Солнце на антресолях

Я повнимательнее взглянула на одну выпавшую фотографию. Мама как-то обмолвилась, что у дедушки был брат, получается, это мамин дядя, но он так давно куда-то пропал, что мы считаем, что у нас родственников нет. Так вот же он, на фотографии, сидит рядом с дедушкой. Практически одно лицо. Высокий лоб, не очень большие глаза, слегка оттопыренные уши. Даже не поймешь, кто из них старше. Надо расспросить о нем маму. Мне бы хотелось заглянуть в ту жизнь, когда меня еще не было на свете, мама была молодая, а страна, в которой мы живем сейчас, – совсем другая.

Я смотрела фотографии одну за другой. Вот мамина фотография явно из какого-то похода. Я знала, что мама в молодости любила ходить в походы, несмотря на свое хрупкое телосложение и робость. Человек – удивительно противоречивое существо. Моя маленькая мама, тоненькая и несмелая, любила не плести макраме и не вязать шапочки, а ходить с огромным рюкзаком по лесам и горам. Фотография была черно-белая, к сожалению, красоты природы на ней особой не разглядишь, видны только большие горы сзади, и мама – в огромных очках, с короткими растрепанными волосами, улыбается кому-то, кто ее фотографирует. Так доверчиво улыбается…

А вот… Я внимательнее всмотрелась в следующую фотографию. Так это… папа! С едва-едва отросшей, но закрывающей все лицо бородой, которая ему совершенно не шла, делала его похожим на восточного торговца с овощного рынка. В поселке рядом с нашей дачей много таких молодцев – плохо побритых, с глазами, смотрящими как будто в разные стороны – правый на тебя, левый – еще на кого-то, кто стоит за твоим плечом.

Один из них прошлым летом все улыбался маме, улыбался, подкладывал лишние помидоры, отвешивал «с походом», заговаривал про погоду… Мама смущалась, старалась побыстрее взять овощи и уйти или вообще купить где-то в другом месте. А я бесилась – что за бред! И дело не в социальной разнице и не в том, что он верит в Аллаха, а мы – с оговорками – в Иисуса Христа, нет. Просто… Трудно объяснить. Очень неприятно, когда кто-то подбивается к твоей маме. А потом однажды, ближе к концу лета, он вдруг сказал:

– Хорошая девушка у вас! Пусть за меня идет! У меня жена добрая, будет ее любить! Подружатся! И дети у меня получаются все хорошие, здоровые…

Мама в ужасе застыла и оглянулась на меня. Я тоже была ошарашена, но пришла в себя гораздо быстрее мамы. Ах, вот оно в чем дело! Он не к маме подбивался – ко мне! Жена у него добрая! Будет со мной дружить!

Торговец не так понял нашу реакцию – или решил не обращать на нее внимание. Он все улыбался, что-то приговаривал, а мы с мамой, не сговариваясь, стали пятиться, потом повернулись и дунули в противоположную от рынка сторону. Этим летом мы у него овощей не покупали.

Мне совсем не понравилось, что папа в молодости был похож на этого человека. Но борода вообще очень меняет человека.

Я услышала, что Козочкина собирается уходить. Я вышла в коридор. Козочкина, опершись о дверь, пыталась натянуть тесноватый сапог.

– Сейчас такие вирусные программы есть… – как бы невзначай обмолвилась я, ни к кому в точности не обращаясь, – они реагируют на ошибки. Если написал с ошибкой, которую даже компьютер исправить не может, и вообще, если слишком много ошибок, то ты ловишь вирус.

Козочкина, так и не натянув сапог, подняла на меня голову, но смотрела почему-то не на меня, а на большой кубок, стоящий на полке – маме когда-то его дали на соревнованиях по спортивному ориентированию. Внимательно смотрела, как будто хотела запомнить его навсегда.

– И что этот вирус? – доверчиво спросила мама, чемпионка Московской области по спортивному ориентированию.

– Всё – получаешь его, компьютер летит, и ни одна антивирусная программа пока не умеет его распознавать.

– Гонишь, – четко ответила мне Козочкина. – Я в сменке домой пойду. Не надеваются.

– Давай я тебе помогу! – сказала мама.

