Зазеркалье. Записки психиатра

– Который люди, собственно, и назвали «диаволом», – небрежно сказал Сережа, то ли размышляя вслух, то ли демонстрируя эрудицию перед ней.

– …то есть все попарно: черное и белое, он и она, правильно и неправильно, добро и зло, – продолжил лектор, бросив удивленный, но одобрительный взгляд в сторону Сергея, – гностики были выше примитивного дуализма и выделяли три рода людей: «перстный», что означает вещественный или материальный… Вспомните в этой связи пушкинские строки про «наперсников разврата», – он сделал паузу и оглядел аудиторию. – Какое изумительно точное употребление слова! – воскликнул с восторгом. – Другой род – «душевный», он же психический, третий – «духовный», или, как они его еще называли, пневматический.

Сережа неожиданно хмыкнул. Видимо, слово «пневматический» у него вызывало другие ассоциации.

– Гностики считали, что душевный род может стремиться либо к духовному, либо к материальному, – лектор сделал паузу, давая время всем оценить сказанное. – Если выбирает духовное – спасется, если вещественное – уподобится перстному роду, пребывающему во тьме кромешной, в полном неведении относительно высшей реальности. В область же божественного бытия без потерь возвратиться могут только пневматики…

«Люди перстные, душевные и духовные. Неплохо!» – подумала Александра, мысленно пополняя собранную в «Артефакте» коллекцию дефиниций. «Люди быта и люди жизни», «люди материальные и люди духовные», «люди горизонтальные и люди вертикальные», «люди низкочастотные и люди высокочастотные» – количество уже известных ей определений, подчеркивающих разницу, было велико. В отличие от привычного для нее профессионального деления людей на больных, здоровых и относительно здоровых эти определения почти непреодолимым барьером разделяли людей на две группы, как жителей разных планет. Но все они действительно были как «черное» и «белое», как «да» и «нет», в них отсутствовало промежуточное звено, включавшее тех, кто находится на границе и может выбрать дорогу вверх либо вниз или же остаться на месте.

«И Владимир Соловьев считал себя вот таким же „пограничным столбом“», – вспомнила она прочитанное вчера.

– «Душевные» в большинстве своем хорошие, добрые, зачастую набожные люди, – лектор бросил взгляд на женщину в первом ряду, даже в помещении не снявшую платок с головы, – в начале жизни перенимают, а потом ревностно охраняют чужой опыт, придуманные когда-то кем-то модели поведения и обряды, заботясь только о точности повторения. Но они становятся нетерпимыми, а порой и агрессивными, когда кто-либо осмеливается усомниться в правильности столетиями отстраиваемой процедуры и привычного уклада той части их жизни, которую они считают религиозной. Однако религия лишь первая ступень, первый этаж духовности, на котором еще нужны определенные правила и организация, предлагаемые церковью. Но для чего люди приходят в храм? Для того, чтобы выполнять обряды, или для того, чтобы в тишине один на один пообщаться с Богом? Так нужны ли посредники? – задал он вопрос. – Несомненно, нужны. Тем, кто не знает, как общаться. На первой ступени священники в храмах подобны школьным учителям, овладевшим простейшими навыками и приемами, – снова посмотрел на женщину в платке, спина которой, как заметила Александра, напряженно выпрямилась. – Другие же люди, которых гностики назвали «духовными», быстро освоив опыт предыдущих поколений и проанализировав его, вырываются за рамки догматического мышления и стандартных моделей, создают свой собственный метафизический или материалистический взгляд на мироздание. Главным для них является свобода мысли и выбора. Именно они горели в Средние века на кострах инквизиции, отлучались от церкви и предавались анафеме, осуждались и порицались большинством, но без них – «белых ворон», романтиков-утопистов – человечество было бы обречено на вечное средневековье, – лектор отпил глоток воды из стакана с легкомысленной надписью «Кока-кола». – На самом деле любой человек изначально духовно свободен и его духовная свобода выше любой религии, потому что включает в себя все религии, нерелигиозное мировоззрение и науку…

«И отец почти о том же говорил», – Александра вспомнила себя, пятнадцатилетнюю девчонку, которая пришла домой обиженная и удивленная после того, первого посещения православного храма. Правда, к церкви она ходила и раньше. На Пасху. Потому что повторять «Христос воскресе!» и «Воистину воскресе!», а потом целоваться с мальчишками-одноклассниками было прикольно. А в тот раз решилась, отправилась одна и, робко зайдя в храм, замерла, потрясенная ощущением тайны, скрытой в строгих ликах святых на иконах, магическим обрядом службы и прекрасными, хотя почти совсем непонятными песнопениями. Остановилась неподалеку от входа и замерла, зачарованная прикосновением к чему-то неведомому… А потом злобное шипение и толчок в спину. Из-за того, что на голове нет платка, а вместо юбки брюки…

Придя домой, она спросила отца, верит ли он в Бога?

