Зимняя месть

– Спасибо, Шура, – сказала она после ужина, – я не знала, что ты научился так вкусно готовить.

– Так с кем поведёшься… – отозвался он.

– Надеюсь, ты имеешь в виду не меня.

– Это точно, – саркастически отозвался друг детства, – и даже не твоего лохматого. – Он кивнул на Дона.

– Но-но! – шутливо погрозила она ему пальцем, – святого не касайся.

– А посуду мыть тебе, – в отместку хмыкнул Наполеонов, – а то твоё святое, – он снова ткнул в кота, – только языком может всё отмывать.

Мирослава перемыла посуду, подхватила на руки кота, терпеливо дожидавшегося её на кухонном подоконнике, и поднялась к себе. Наполеонов, который всё это время пил чай и молча наблюдал за её работой, остался на кухне. За окном уже было совсем темно. Ни луны, ни звёзд. Только мигающий в начавшемся снегопаде свет замёрзших фонарей.

«Если природа не умерит свой энтузиазм, – подумала Мирослава, – то завтра нам с Шурой придётся расчищать дорожки в четыре руки. – Она включила ночник. – Что там вчера Наполеонов говорил о новогодних чудесах? – попыталась она припомнить и подумала: – Если и мечтать о ком-то, то явно не о принце. А о ком? Да вот хотя бы о таком персонаже, как «Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Исполняет всё, что ни попросишь, вопросов не задаёт, не критикует, не ворчит. Идеальный спутник жизни! Одно плохо, что не видно его». Мирослава улыбнулась, взяла со стола книгу и улеглась в постель. Дон пристроился рядом. Прошло минут тридцать, в дверь постучали.

Не дожидаясь ответа, в комнату ввалился Шура. На нём была пижама цвета жёлтого цыплячьего пуха с белыми, прыгающими на этом фоне зайчиками. Мирослава невольно улыбнулась.

– Чему радуемся? – спросил Шура.

– Твоей пижаме.

– Правда красивая? Мне самому нравится, – обрадовался Шура.

– Миленькая, только тебе больше пошло бы с волчатами.

– Ну вот ещё! Я белый и пушистый, как эти зайчики. Подвиньтесь! – это восклицание относилось и к Мирославе, и к Дону.

Мирослава отодвинулась, а Дон просто перепрыгнул через неё и лёг с другой стороны. Шура улёгся рядом с Мирославой и попытался вытащить из-под её головы подушку.

– Фиг тебе! – сказала она. – Возьми на кресле.

Шура взял с кресла подушку, улёгся рядом с ней и выдернул из её рук книгу.

– Ага, опять поэзия древнекитайских поэтов. Что там у нас на этот раз? Так, поэзия эпохи Тан, VII–X века.

– Шура! – Мирослава попыталась отнять у него книгу, но он быстро увернулся.

– Ишь какая! Не хочет, чтобы родной друг тоже обогатился!

Наполеонов быстро пролистал страницы и остановился на одной из них.

– Вот. Ван Луню. «Печаль». – Шура принялся читать вслух:

За яшмовою шторою
Одна
Красавица
Томится у окна.
Я вижу влажный блеск
В очах печальных —
Кто ведает,
О ком грустит она.

Наполеонов с притворной пытливостью посмотрел на подругу.

– Шура! Я придушу тебя. – Она резко потянулась к книге, но он снова увернулся.

– Ладно, не нравится про печаль, поищем про другое. – Он снова полистал страницы и, остановившись на одной из них, воскликнул: – Вот! Нашёл! Слушай, как раз в тему! Цзяожань. «Сосна»:

Потому что я шёпот сосны полюбил,
Я наслушаться им не могу.

Я всегда, как увижу сосну на пути,
Забываю вернуться домой.

С этой радостью лёгкой от шума сосны
Что на свете сравнится ещё?

Я смеюсь, к вольным тучам лицо обратив,
Беззаботным и вольным, как я.

Наконец Мирославе удалось вырвать из рук Наполеонова книгу и захлопнуть её, чуть не прищемив ему нос.

– И чего тебя на них тянет? – спросил он.

– Смысл жизни ищу.

– Нашла?

– Нет пока. В поисках.

– Ага. Диоген вон в бочке сидел сколько времени, да так и ничего не надумал.

– Ну почему же, – рассмеялась Мирослава, – много чего надумал.

– Ага. Типа не заслоняй мне солнце.

– Так прав же оказался в итоге.

– Это как сказать, – с сомнением произнёс Шура, – вот не отправился бы Македонский завоёвывать мир, и Клеопатры бы не было.

– В смысле?

– В том смысле, что династия Птолемеев не обосновалась бы в Египте!

– Велика потеря! – улыбнулась Мирослава.

– Не скажи! Я в детстве фанател по Лиз Тейлор!

– Так она же просто играла её!