы папа варил подпольный напиток на плите – в двойной кастрюльке, накрытой железной тарелкой с водой.

Вода в тарелке быстро нагревалась, и нужно было постоянно доливать холодную. Да еще парами спирта разило так, что приходилось каждые полчаса мыть пол и брызгать освежителем воздуха, чтобы соседи не учуяли и не настучали «куда следует».

Как-то мама послала меня к соседке за солью. Дверь открыла перепуганная тетя Галя с тряпкой в руках, а в нос мне шибануло таким до боли знакомым запахом карамельки, что я сразу догадалась, что там булькает в кастрюльке на плите, но виду не подала.

Позже папа приволок откуда-то алюминиевую флягу с мощным кипятильником внутри. Из фляги тянулись резиновые шланги и торчали клубки разноцветных проводков.

Шланги подключили к водопроводу и стали гнать зеленого змия с утра до ночи.

Время от времени папа «снимал пробу» – наливал самогонку в ложку и поджигал.

В одну из ночей учудил, откинул крышку кипящего агрегата и сунул голову внутрь – проверить, как идет процесс. С физикой у папы были явные нелады. Горячим паром его отбросило в коридор, и обожгло так, что он лишь чудом не угодил на больничную койку.

Ходил потом весь забинтованный, как мумия, рассказывал, как было дело:

– Я туда, а оно ка-ак да-аст! Шарах – и ничего не помню!

Когда повязку сняли, кожа на папином лице была похожа на шкурку молодого картофеля – гладкая, нежно-розовая, без единой морщинки.

– Ну, хоть какая-то польза от твоей дурости! – подтрунивала над отцом мама.

Но сама «омолаживаться» таким способом не захотела.

Полина экстрасенс

Если папа гнал самогон в промышленных масштабах, снабжая и себя и других, то бабе Дусе с ее маломощной кастрюлькой за нуждами местных забулдыг было не угнаться – спрятанный первач частенько находил и выпивал дед.

Тогда бабушка решила деда закодировать.

Тот сначала был против, но потом из любопытства согласился.

Пригласили в дом Полину с кирпичного завода. Маленькая, полненькая, с сальными нечесаными волосами и опухшим лицом, Полина сама поддавала будь здоров.

Сколько ей было лет никто не знал, может, под сорок, а может, за шестьдесят. Зато все знали, что Полина экстрасенс и неплохо гадает на картах. «О, наш экстрасекс идет!» – завидев Полину, гоготали выпивохи у подъезда. Та лишь презрительно фыркала в ответ.

Полина часто бывала у бабушки в гостях, и лично у меня возникали сомнения в неординарных способностях чудаковатой тетки. Это, похоже, задевало ее самолюбие.