Колдуй баба, колдуй дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти

Однажды парни раздобыли где-то черную краску. Окуная в банку ладони и стараясь смазать меня по лицу, они хохотали: «Фу, от этой негры даже руки пачкаются!»

Было обидно до слез. А еще непонятно, почему пионеры, поющие у костра песни о дружбе народов, в жизни ведут себя не по-товарищески, а по-свински.

Наверно, мне просто не повезло, – так я себя утешала, – в нашем отряде собрались злые ребята, и цвет моих волос тут совершенно ни при чем.

Если бы! Насмешки преследовали меня еще долго – в школе, на улице – да везде.

На чужой каравай рот не разевай

Впрочем, после той поездки в пионерлагерь случилась одна забавная история. И, думаю, мой лагерный опыт сыграл в ней не последнюю роль. Как говорится, всякому терпению рано или поздно приходит конец, и иногда нужно уметь и ножкой топнуть.

Это был выпускной год в детском саду «Солнышко».

Шла подготовка к утреннику к годовщине Октября, где главными действующими лицами были два братских народа – русские и украинцы.

По сценарию мы разучивали народные песни, пляски и стихи. Что пели – не помню, а вот танец, в котором мне предстояло участвовать, был украинский.

Девочкам пошили национальные костюмы, поклеили красивые кокошники в виде веночков с лентами и назначили в партнеры гарных хлопцев.

Я хотела танцевать с Сашкой Шкляевым, но мне достался Владька Есюнин.

И что-то у нас с ним пошло не так, мы никак не могли попасть в ногу, сбивались с ритма, не поспевали за парами, мчащимися вприпрыжку впереди нас.

Но танцы – ладно.

Меня больше волновало другое – я претендовала на главную роль всея Руси.

В конце представления вместе с нашей воспитательницей Валентиной Николаевной, олицетворявшей советскую власть, к гостям должны были выйти с хлебом-солью «Россия» по правую от нее руку и «Украина» – ошую. Специально для этого случая повара даже испекли пирог с повидлом и каравай.

Роль «России» я получила легко, потому что могла заучивать большие тексты, а тут было стихотворение размером с тетрадный лист.

Но на генеральной репетиции комиссия из РОНО меня забраковала, мол, ну и что, что на девочке сарафан, наружность-то у нее не славянская, срочно ищите замену. А замены нет!

По замыслу важных теть «русская» девочка должна была быть на голову выше и желательно крупнее «украинки» – с русой косой до пояса и европейским лицом.

Под эти параметры более или менее подходила Наташка Третьякова. Но Наташка не влезала в мой сарафан, а когда увидела текст, который ей следовало выучить за ночь, подняла такой рев, что все кинулись ее утешать, мол, ладно, вместо сарафана сгодится обычное платье, а стихи за нее пусть прочтет Хабибуллина…

Ага, говорю, щас! Либо роль – моя, либо я вообще играть отказываюсь!

Тогда меня осторожно спросили, смогу ли я к утру выучить еще один – украинский стих? А чего, говорю, не смочь, давайте!

В общем, с караваем к гостям вышла я – в украинском костюме, с русским кокошником и абсолютно неславянской внешностью.

Но в целом быть белой вороной было не очень-то приятно.

Однажды мы с моим двоюродным братом Андрейкой (он тоже полу-татарин и тоже жгучий брюнет) решили обесцветить волосы перекисью водорода, наивно рассудив, что так сможем сойти за «своих».

Раздобыли в аптеке таблетки гидроперита, растолкли их в порошок, добавили аммиак, шампунь, тщательно размешали и вуаля – спасительная смесь готова.

Брат считал, что данная процедура придаст его волосам пепельный цвет, поэтому он сразу подставил под вонючую пасту всю шевелюру, а я из предосторожности помазала лишь виски, которые моментально порыжели. Голова брата и вовсе стала похожа на апельсин – такая же ярко-оранжевая. Сойти за блондина не удалось.

Позже Андрейка все-таки нашел выход из ситуации – записался в дзюдо. Но он жил в Свердловске, а у нас в городе таких секций еще не было. А школьный буллинг был.

Все мы немного татары

Помню то мучительное чувство, когда мы проходили по истории тему татаро-монгольского ига. Я была готова провалиться в тартарары, заболеть ангиной, уехать на край света, лишь бы не идти на ненавистный урок.

