Гобелен с пастушкой Катей. Книга 8. Потерянная заря

– Надрыв с криминальным абортом? – предположила я.

– Если вы все понимаете, то будем ближе к делу, – ответил Аврорский. – Не было никакого криминального аборта, была неловкая попытка подправить чудовищное законодательство. Аборт был разрешен до 12 недель, дальше – по медицинским показаниям, а время было упущено. Когда бедная девка поняла, что жених не очень рад, тянет с женитьбой, далее вообще исчез с горизонта, то время оказалось упущенным. Я ничего не знал, моя Ольга открылась с запросом, что подруга передумала, и никакого выхода у нее нет, надо срочно прерывать беременность и возвращаться в институт и домой к маме. Мне было поручено найти способ, тем более, что мать заслуженный врач республики. Я попробовал отговориться, но не вышло, Ольга сказала, что подруга в отчаянье, если ей отказать, то произойдет непоправимое, поход к подпольной акушерке или прямое самоубийство. И вот я пошел к матери и сделал сообщение: ребенок не мой, а делать что-то надо, денег у девок нет, предприятие получается на одном энтузиазме. Мать вздохнула, но выдала рецепт. Буквально и фигурально. Буквально – на импортный препарат, он спровоцирует выкидыш, а фигурально – адрес больницы, куда можно поехать, там зафиксируют начало выкидыша и сделают, что надо по медицинским показаниям. Но упаси бог, кто-нибудь проговорится о лекарстве или узнают, откуда взялся рецепт. Тогда – уголовное дело на всех замешанных, на мать в том числе. Сам поехал к черту на рога, в город Подольск, там в больнице выдали препарат, рецепт оставили себе и заверили, что всё зафиксировано, чтобы никаких случайностей. Но посоветовали перед применением принять очень горячую ванну и хлебнуть спирта, иначе может не подействовать, если беременность первая. «Смотри, парень», – тетка честно предупредила. – «Лучше женись, чем так рисковать. Прикрывать никто не станет».

На этом моменте повествования я отпросилась на перекур, пошла делать кофе и далее согласилась на рюмку. Действительно, кормление Юниора закончилось, не начавшись, в этом смысле я была свободна, могла предаваться любым порокам на выбор.

К тому же история, поведанная гостем, отозвалась болезненно. По забытой системе Станиславского я поставила себя в предложенные обстоятельства и чуть не взвыла в голос. Вот если бы двадцать лет назад, даже десять, и даже сейчас… Если бы решение о рождении ребенка я принимала не сама, и если кто-либо смог выставить условия, как Марта Славич дочке – то что? Если бы ни квартиры, ни работы у меня не было, а Миша вел бы себя, как он себя и вел, имея в виду соседку, скажем? Совсем недавно родные и близкие плясали вокруг нас с Юниором, всё закончилось хорошо и семейственно, а если бы подобная ситуация возникла летом, если бы я просила, а не сделала сообщение в уведомительном порядке?

Пережив, по примеру умной Эльзы, несостоявшиеся напасти, я вернулась из кухни, налила гостю кофе, он налил мне рюмку, и я отметила, что к беседе он готовился неплохо. Проштудировал классику, чтобы мне угодить, сумел применить систему Станиславского и тем завоевал симпатии к Ольге Славич.

– Спасибо на добром слове, я вовсе не это имел в виду, – отпарировал гость, заметивший подначку. – Хотелось обратить внимание на личные обстоятельства. Понятно, что я предпринял уголовно наказуемые деяния из симпатии к другой Ольге, у меня сложились определенные планы. Мать Ольгу одобряла и поняла, что в случае отказа мало что светит. Кстати, так и случилось, ужасная история сблизила нас с Ольгой, после этого вопрос будущего был только в оформлении. Я заплатил дорогой выкуп за невесту, со временем она догадалась.

– Простите, я отвлекла, пожалуйста, дальше, – попросила я, спрятав эмоции в карман.

