– Дальше! – потребовал Валька.
– Послала искать по наводкам, – созналась я. – В музей МГУ, узнать про камень.
– Нашла? – осведомился Валька. – Делилась с кем-нибудь?
– Ничего подобного, слухи, домыслы и догадки, – честно сообщила я. – Чем делиться?
– Хрен с тобой, золотая рыбка, – резюмировал Валька. – Теперь отдыхай. Тебя отсюда надо эвакуировать вместе с парнем, инкуба можно оставить на страх врагам, а я потолкую с этим Аврорским по-свойски. Пока лежи, сам организую ответную акцию, и вообще валила бы ты отсюда подальше рисовать страшный суд Бог знает куда. Тут за тобой не уследишь, даже при смерти ухитряешься всех поставить на уши.
– Спасибо, Валя, ты настоящий друг, – сказала я, затем, скорее всего впала в забытье, потому что ничего существенного не помню.
Очнулась я к концу дня, светило низкое зимнее солнце, а Ирочка собирала нас для перевозки к тете Рите и дяде Славе. Они тоже оказались у нас, папы с мамой уже не было, зато был племянник Славик, сын Ирочки. Он сидел с телефонной трубкой в руке и названивал по произвольным номерам, при этом иногда осведомляясь: «финьское молоко есть?». Пару раз он клал трубку в кроватку к Юниору, наверное, полагал, что «маленький мальчик» тоже нуждается в развлечении, не только в «финьском молоке».
Даже в неосознанном состоянии я догадалась во-первых, как Ирочка доставала пропитание для мелкого, а, во-вторых, что патриархальная расширенная семья уже состоялась, и сейчас поедет в полном составе на новую квартиру. Однако причины отодвинулись от следствий далеко, и о них я довольно долго не вспоминала.
Пока нас устраивали у тети Риты с дядей Славой, пока я медленно вставала на ноги и заново училась обращаться с Юниором, включая кормление «финьским молоком» в присутствии племянника, который давал советы и хотел попробовать и то и другое. То бишь желал давать мелкому бутылку, потом претендовал на свою долю и жаловался, что «парень опять всё выжрал, его можно из колонки заправлять…». Последнее выражение для Славика было внове, и я справедливо полагала, что набрался он от Миши. Существование в расширенной семье имело подводные камни и к ним следовало адаптироваться.
Тем временем Миша при помощи Ирочки развил бурную деятельность на ниве Страшного Суда и нас туда практически наладил. Меня никто не спрашивал, документы делались без моего участия, билеты в Лиссабон оформились с детской подвесной кроваткой, мелкого обследовал врач и признал пригодным к путешествию. Со мной были проблемы, пришлось написать отказ от медицинского совета и принять ответственность на себя, причем от Миши потребовали такую же бумагу, полагая, что я не вполне в сознании. Что соответствовало действительности.
Так прошло почти два месяца, и мы собирали чемоданы, не возвращаясь к обычному месту обитания. Там бывал Миша, он устроил себе временную мастерскую, Ирочка обещала прибраться после нашего отъезда, объяснила, что мне лучше этого не видеть.
Тем не менее, пришлось. Практически перед отъездом, дней за десять, возник Валентин. Я уже бодро передвигалась по городу, и друг назначил свидание в «Аргусе». Меня с трудом отпустили на пару часов, я прибыла на метро, что стало незабываемым приключением, в конторе меня поздравили, поспрашивали о состоянии нашего с Юниором здоровья, пожелали доброго пути и нескорого возвращения в отечество.
После торжественной части Валька завел меня в бывшее пристанище на ниве семейного утешения, теперь там расположился архив с секретариатом, но был временно удален.
– Попович объяснился, можешь читать рапорт, – объявил Валька, как только за помощницей Юлей закрылась дверь. – Но желает извиниться лично перед тобой.
– А кто это Попович? – вырвалось у меня. – Напомни, пожалуйста, Валя.
– Не обессудь, крошка, – сказал Валька, уселся в чужое кресло, усадил меня в бывшее мое и стал рассыпаться в извинениях. – Забыл, аз грешный, что с тобою намедни случилась клиническая смерть, после нее, понятно, произошли необратимые изменения. А я, болван, зову тебя для какого-то совета, извини, больше не буду, сам разберусь. Имел в виду мужика с поповской фамилией.
