Трудное счастье Калипсо

…Хотелось спать, но заснуть мешали ледяные ноги. Почему они мерзли, Светлана понять не могла. В комнате было жарко. Светлана встала, в темноте нашла сумку, вытащила шерстяные носки и надела их. Возвращаясь в постель, она наткнулась на тумбочку, уронила часы и книги. В ночной тишине звук падающих предметов был равносилен взрыву. Пока она собирала с пола книжки, в комнату кто-то вошел. Этот кто-то неслышно подошел к ней, обнял и тихо спросил:

– Ты долго буянить будешь?

– У меня ноги окоченели. И я заснуть не могу.

– Давай сюда эти ноги.

Светлана почувствовала, как теплые руки растирают ее ступни, потом губы целуют ее щиколотки. Потом… Потом она уже ничего не чувствовала, кроме сильного горячего тела.

Утро могло не наступать – настолько хороша была ночь. Открыв глаза, Светлана изучила профиль на соседней подушке. Профиль спал, посапывая. «Итак, свершилось. Надо будет позвонить Нинке!» – осознав всю степень собственной глупости, Света расхохоталась в подушку.

– И что смешного? Я – храпел? – спящий профиль вдруг ожил.

– Нет, у меня просто хорошее настроение.

– Какое совпадение – у меня тоже. Хотя я еще почти сплю. Замуж за меня пойдешь?

Светлана на минуту задумалась.

– Не знаю. После завтрака определюсь.

Из той череды бестолково-радостных дней в воспоминаниях Светланы сохранились лишь отдельные эпизоды. Вот Ирина Анатольевна, неприятно поджав оранжевые губы, с явным сомнением спрашивает:

– Ты выходишь замуж? За этого Нащокина?

– Да, – отвечает Светлана, почему-то чувствуя внутри непреодолимое желание оправдать перед коллективом свой поступок.

Отдел затихает в ожидании подробностей, но она, сделав над собой усилие, только приветливо улыбается и продолжает что-то набирать в компьютере. Феодосия Ивановна, славная заведующая их отделом, по этому случаю подарила ей огромную янтарную брошь.

– Это тебе на свадьбу, – она высморкалась в платок. Как и все пожилые одинокие люди, Феодосия Ивановна очень трепетно относилась к матримониальным событиям.

Вот Юля Нестерова в кафе, куда они спустились посекретничать, долго расспрашивала о Нащокине, об их романе, о том, куда они поедут в свадебное путешествие, а потом вдруг расплакалась. Светлана кинулась ее утешать и из сбивчивых объяснений поняла, что очередной любовник так и не ушел от жены и что время идет, а ей, Юле, страшно, потому что уже тридцать шесть лет. Светлана растерялась, не зная, как утешить подругу, пока вдруг не выпалила:

– У Нащокина приятель есть. Близкий. Очень хороший человек. Давай тебя познакомим с ним. Есть еще один, но он женат, с ним не надо знакомиться, а то все получится как всегда.

Нестерова сначала разозлилась, а потом рассмеялась.

Вот Нащокин показывает паспорт, в котором стоит штамп о разводе. Светлана делает вид, что можно было бы и не показывать, но в душе чувствует облегчение. Уж больно активно бывшая жена Алина боролась за ненужного когда-то мужа.

– Ты знаешь, если хочешь, мы можем и не расписываться, – на всякий случай сказала тогда Светлана.

– Нет уж, – отвечал Нащокин, – я как раз хочу расписаться, чтобы ты от меня никуда не убежала.

«Неужели он меня так любит?» – недоверчиво думала она, глядя, как ее будущий муж внимательно изучает заявления в загсе.

Вот отец при первом знакомстве почему-то не стоит спокойно, а озабоченно кружит по комнате и язвительно произносит:

– Ну, мы с вами ровесники, можно и на «ты».

– Можно, – соглашается мягко жених и тут же добродушно добавляет: – Но мне все-таки кажется, что я старше вас.

«Ага, один – один!» – думает про себя Светлана, которая расставляет на столе «парадные» чашки в кобальтовую сеточку.

Вот мать, одетая в элегантный брючный костюм с хризантемой на лацкане, стесняясь, целует дородного жениха в румяную щеку.

Вот Пашка Соколов, щегольски одетый, заезжает на пять минут в ресторан, где они в узком семейном кругу ужинают по случаю бракосочетания.

– Поздравляю, – Пашка протягивает Светлане прямоугольный предмет, обернутый в тонкую шелковистую бумагу. Потом, через пару дней, она распечатает пакет и проплачет над подарком целых два часа. Пашка ей подарил дорогой, в кожаном переплете с золотым тиснением альбом с ее же фотографиями, которые он делал с шестого класса. В день ее свадьбы он с ними расстался. Светлане стало жалко Пашку, себя, Нащокина и еще почему-то маму и отца. Поплакав, она спрятала альбом в укромное место.

Еще одно воспоминание было неприятным. Дочь Нащокина, высокомерная модно одетая девушка, не глядя на Светлану, сухо поздравляет отца и отворачивается. Нащокину неудобно, он, извиняясь взглядом, берет дочь под руку и выходит в другую комнату. После Светлана ни разу дочь не видела, а только невольно слышала бурные объяснения с отцом.