– Дальше – гораздо хуже, – сознался Аврорский. – Я привез на дачу препарат, две жуткие таблетки до ванны и спирта, две после. Ванны на даче не было, повезли Ольгу в сельскую баню, запихнули в парную, оттуда ее вынесли за руки и за ноги, сердобольные тетки объяснили, что девушка сомлела. Одевали всем миром, вели под руки до машины, неприятное обстоятельство. Дальше пошло еще страшней. После второй дозы таблеток и стакана коньяка очень долго не было ничего, потом она вдруг закатила глаза и пролепетала, что очень плохо, скорее в больницу… Пока опять одевали и собирали, увидели, что началось нешуточное кровотечение, даже мне стало страшновато, на сидение пришлось подложить клеенку. Выехали со двора, и тут я понял, что до Москвы и указанной больницы мы ее не довезем, тем более, на дорогах снег и гололедица. Труп нам с матерью был ни к чему, я повернул назад, припомнил, что на въезде в город на отшибе стояла поселковая больничка, убогая, но все же, скорые помощи там стояли в количестве двух. Туда и тронулись, но не доехали, кареты стояли во дворе не просто так, дорогу почистить никто не догадался, на моей легковушке подъехать вообще невозможно. Остановился на углу у забора, вынул Ольгу из машины почти в беспамятстве, отнес к боковой двери, посадил на порог, позвонил в дверь и сказал на прощанье, что она никого не знает и не помнит, иначе всем тюрьма. Она кивнула и отдала паспорт из кармана куртки, на него уже натекло. Вернулся в машину, сказал Ольке, что отвел и доставил, рванул с места и поехал в Москву, не заезжая на дачу. Олька была в истерике, лепетала, что если подруга умрет, то все виноваты, а мы с нею больше всех. Привез её к нам, мать только ахнула, потом сказала, что надо было все делать в Москве, а не на даче. Но поздно…

Дальнейшая беседа с Аврорским пошла гораздо хуже. Я толком не знала, что спросить, а гость путано и одновременно излишне подробно толковал, как он пытался выяснить, что сталось с Ольгой Славич. В сельской больнице он показываться не решался, по телефону ничего не отвечали. Первые двое суток они ждали звонка от второй Ольги, но она никому не звонила, зато ее мамаша требовала возвращения дочки и грозила всем милицией по вздорному поводу, что Ольга что-то вынесла из дому. Через три дня поехали на дачу, Ольга имела надежду, что подруга придет обратно, а Кирилл думал, что ближе к месту действия он сможет узнать больше. Вместо того обнаружили кражу из музея и не смогли взять в толк, когда она состоялась, до отъезда Ольги в больницу или после.

Относительно прибравшись в доме, они отправились к единственному знакомцу в поселке, то был истопник Алик. Он вел себя вызывающе, делал намеки, что в курсе, куда делась девушка, Кирилл мигом заподозрил его во взломе музея и краже ценности. Вполне резонно, если парень догадался, как обстояло дело, то никто ему не мешал открыть дачу запасным ключом, взять, что приглянулось и в ус себе не дуть. Никто на него не заявит, у самих рыльце в пушку. Кирилл освоил ситуацию, объяснил, что дача обокрадена, но воры полные идиоты, взяли то, что не представляет никакой ценности, кроме научной. Но за возврат можно заплатить, если Алик что-то узнает, то получит комиссию. И за конкретные сведения о девушке ему тоже зачтется, если он сможет узнать на месте. До этого парень намекал, что он отчасти вхож в больницу через медсестру местного происхождения.

В этой точке рассказа началась невнятица и чересполосица. Кирилл Аврорский путано повествовал, а я не могла установить свои эмоции – хочу я знать или нет, «ибо во многом знании есть много печали». Для меня во вторую очередь, а, главное – для Мельников и для Марты Славич. Кто меньше знает, тот лучше спит, и кому решать? На самом деле лучше не знать просто ничего.