Татарские фамилии в нашем классе были только у двух учеников – у меня и у Пашки Касимова. Но у Пашки в классном журнале, напротив графы «национальность родителей» значилось: русские. А мой папа татарин. Мингарай. Впрочем, этим именем папу называли только коллеги по его работе. Для всех остальных он был просто Миша. Михаил.

Национальный вопрос никогда не волновал отца. Он не стыдился того, что татарин, хотя за всю свою жизнь так и не удосужился выучить татарский язык. В мечеть не ходил, мусульманские праздники не соблюдал. Любил женщин и выпить, ел свинину.

Обидные прозвища в детстве к нему тоже не прилипали. Папа был хулиганом, так что попробовал бы кто-то во дворе его задеть – мигом схлопотал бы по шее.

А вот папин старший брат Гриша рос мальчиком тихим, не драчливым.

Родители (мои бабушка с дедом) нарекли своего первенца Галимзяном, и ребята во дворе дразнили Гришку Голым или того хуже – Галей.

Парню это надоело, и в шестнадцать лет он заявил отцу, что носить дурацкое имя не желает. И если уж на то пошло, он вообще отказывается быть татарином.

Дома разразился страшный скандал. Дед клял сына-отступника последними словами, порол, как сидорову козу и грозился выгнать из дому.

Не помогло. Гриша все равно сделал по-своему, сменил не только имя, но и фамилию. Взял бабушкину девичью.

Как же мне это было знакомо! Я тоже хотела быть скромной неприметной Ивановой – как мама в девичестве. А так стоило учительнице завести речь о нашествии татаро-монголов, как одноклассники дружно поворачивали головы в мою сторону и ехидными улыбочками пригвождали меня к позорному столбу: вот, мол, все из-за твоих!

Ребят, вы серьезно?

Нет, умом я, конечно же, понимала, что за время татаро-монгольского ига, в пору этой суперконтинентальной неразберихи случалось всякое. Но я-то, лично я тут причем?!

В такие минуты я ощущала себя человеком второго сорта. И чтобы хоть как-то защититься от нападок, мстительно представляла, как пра-пра-прабабку моего особо вредного одноклассника Пельменя соблазняет тонкоусый сладкоглазый малай. И теперь в жилах удмурта Пельменя, почему-то мнящего себя истинно русским, тоже течет кровь Чингисхана, Батыя, Мамая… В моих-то точно течет, тут и к прабабке не ходи.

Правда, за столетия в ней столько всего намешалось, что, поди знай, кто там и с кем согрешил. Меня принимали за свою узбеки, цыгане, армяне. Уверяли, что я похожа на туркменку, даже на грузинку. «В Казани он татарин, в Алма-Ате казах» – это про меня.

Но вот беда: когда восточные собратья пытаются заговорить со мной на их родном языке, я теряюсь, потому что, как и мой отец, ничегошеньки из сказанного не понимаю, ну, может, только два-три слова, и то не факт. Хотя вроде и внешность и фамилия обязывают.

Пуля дура

Однажды моя татарская бабушка привезла нас с сестрой под Казань, в глухое село Алабердино, где русским духом даже и не пахло. Здесь, предвкушала баба Дуся, нас живо привадят к родному наречию. И что же? Язык мы с сестрой так и не выучили, зато в лексиконе местных жителей, особенно ребятни, появилась уйма русских словечек.

«Ох уж эти Хабибуллины! – ругались аксакалы. – Шайтан их подери!»

Да, кстати, о фамилии. Моего прапрадеда звали Хабибулла, что означает «любимый Аллахом», отсюда, видимо, и пошла фамилия, ведь если верить семейным архивам, то по папиной линии испокон веков все были Хабиевы, в том числе и прапрадед.

Но у Хабибуллы был сын Гайфулла, которого в 1943-м, будучи уже солидным отцом семейства забрали на войну. Было ему тогда за сорок. Наверно, как и любому бойцу, перед отправкой на фронт ему хотелось заручиться поддержкой Всевышнего, обмануть судьбу, оградить себя от вражеской пули. И в военкомате на вопрос: «ты чей?» прадед ответил: Хабибуллин. Однако звучная фамилия не помогла – пуля настигла его на самых подступах в Берлину, в польском городке Мысловице, накануне Дня Победы.

Долгое время в семье придерживались мифа, что прадед-стрелок подорвался на мине. Вероятно, потому, что правда казалась целомудренной татарской родне неприличной.

Хотя чего тут стыдиться? Ну да, пуля угодила прадеду в пах, и он скончался в военном госпитале от кровопотери 10 мая 1945 года. Но ведь пуля, как известно, дура.