– Тьфу на тебя, гадкое существо! – ответила я как можно более веско. – Уже и поболеть человеку нельзя, начинаются придирки и вздорные фантазмы. Я вспомнила сама, псих приходил, пока я лежала, и ты решил, что Аврорский зачем-то его послал меня пугать. Мы на этом остановились, я помню точно. Но почему именно Аврорский – не поняла, извини великодушно. Помню, что он был похож на переодетого на деда Мороза, приходил вслед за женой Ольгой и рассказывал байки про украденные ценности. Зачем, собственно, ему меня пугать? Ты не часом не ошибся?
– Нет, ни в коем разе, он написал рапорт, – коротко ответил Валентин, затем распространился. – В котором налгал путано и многословно, желательно разобраться, когда он станет извиняться за психа. Признал, что это было непростительно, но не знал, что ты в горячке, иначе ни в коем случае не послал, гуманность ему бы не позволила. По отношению к психу. Тот после посещения тебя стронулся умишком радикально и…
– Извини, Валя, ты меня утомил, – напомнила я. – Напиши рапорт, пошли по почте в город Лиссабон, святым отцам для передачи в мои руки, пусть сами почитают. У меня билеты и визы, коляска в отдельном багаже и прочие трудоемкие задачи. Если ты намерен морочить голову, то я пошла восвояси, пока!
– Какая ты стала нетерпимая, – укорил друг Валя. – Тем не менее от тебя нужен реальный совет, как быть с Мельниками, они твои клиенты, или как? Аврорский признал, что не знает до сих, жива подружка жены или нет, нам бы сверить показания. Будешь читать рапорт или дождешься, что он сам доложит?
– А что написал? – я намеревалась пойти по легкой дорожке. – Как насчет пересказать?
– Написал, что отправили девку в больницу, истекающую кровью, – со вкусом ответил Валентин. – А оттуда она сбежала, когда оклемалась. Или нет…
– Однако, – признала я машинально. – Как-то оно…
– А я тебя зачем зову? – воззвал Валентин. – Давай расскажу предисловие? Ну вот. Ушел от тебя в состоянии озадаченности, нашел шутника и сказал ему пару слов. Насчет того, что жена Ольга будет счастлива выслушать вопросы из милиции и от тети Марты Славич. Конкретно, откуда взялся паспорт Ольги Славич в таком интересном виде. Прибавил, что после посещения гонца ты съехала вместе с семьей в недоступное место и оттуда шлешь привет.
– А сам говорил, что я шантажистка, – заметила я. – Не лучше ли так и сделать, пойти в органы, отдать паспорт и сдать Аврорского?
– Бездоказательно крайне, – ответил Валька. – Паспорт у меня, психа ищи-свищи, они не свяжут и пошлют подальше, сто пудов. Слушать будем?
Я согласилась и выслушала содержание рапорта от Кирилла Аврорского, оно сводилось к двум пунктам, одному фактическому, второму, скорее мистическому. Факт состоял в том, что они с Ольгой Киреевской отвезли Ольгу Славич в поселковую больницу после неудачного криминального аборта и оставили на пороге, поскольку в то время действовали негуманные правила. А именно, что пострадавшая должна назвать исполнителя, иначе лечение не предпринималось. Они загодя решили дождаться критического момента, когда промедление станет смерти подобно, и, скорее всего, перестарались. Ольгу везли на машине Аврорского, кровь лилась рекой, в последний момент он забрал у девушки паспорт и положил её к дверям в состоянии отключки.
Ольга Киреевская сама была в шоковом состоянии, наутро потребовала узнать, как там подруга, он поехал в поселок, звонил в больницу из автомата, но безуспешно, ему ничего не сказали, зато запросили сведений, кто он такой. После чего Аврорский несколько раз принимался узнавать окольными путями, уже из Москвы. В больнице, как водится, оказался полный бардак, они перепутали все на свете, сначала сказали, что жертва самоубийства умерла на следующую ночь, потом признали, что одна девушка умерла, другая сбежала, как только пришла в сознание. Фамилий не называли. Он полагает, что сбежала Ольга. Надо думать, что сбежать ей помогли. Аврорский толкнулся по адресу на Остоженке, там выяснилось, что жених на днях уехал с концами. Все сходилось, Аврорский успокоил Ольгу, и практически сразу обнаружилась кража. Тогда стало понятно, почему Ольга не давала о себе знать.