Одно дело, когда у тебя на просмотре детектив – любопытно знать, чья вина, и где труп, не правда ли? Но в конкретный момент я поймала себя на том, что знать отчетливо не хочу, меня, как Аврорского, устраивало любое предположение и неизвестность. Больше всего хотелось, чтобы в этой истории всё произошло, как было заявлено. Ольга на всех обиделась, однако никого не выдала и сбежала из больницы, как встала на ноги. Куда и с кем – неважно, главное, что знать никого не хотела, отчасти потому, что прихватила с собой ценность, то ли в отместку, то ли в запас.

Больная точка в этой истории, как ни странно, распространилась и на меня, я как бы вступила в круг посвященных, которых одинаково тяготит тайна, однако выяснять – себе дороже. Поэтому я с трудом слушала невнятные речи Аврорского, не прерывала вопросами и хотела, чтобы он поскорее закончил.

В дальнейшем рассказе доминировал истопник Алик, он узнал от медсестры постепенно и в несколько приемов, что той ночью (или на следующую) в больницу поступили две пациентки и были отправлены в «тяжелый флигель»: одна под грифом «криминальный аборт», другая – самоубийца с «передозом».

Передоз выглядел чудовищно, местная девица располосовала себе руки бритвой от кисти до локтя и засыпала сверху наркотический порошок без растворителя. Медсестра объяснила, что в тяжелых случаях ломки и при неимении шприца забубенные торчки поступают именно так. Самоубийцу в больницу привез муж, «скорой» они не дождались, машины застряли в снегах, и он тащил жену от поселка на детских санках, не чаял довезти живой. Предыдущая семейная история была печальна и неприглядна. Парень вернулся из армии и обнаружил, что жена его не дождалась, сбежала от родителей и отправилась в Москву, как в поселке выражаются «на блядки», где окончательно застряла. Но ее родители знали адрес.

Муж поехал в столицу, нашел жену в непотребном виде на подозрительной квартире, взял в охапку и увез обратно к своим, где удерживал силой, думал, что таким образом исправит ситуацию. Через три дня беглая супруга достала «белый порошок» и приняла дозу чудовищным способом, потому что шприца в доме мужа не держали. Или решила покончить с собой радикальным способом, никто не знал в точности. Фамилия супругов была – Примоленные, Семен и Александра.

Пациентка под грифом «криминальный аборт» поступила без документов и своей фамилии не называла. Когда относительно пришла в себя после срочного медицинского вмешательства и не совсем удачного переливания крови. Именно по этому признаку в больнице поставили диагноз, ситуация оказалась характерная, если бы её привезли мать с мужем, ругали медицину на чем свет стоит, и требовали сохранить беременность, то результат вышел бы тот же самый, однако без грифа. Или если девица была местной. А если бы сопровождающие объяснили, что беременная гостья оказалась на даче у знакомых, и там с нею стало плохо, было бы вполне достоверно – посетовал Аврорский скорее для себя. Но опять же было поздно.

Однако далее произошел классический сюжет ранее упомянутого трэш-триллера. Истопник оказался классическим шантажистом и вымогал деньги, выматывая нервы жуткими подробностями, недомолвками и путаницей. По его словам выходило, что в больнице произошли крупные неприятности с участием милиции, однако существо криминала осталось в секрете даже от персонала. Не то органы права и порядка занимались личностью «жертвы аборта», пытаясь выяснить, кто способствовал, не то неудачливый «дембель Сеня» был заподозрен в покушении на жизнь разгульной супруги и привлечен к дознанию.

Во всяком случае, как докладывал Алик, «тяжелый флигель закрыли для всех, кто не там не работал, и через некоторое время оттуда вывезли труп. Куда его дели, и кто опознавал, в больнице не докладывали, со знавших взяли подписку о неразглашении. Однако Семен Примоленный гулял на свободе, хотя ходил по поселку, чернее тучи – таковы были свидетельства медсестры Калерии. Она же объявила, что оставшаяся в живых пациентка сбежала однажды ночью, кто-то привез ей одежду и вывел беглянку в туалетное окно. Кто из них кто, точнее, кто жив и кто умер – сельчанам и прочему медицинскому персоналу выведать не удалось.