– Верю, – совсем не удивившись, после некоторого раздумья ответил тот, – хоть и называю его по-другому и различаю слова «религия», «вера» и «церковь». Знаешь, детка, я в партию в 1961 году вступил, когда Юра Гагарин в космос полетел. Тогда его полет стал одним из доказательств в атеистической пропаганде: мол, человек в космосе был, а Бога никакого не видел. Но я о другом тогда подумал. О том, что новая эра началась не только в техническом, но и в духовном смысле. Планета в одночасье стала маленькой. Полет в космос вызвал совершенно новое мироощущение. Многие начали осознавать себя пассажирами одного небольшого корабля под названием Земля, несущимся в бесконечной Вселенной, почувствовали себя частицей космоса и единого духовного пространства.

А потом отец спросил, знает ли она, что такое религия? Она ответила неуверенно, что, наверное, есть много определений. Отец же понимающе улыбнулся и сказал, что наиболее распространенным является «массовое поклонение высшим силам», хотя само слово «религия» на древнегреческом имеет значение «связь», и, если взять любой традиционный учебник по духовной культуре или религиоведению, можно понять, что в основе всех религий обязательно должна лежать вера в сверхъестественное. Хотя в буддизме, индуизме, даосизме и конфуцианстве веры в сверхъестественное как основополагающего свойства нет. Правда, если слово «религия» раздробить и попытаться понять его смысл, то «ре» означает «обновление», а «лиг» – это «лига», и в результате получается что-то вроде «объединения на новой основе», но он бы добавил – «духовной» или «идейной». Потом пояснил, что необходимым условием для признания такого объединения религией, очевидно, является разработанная система обрядов, ритуалов, догм и мифов, которые принимаются на веру, и, конечно, наличие организационной иерархической структуры под названием «церковь»… или «партия». Потом добавил, что традиционные религии средиземноморской цивилизации – иудаизм, христианство и ислам – в их нынешнем виде ему не близки потому, что отрицают сомнения. «Не принимаешь на веру – значит, сомневаешься, а сомневаешься – значит, грешник, а если публично высказываешь собственное мнение, отличное от библейского, коранического или талмудического, – значит, еретик. А я с детства сам до всего дойти хотел».

«Дошел?» – спросила она тогда.

«Дошел», – почему-то с грустной улыбкой ответил он.

«И что?» – не унималась она, в подростковой решимости узнать все сразу и до конца.

Отец посмотрел на нее, показалось, чуть насмешливо, но в то же время печально, и сказал, что истина не познаваема. Поэтому процесс ее познания – бесконечен. И в этом счастье для людей с неспящим умом.

«А у меня какой ум?» – немедленно поинтересовалась она.

«У тебя ум непоседливый, на ножках-пружинках, – он засмеялся. – Подпрыгивает все время, чтобы вдаль заглянуть хоть краешком глаза, хоть на секундочку».

Потом она спросила про деда, верил ли тот в Бога? Отец помолчал, попыхивая трубкой, словно сомневаясь, что ответить и как. Сказал, что дед ее, старый большевик, во время войны осуждал тех, которые на переднем крае под обстрелом молились да крестик нательный целовали, и, будто оправдываясь, пояснил, что коммунист обязан быть атеистом, ведь атеизм по сути своей тоже религия, которая требует абсолютного бесстрашия от исповедующих ее людей, гораздо большего, чем от приверженцев традиционных верований. Атеисту нет никакой помощи и надеяться не на кого. Кроме однопартийцев. Но они – снаружи. Внутри же он совсем один. «Меня, кстати, бабушка твоя втихаря крестила, – признался он тогда с чуть смущенной улыбкой. – В храме Архангела Гавриила неподалеку от Чистопрудного бульвара»…

– У кого же учиться духовному, если священники, по вашему, господин лектор, мнению, дают лишь азы? – вывел ее из размышлений громкий и язвительный голос.