– Мам… – Я заступила на шаг вперед, чтобы мама не вздумала садиться перед Козочкиной на корточки. – Не холодно на улице. Пусть в сменке идет. У нее дом напротив. Нет, не гоню. У нас в классе полетел у троих пацанов компьютер.

– Гонишь… – менее уверенно повторила Козочкина. – Зачем это?

– Так это общероссийская программа по укреплению грамотности! Первая часть – выпускное сочинение, вторая – вирусная программа на ошибки, а третья – все граждане будут экзамен сдавать. Все вообще. Кто не сдаст, тому… – Я задумалась – что может напугать Козочкину?

Пока я думала, мама принужденно засмеялась.

– Сашенька все выдумывает! Не переживай, Настена! Никто за грамматические ошибки еще людей не наказывал!

– И очень зря, – пожала я плечами.

Козочкина все поглядывала на меня с сомнением. Я взяла ее сапог, расстегнула короткую молнию сбоку внизу.

– Так попробуй. Может, наденутся.

Мама всплеснула руками, радостно засмеялась, как будто Козочкина уже получила пятерку по экзамену на знание родного языка. Я махнула рукой и пошла за пакетом с фотографиями.

Когда мама закрыла дверь за своей незадачливой ученицей, я уже ждала ее с разложенными фотографиями на столе в кухне.

– Мам. Зачем ты перед этой Козочкиной распинаешься?

– Сашенька! Как я переживаю, что ты иногда недобро относишься к людям! Ведь она прежде всего человек, а потом уже ученица… Может, она и не права…

– Они на голову тебе все садятся… – Я не стала продолжать. Я прекрасно вижу, что они ни капельки не уважают маму, вот в чем дело. Мама – добрая и хорошая, слишком. Как старец какой-то, который ест хлеб, пьет воду и носит вериги. И верит в бесконечное добро.

– Не переживай! – Мама солнечно улыбнулась. – Когда-нибудь Козочкина все поймет. Обернется назад и поймет, что никто лучше меня к ней не относился. Может, и так будет.

Я недоверчиво посмотрела на маму. Она не такая наивная, какой кажется иногда.

– Зачем тебе это?

– Я по-другому не могу, прости, Сашенька.

– Ладно, да что я… Мам… расскажи мне, пожалуйста. Во-первых, кто это? – Я пододвинула ей фотографию, где мой дедушка сидел с человеком, явно на него похожим. – И во-вторых, что там было, в этом походе, куда вы с папой вместе ходили?

Мама очень встревоженно посмотрела на первую фотографию и, лишь взглянув на вторую, опустилась на стул.

– Да, я знала. Знала, что когда-то придется тебе рассказывать… Сашенька… – Мама начала плакать, подошла ко мне, обняла, потом опять отсела, попыталась собраться, не получилось, она стала плакать дальше.

Я подождала немного. Мне было ужасно жалко маму. Но я не понимала, отчего она плачет.

– Там кто-то умер, в том походе? Почему ты не хочешь мне говорить? Что-то страшное случилось? Кто-то погиб?

Мама подняла на меня глаза. «Как я тебе это скажу?» – говорили мамины глаза, я это отчетливо видела.

Что же такое страшное, невероятное произошло тогда, что заставило маму расплакаться с пол-оборота, и она ни слова, ни полслова не может мне сказать?

– Ну ведь в этом походе ты была с папой?

Мама помотала головой. Потом кивнула. Глубоко вздохнула. Собрала рассыпанные фотографии в ровную кучку, одним движением рассыпала их, снова собрала.

– Ну то есть… – начала мама и замолчала. – Мы не вместе ходили…

– Ты там с ним познакомилась?

Мама снова молча кивнула.

– И …?

Мама умоляюще подняла на меня глаза. И опустила их, так ни слова не сказав.

Ну что мне, пытать ее было? У меня фамилия папы, мама – Орловская, я – Веленина. Папа с мамой жили вместе очень недолго, как я понимаю, фотографий свадьбы я никогда не видела, но не у всех же они есть… Дедушка с бабушкой погибли еще до моего рождения (кто мог маме свадьбу организовать?), про папиных родителей я немного знаю, они живут не в Москве.

– Ничего не скажешь?

Мама отрицательно покрутила головой.

Если бы это была моя подружка, я бы сказала: «Трусость!» Но маму мне было безумно жалко, я уже пожалела, что завела разговор.