Мистический элемент объяснения заключался в невозможности для Ольги Киреевской иметь детей. Они старались, но тщетно. Со временем Ольга стала полагать, что это наказание за проступок против беременной подруги. А когда увидела сотрудницу «Аргуса» накануне родов, то пришла в паническое состояние, ситуация показалась ей знаковой, и все такое прочее. Она почти выпала из реальности, и любое развитие по этому делу причиняло ей моральные страдания. Невозможно допустить, чтобы её начали доставать вопросами, а беременная девушка из «Аргуса» начала расследование чужими руками. В музей имени Киреевского пришла весть, что в МГУ кто-то интересовался историей «Потерянной зари», оттуда до Ольги было рукой подать. Тогда Аврорский решил нас остановить любым способом, кроме, конечно, заведомо криминальных. Он сознался, что ненормальный сосед с визитом на дом родильнице был плохой идеей, за это готов извиниться и объяснить, хотя, судя по всему, основной вред был нанесен соседу.
– Это я уже слышала, – я прервала Вальку на полуслове. – Теперь чего ты хочешь от меня?
– Если убрать «теперь», то мы пришли к «Руслану и Людмиле», он еще «с презреньем оглянулся, браздами удержал коня и с гордым видом усмехнулся», – заметил Валька. – Отрадно, раз появился Александр Сергеевич, значит, с тобой можно иметь дело.
– So what? (Ну и что?) – спросила я по-английски, чтобы избежать нечаянной цитаты.
– Не надо со мною по-иностранному толковать, все едино не понимаю, – Валька предупредил, после чего заявил, не моргнув глазом. – Зовем поповича к тебе еще раз, пусть делает признания в знакомой обстановке, надо кое-что прояснить. Вся женская часть для меня темный лес, если он врет, то безнаказанно, консультантов у меня нету кроме тебя и Марины, а она замучает вопросами. Пусть расскажет подробно по криминальный аборт, потом сравним показания с впечатлениями. У нас козырь – жена Ольга в тяжелом моральном состоянии, пусть её побережет, расскажет сам.
– А нам зачем? – я и не поняла, как включилась в работу.
– Для Мельников, – лаконично поведал Валька. – Я не сообразил, что им сказать. Или оставить все как было, потому что пользы никакой, кроме вреда. Или девушка жива и скрывается, или она давно умерла. Кто мы такие, чтобы идти дальше? Тем более, что ты уезжаешь почти с концами. Дело надо закрывать так или иначе. N est pas? То бишь, или как? Если по-французски…
А сам хвастался, негодяй, что не говорит по-иностранному.
3
Как и следовало ожидать, друг Валя меня уговорил, а я проявила слабодушие с любопытством пополам, хотя какого дьявола мне это было надобно? Тем не менее…
Тем не менее через пару краткосрочных дней я попала к себе на квартиру, вновь отпросившись у Ирочки с мамой от Юниора и сборов. Кузина честно предупредила, что меня ждет шок и стресс, но полагала, что дело хозяйское, хотя и не вполне внятное. Всё, связанное с работой на ниве розысков и утешений отходило в прошлое, зачем морочить себе голову – неясно и вредно. Но если очень хочется, то можно.
Квартира за время моего отсутствия заполнилась до краев эскизами к Страшному Суду, хорошо, что не цветными, еще лучше было то, что силы ада не являлись воочию. Всяческие души летели, ветром гонимые и потоками носимые в воздушные и ледяные воронки, на них сверху взирали лица, глаза и улыбки разной степени искренности. У Миши явственно наметился тупик в изображении сил добра, они получались гораздо хуже, чем силы зла, которые очень выразительно подразумевались. После я заметила, что добро тоже лучше скрыть по правилам симметрии, и Миша был благодарен за совет, тупик раскрылся.
Однако в момент истины, явленной Кириллом Аврорским, лицемерное сожаление об участи летящих к чертям грешных душ смотрело со стен шокирующим образом, гость отчасти смущался и сбивался под мнимо благосклонными взорами с небес.
– На самом деле я не сказал ничего кроме правды, – сообщил гость для начала, пригубив рюмку коньяка из бутылки, принесенной с собой. – Хотя не всю правду и не полную правду, что понятно в моем положении. И вашем… Но я добросовестно вычислил, когда вы будете готовы, даже дозвонился сюда, художник сказал, что вас с ребенком выпишут через пару дней. Тогда я сказал соседу, что родился нежеланный ребенок, и мать намерена оставить его в роддоме. У него в молодости была трагедия, молоденькая подружка бросила ребенка, ей было пятнадцать, родители обещали засудить за совращение, с горя он запил, тронулся рассудком и до сих пор не оправился от потрясения. К вам он пошел отговорить, ничего больше. Я посчитал, что его появления будет достаточно, чтобы вы забыли о нас, кроме того послал в контору паспорт второй Ольги, чтобы стало ясно. Ваш шеф объяснил, что это была ошибка, связываться с вами. Действительно, сосед вернулся окончательно не в себе, твердил чушь о ведьмах и дьяволах, их вроде вызвали, связав волосы в шнуры. Пришлось его отправить на внеочередной сеанс китайских иголок, мужику мерещилась нечисть, мать меня прокляла. Это её сосед, со старой квартиры, она заслуженный врач республики.