Утомленный ненужными теориями и истощенный поборами, Кирилл Аврорский положил конец потоку информации, заплатил последний транш и послал информатора-шантажиста подальше, предварительно начистив ему морду, удержаться он не смог. Для себя Кирилл сделал вывод, что выжила и сбежала Ольга Славич, а Семена Примоленного очистили от подозрений, поскольку обнаружили, что неверная жена скончалась от передоза, и в поселке её никто больше не видел. Ольге Киреевской он рассказал последнюю версию, не упоминая об остальных.

4

– Ну и зачем? – загадочно высказался друг Отче Валя в конторе «Аргуса», куда я пришла доложиться на прощание перед отъездом. – Тебе, понятно, очень лестно, не успела приложить волшебную ручку к бытовой истории, как оно пошло-поехало вкривь и вкось, потом доехало до черт знает чего, фирменный знак прелестного дитятка. А мне, грешнику, зачем эти откровения, и главное, что с ними делать?

– Затем и приехала, – сдержанно отметила я, крутясь на своем бывшем стуле. – Прощаться могла по телефону, ни времени, ни сил нету, послезавтра отбываем с коляской в отдельном багаже и с мелким подмышкой. Что будем говорить Мельникам, или вообще никому ничего? Твои предложения?

– Без твоей утомительной помощи, голубка моя, – заявил Валентин. – Я бы давно сознался Мельникам, что ни пса не вышло, информации мало, и все такое прочее. Деньги плачены и освоены, всё, что в человеческих силах сделано, прошу прощения и снисхождения, мерси за внимание. Самому копаться в жуткой истории, выяснять, кто сбежал и кто умер – прошу меня уволить, это по твоей литературной части. Останься в городе хоть на пару недель, ты бы докопалась, я уверен, к большому сожалению заинтересованных лиц, но бодливой коровке пора на Страшный суд, что всех устраивает. Езжай с богом, а?

– Может быть, пересказать Татьяне адаптированный вариант? – предложила я. – И пускай решают сами, что делать с информацией.

– Только, пожалуйста, без меня, – проскрежетал бывший компаньон. – Ты уедешь, а они опять попросят поискать жениха со скотской фамилией где-нибудь в районе Северо-Западного морского прохода, станут плакать и умолять именем тетки Марты. Она так убивается и желает найти дочку, что отпишет дачу юго-азиатам на поток и разграбление. Если ты, невзирая на мои мольбы, сунешься к Мельникам, то предупреди, что я иссяк и никаких заданий не беру, пусть хоть озолотят! Ни в службу, ни в дружбу, никаким иным способом. Даешь слово?

– Какое тебе подойдет, милый Валя? – спросила я. – Пионерское, дворянское, или поклясться здоровьем мамы? Она, бывало дело, брала с меня в крайних случаях, когда остальные уговоры не действовали.

– И ты её каждый раз сдавала вместе со здоровьем, надо думать? – не удержался Валька.

– Всё ты знаешь, коварный искуситель, – пожаловалась я. – Но как видишь, на последствия не повлияло. Мария Феликсовна, тьфу, тьфу, тьфу – как огурчик!

– Заоблачная логика, надо признать, – сообщил Валентин. – Ладно, говори Мельникам, что хочешь, но предупреди, что я недоступен по множеству причин. Их можешь придумать…

– И что сказать-то? – с полной невинностью поинтересовалась я.

– Ах вот она зачем приехала по пути на Страшный суд? – театрально возопил друг Валя. – Мало того, что сдает меня Мельникам в который раз, так просит подсобить, сочинить байку на заявленном материале, чтобы ненасытная совесть задремала на оба глаза! Не то прорисованные дьяволы проткнут вилкой и скинут на сковородку за недонесение!