Вот они смотрят квартиры и дома. Нащокин влез в долги, взял кредит в банке для того, чтобы они жили за городом. И наконец они въезжают в этот симпатичный и уютный дом, который на фоне остальных кажется маленьким в этой подмосковной деревне. Но Светлане он кажется дворцом. Долги Нащокин, невероятно напрягаясь, отдал быстро. А кредит решили потихоньку погашать, рассчитывая на прибыль от издательского дела. Нащокин со своим приятелем организовал его пару лет назад.

– Ты поможешь мне? – спросил Нащокин Светлану.

– Конечно, – не сомневаясь, ответила та и уволилась из библиотеки.

С этого момента директором и самым главным человеком в этой издательской компании стала Светлана. Правда, для того чтобы почувствовать себя уверенно и не стесняться платить сотрудникам зарплату, должно было пройти изрядно времени. Особого беспорядка в делах она не нашла, ну, кроме разве что небольшого воровства бумаги. Вызвав печатника, симпатичного Алексея Игнатьевича Прокопенко, Светлана сказала:

– Давайте договоримся, что всю бумагу на тираж журнала буду заказывать я.

Алексей Игнатьевич начал свой ответ с фразы:

– Светлана Леонидовна, так бумага, пом там, пом сям, мне нетрудно…

Смешное присловье «пом там, пом сям» использовалось печатником в затруднительных обстоятельствах – когда нужно было выиграть время или когда не хватало слов, чтобы выразить чувства. Кроме этого эпизода, никаких других финансовых нарушений обнаружено не было. Светлана просидела несколько вечеров, составляя план реорганизации конторы, обсудила его с Нащокиным, и он, удивившись зрелости и рациональности суждений жены, дал полное согласие по всем пунктам. Через полтора года компания вышла на вполне приличную годовую прибыль. Правда, банковский кредит погашался медленно. Сначала они платили лишь проценты по кредиту, а уж только потом сам кредит.

Жизнь с Нащокиным была спокойной. Очень быстро Светлана обнаружила, что больше всего Михаила Семеновича интересует он сам и его собственное творчество. Ничего удивительного или неприятного в открытии не было. Нащокин не был эгоистом в прямом смысле этого слова. Он просто впервые за всю свою жизнь получил возможность полностью отдаться любимому делу – писательству. Бывшая жена ни в грош не ставила его творчество и всячески старалась нагрузить его семейными проблемами, которые вполне могла решить сама. Плюс к этому вечная подработка, халтура, репетиторство – все, что позволяло заработать лишний рубль. Все это отнимало не только время, но и силы. Нащокин, каждый раз приступая к написанию очередного сценария для рекламного ролика, давал себе слово, что это последний раз, что с понедельника он садится за книгу. Однако слово держать не получалось – дочь хотела учиться во Франции на художника по костюмам, Алина не хотела работать вообще.

Теперь же он совершенно спокойно, чувствуя прочный тыл, легко писал книги одну за другой. Их публиковали, выплачивая немаленькие гонорары. В общем, если бы Алина дала ему хоть немного простора для его творчества, то богатство пришло бы гораздо раньше.

Въехав в неплохо отделанный дом, Нащокин решил-таки довести его «до ума». Он несколько месяцев бродил по комнатам с дрелью, молотком, пилой и другими инструментами. Вернувшись с работы, он каждый вечер что-то пилил, строгал, прибивал, сверлил. Так продолжалось довольно долго, пока Светлана не взмолилась:

– Миша, пощади, у нас уже как в сумасшедшем доме – гвозди в стенах через каждые два сантиметра!

Нащокин остановился, а Светлана быстро пожалела о сказанном – с этого момента Миша за молоток не брался вообще.

Дом их представлял собой небольшую барахолку. Сюда они тащили все – понравившиеся старые кресла из мебельной комиссионки, посуду из «Икеи», старый мамин комод и книжные полки родом из семидесятых. Они не продумывали каждую мелочь, они просто жили, окружая себя трогательными привязанностями. По дому бродили три кота и один мохнатый пес. Три кота – Отелло, Дездемона и самый вредный, вечно царапающийся когтями Шейлок – были любимцами Светланы. Понятно, что в быту от их литературных имен остались начальные буквы – Оти, Дези и Шей.

– И стоило выпендриваться, литературная твоя душа?! – шутил над Светланой Нащокин.

Его друг пес Кубик, если бы мог, носил бы хозяина на руках. Как только машина Нащокина появлялась в воротах, Кубик делал сальто-мортале, перелетая через все взлелеянные Светланой клумбы и первым встречал хозяина, выходящего из машины. С этой минуты он маленькой тенью следовал за Нащокиным. Когда же Михаил Семенович уединялся для творчества в кабинете, Кубик забирался под письменный стол, приваливался к ногам Нащокина и крепко засыпал. В эти минуты из кабинета доносились несвойственные творческому процессу звуки, ибо Кубик во сне имел обыкновение храпеть, свистеть и стонать одновременно.

– Миша, ты спать идешь? – окликала его Светлана через дверь.

– Не могу, Кубик на ногах улегся, посижу еще, попишу.

«Мой соавтор», – представлял Кубика Нащокин гостям.