– Все это очень интересно, особенно насчет республики, – не совсем удачно начала я, признаюсь. – Но родные Ольги Славич хотят знать, куда она делась, поэтому я бы выслушала исправленную версию. Какая вам известна, желательно без умолчаний, родственники волнуются.
– Ну, им тоже кое-что известно, о чем я умолчал в тот раз, – путано и многословно начал Кирилл Аврорский. – Вам и фирме они морочили голову, во всяком случае мамаша отлично знала, что дочка беременна, и отправила её на аборт, как нечего делать. Сказала, что не допустит никакого брака, тем более проживания в её квартире. Если не послушают, то будет размен площади, дочке с семьей – комната в коммуналке, и пусть живут, как хотят, на повышенную стипендию, от мамаши – ни копья!
– Однако, вы в курсе, – обронила я небрежно. – Тогда можно чуть подробнее? Это мамаша отправила Ольгу на криминальный аборт? Тогда как она оказалась на даче?
– Вам интересно? – нашелся Аврорский. – Тогда извольте. Я в курсе, потому что моя бедная Ольга пересказывала историю много лет подряд, в зубах навязло. А мне пришлось участвовать в следующей фазе. Дочка пошла в обычную клинику на аборт, поплакала и пошла, но там с ней обошлись сурово, как с преступницей, а одна нянька или медсестра, не помню, подбила её сбежать из абортария и рожать, не то будет непростимый грех. Но если родит всем назло, то никуда не денутся. В клинику Ольга пришла вечером, с вещами и паспортом, а в ночь сбежала с помощью религиозной фанатички, та выдала одежду и открыла запасную дверь. Приехала к моей Ольге в истерике, плакала, и твердила, что все образуется, если они будут стоять на своем. Тут меня позвали, чтобы отвезти на дачу вместе с чертовым женихом, его тоже ни о чем ни спросили. Мы оказались сбоку припеку, но хлебнули по полной. Матери она дозвонилась уже от нас, приняла дозу для храбрости и заявила, что знать не хочет злую ведьму, уедет к черту на рога и никогда не вернется. Та пусть подавится своей квартирой, потому что никогда не увидит дочь и внука! Всё было лишнее, ведь хотела дурочка другого, но не сдержалась.
– Мерси, теперь многое стало ясно, – проговорила я скорее себе. – Вот почему мать мешала поискам, как могла, родственники были не в курсе, что дочка беременна. Сознавала свою вину, но обнародовать не хотела, слишком круто получалось: мечтала, что муж к ней вернется, он как раз ушел, но понимала, что при зяте и младенце – ноль процентов вероятности.
– Ах вот оно что, – сказал Кирилл Аврорский. – Понятно, но не похвально, вы правы. Клубок у них вышел еще тот, с надрывами со всех сторон. И жених Ольги тоже себя не оправдал, хотя его можно понять отчасти. Это следующий этап надрывов, как в «Братьях Карамазовых», там был «надрыв в гостиной», а у нас – на даче.
– Жизнь коротка, классика вечна, – согласилась я с уважением к начитанности гостя.
– Так вот о женихе, – продолжил отчасти польщенный Аврорский. – Парня можно понять, хотя оправдать труднее. В его милом возрасте перспектива обзавестись семьей без крыши над головой и средств к существованию радовать не могла. Если вы помните у Стендаля сказано, что «любовь физическая – когда вам шестнадцать лет, и молоденькая крестьянка убегает от вас в лес», а малому едва исполнилось восемнадцать. И такая, с позволения сказать, любовь никаких обязательств не предусматривает. Лично я, если уместно заметить, испытал это высокое чувство на военных сборах после сельских танцев в каком-то амбаре, сняли ватники, и девица наглядно объяснила, что к чему, дальше – спасибо, до свидания! А наш дурачок влип с девушкой, пришлось делать вид, что хотел именно этого. Но надолго его не хватило.