– Все не так страшно, дьяволов в квартире не нашлось, Миша обошелся, – успокоила я друга, затем попросила честь по чести. – Валя, пожалуйста, сделай последнее усилие, и я уеду со спокойной совестью.

– Какая может быть спокойная совесть в этом конкретном случае? – картинно удивился Валька. – Только у того, кто в полном неведении, как твои Мельники. И ты хочешь лишить подружку завидного преимущества? Хотя она сама виновата, принесла неразрешимый казус, на свою голову тоже. Даже мне, грешному, закаленному и мало причастному, неприятно, что девка умерла так глупо и ненужно потому, что все причастные проявили обычные людские слабости. Не более того… А каково им, причастным? И ты маешься дурью, смею заметить, не можешь уехать и забыть, хотя сам Бог велел.

– Ну тебя, Отче Валя, – напомнила я. – Я вовсе не за тем к тебе приехала, и думать предпочитаю, что Ольга Славич жива, но хочу донести мысль до родичей достаточно нежно. А там пусть разбираются с теткой Мартой, как захотят.

– А зачем? – повторил Валька глумливо. – Если они и так думают именно это?

Однако, долго ли коротко, мытьем и катаньем, я вынула из бедного друга примерный план разговора с Татьяной Захаровой, бывшей Мельник, и пригласила её на чашку чая в модное заведение на Чистых Прудах, заодно нежно попрощалась с заснеженными любимыми местами, зная, что увижу аллеи и пруд совсем не скоро.

– А вы в курсе, что твоя кузина Ольга была основательно беременна? – спросила я Татьяну, не успев пригубить черный, как деготь, кофе, сливок рестораторы не держали.

– Не может быть! – заявила Татьяна и с грохотом опустила свою чашку на блюдце. – Как это так!

– Натурально, как у всех, – заверила я. – Если ты интересуешься, кто сказал, то сама догадайся. Но не другая Ольга, а её муж Аврорский под строгим секретом. Потому что у бедняги нервный срыв на этой почве, а мы добавили.

– Не поняла, ой, теперь поняла, – сообщила Татьяна по ходу размышлений.

– И ваша тетя Маруся послала дочку на аборт без лишних разговоров, – продолжала я бесстрастно. – Но получилось плохо, пришлось везти в больницу, откуда Ольга потом сбежала с концами, а мамашу прокляла.

– Ой, это за гранью добра и зла, – Татьяна ответила машинально, наверное, от шока, затем спохватилась. – Извини, Катя, мы ничего этого не знали, не то никогда бы…

– Я думаю, – великодушно согласилась я, мы с Валькой вычислили правильную реакцию.

– И думать нечего, – не согласилась Татьяна. – Втянуть беременную, потом кормящую в такую историю? Да никогда! Какую карму надо иметь?

– Насчет кармы не в курсе, а вот с кормлением не вышло, – ответила я и посвятила Татьяну в медицинские подробности.

– Ты думаешь, что из-за этого? – пришла в ужас бедная Танечка. – Но мы не знали!

– Не валяй дурочку, Вороненок! – спохватилась я доверительно. – В огороде бузина, а в Киеве дядька, просто совпало, и вообще мы уезжаем за рубежи рисовать страшный Суд, я тебе говорила? Не исключаю, что кармические силы способствовали, за ударный труд и попутные страдания.

– Всё-то ты шутишь, – не одобрила Татьяна. – Во всяком случае мы приносим извинения, и мама с папой сто пудов не знали, ручаюсь.

– Теперь следующее, – я продолжала давить по периметру. – Валя, мой компаньон в «Аргусе», сыт розыском по горло и сказал, что пальцем не шевельнет в вашу сторону, если его дурят с самого начала и на каждом шагу. Можно надеяться, что его больше никто не побеспокоит? Потому что…