Александра подняла глаза и посмотрела в сторону трибуны. Лектор был невозмутим.

– Повторю известную фразу: «Учитель не тот, кто учит, а тот, у кого учатся». А учатся у мудрецов, которые дают не знания и правила, а ключи к двери в храм, внутри которого путь у каждого свой. Из современников вспомните в этой связи преподобного Иоанна Крестьянкина. Человек же сам выбирает, искать дорогу в храм или не искать, остановиться у входа или получить право войти. Но храм, о котором я говорю, не храм веры, а храм поиска истины… – Лектор помолчал. – К сожалению, «перстных» в России с каждым годом становится все больше… Они не верят ни в Бога, ни в дьявола. Существуют, чтобы потреблять и подражать. Подражать кумирам и потреблять суррогатную культуру. Смысл жизни и критерий успеха – богатство и купленый уровень комфорта. Впрочем, это к нашей теме отношения не имеет, – грустно улыбнулся он.

«Пожалуй, он прав, – подумала Александра. – Американская модель жизни становится нашей. Идеал – гламур и глянец. Нравственно только то, что выгодно. „И пусть весь мир подождет“, – пришла в голову недавно услышанная реклама. – А я сама? Какая я? „Перстная“, „душевная“ или „духовная“? Если присмотреться и не врать самой себе? – Она задумалась. – С одной стороны, мне нравится быть практичной, иногда жесткой, материальной женщиной. Управлять всем вокруг себя, в том числе и мужчинами. Мне нравится обустроенный быт, красивые машины, дорогие гостиницы и рестораны, шикарные, модные вещи. А кому это может не нравиться? Кузя же, похоже, получает удовольствие от возможности делать мне подарки. За любую цену».

«Может, потому ты и не порвала с ним окончательно?» – услышала знакомый голос внутри. «Господи, опять они!» – подумала почти раздраженно и потерла виски.

Александре иногда казалось, что в ней живут две сущности, внешне антагонистичные, но, по сути, до тошноты любящие друг друга, неразлучные противоположности. Как блондинка и брюнетка. Удобно расположившись у нее на плечах, они переговаривались почти неслышно, как сейчас, а по ночам громко и занудно перемывали ей косточки и безжалостно анализировали поступки. Блондинка взывала к природным инстинктам, требовала удовольствий и дорогих украшений, тащила в рестораны и модные бутики, призывала к чувственности и сексу. Брюнетка, напротив, призывала к разуму, умеренности и воздержанию, больше похожему на аскетизм, поучала и звала к преодолению, науке и книгам. Вместо секса предлагала заняться спортом или, на худой конец, фитнесом. Блондинка же, презрительно скривив пухлые губки, говорила: «Зачем нужны совершенные формы, если некому их показать?» Блондинка была капризной, но по-своему притягательной женщиной-ребенком. Брюнетка – женщиной-матерью и верной подругой. Уже в институте Александра поставила себе диагноз – расслоение личности на два внутренних «я», которые сосуществуют одновременно и спорят между собой. Явный признак шизофрении. Успокаивало, правда, то, что работоспособность она не потеряла, без труда доводила любое дело до конца, мыслила и говорила настолько логично, что часто ставила собеседников в затруднительное положение, была решительна и не комплексовала, в детстве не мучилась вопросами типа: почему лошади едят сено и почему мясо надо резать ножом? В детстве у нее были другие вопросы. И совсем мало свободного времени. Она с удовольствием училась всему – игре на фортепьяно, пению и рисованию, занималась в секции синхронного плавания, кружке бальных танцев и драмкружке, учила английский и французский, успевая бегать на свидания и дискотеки. Школу и институт закончила экстерном, досрочно защитила кандидатскую и теперь с жадным удовольствием впитывала то, что приносила работа над докторской. Тяга к новому для ее мозгов была почти как тяга к наркотикам, последствия привыкания к которым она не раз наблюдала, хотя сама, кроме «экстази» на выпускной институтской вечеринке, никогда ничего такого не пробовала. И не потому, что боялась общественного порицания. