Маримба!

– Я?

– А я волнуюсь что-то. Как будто мне выступать.

– Эх, надо было мне тоже договориться, чтобы ты спела…

– Ты что, мам? Сегодня?

– А что? Добавили бы к их художественной самодеятельности московского лоска…

– Мам, зачем ты так? Лео – хороший музыкант…

– Кать, я шучу, не знаю, как тебя успокоить. От тебя просто током бьет. За принца своего волнуешься?

– Ну да. Может быть, не стоило садиться на первый ряд?

– Сиди спокойно, получай удовольствие.

В первом отделении играло знаменитое в Литве джазовое трио. Коротко, почти под бокс стриженная седая певица пела и так, и сяк, гоняла по странам и континентам, удивляла то диковинными африканскими напевами, то сложными мелизмами. Музыканты, выступавшие с ней, то и дело меняли инструменты, для некоторых я названий даже предположить не могла.

– Что это, мам? Как называется? Это барабанчик, да?

– Да, ножной, одновременно с дудкой… Не знаю… Глубоко африканское что-то…

Когда после антракта вышли опять те же, и оригинальная певица затянула очередной блюз, Катька приуныла.

– Что, Лео не будет играть?

– Так маримба же стоит.

– Может, они передумали, не пустили его…

– Или он испугался, тебя из-за кулис увидел… – пошутила я, и зря.

Катька побледнела.

– Ты же знаешь, мам, как он волнуется. Может, правда?

– Успокойся! Вон штора колышется, видишь? Кулиса. Стоит там твой принц, трясется.

– Да? Тебе видно, как он трясется?

– Слышно, в основном.

Катька с сомнением стала вглядываться в кулисы.

– Да, мне кажется, я тоже ботинок вижу.

– Ну раз есть ботинок, то где-то рядом должен быть и Лео, – успокоила я ее. – Если только он его не потерял, как свой домашний тапок…

Наконец музыканты ушли, предупредив по-литовски, что еще вернутся, мы это кое-как поняли. И вышел наш принц. Умопомрачительно красивый, с пунцовым румянцем, как и положено, смущенно улыбающийся.

– Ох, если бы его не было, надо было его для тебя придумать… – прошептала я. – Ну не бывает таких мальчиков, просто не бывает.

Катька выпрямилась на кресле, улыбаясь, трепеща и волнуясь.

Лео подошел к маримбе, взял палочки, занес их над клавиатурой. Потом взглянул в зал. Мне показалось – ничего и никого не увидел, он смотрел далеко поверх и первого ряда, и третьего. Улыбнулся, снова посмотрел на клавиатуру, поднял палочки, перевел дух и заиграл.

– Это «Свадьба ягненка», «Свадьба ягненка»… – почти неслышно прошептала Катька.

– Да, как-то очень зна?ково… – пробормотала я.

– Что, мам?

Я нахмурилась и приложила палец к губам.

Лео играл легко, вдохновенно, виртуозно перебирая четырьмя палочками по большой клавиатуре, чуть наклоняясь к ней и покачиваясь в сложном ритме длинного произведения.

– Ты слышишь там мелодию? – тихо спросила я Катьку.

Та, счастливая, кивнула.

– Вот бы вам вместе какой-нибудь оригинальный номер сделать. Маримба же латиноамериканский инструмент…

– Африканский, – поправила меня Катька, – но играют сейчас в Латинской Америке.

– Ну да. А ты как раз хорошо латиноамериканские песни поешь. Вот бы вместе выступили…

Катька качнула головой. Лео тем временем перевел дух и, пока зал хлопал, обвел глазами первые ряды, точнее, столики. Не сразу почему-то он обнаружил Катьку. Может быть, не ожидал, что она сидит так близко. А когда увидел, то улыбнулся – широко, радостно.

– Удивительная у него улыбка. Сердечная, искренняя… Я тебя понимаю, – сказала я Катьке.

Та, светясь, взглянула на меня.

– Интересно, его родители в зале? Отца почему-то не вижу.

– Он на балконе, – негромко сказала Катька. – Один сидит, кажется, сбоку, потом посмотришь.

– Да ладно, что мне на него смотреть…

Лео сыграл еще два произведения, те же самые, что и месяц назад во Дворце. Так же волновался. Мне опять показалось в двух-трех местах, что он не попал на какие-то ноты. Но, возможно, я просто мало понимаю в том, как нужно играть на маримбе. Волшебный звук маримбы наполнял небольшой зал: словно переливчатые колокольчики, нежные и звонкие, с упругим, плотным и определенным тембром. Даже если Лео от волнения где-то попал мимо клавиш, это не испортило общего звучания. Публика принимала его восторженно. Я догадывалась, что часть зрителей знали мальчика с детства и пришли посмотреть, как стал играть тот малыш, который так трогательно стучал в тарелки в большом духовом оркестре, когда ему было всего девять лет. Мы теперь тоже смотрели на Лео уже совсем другими глазами.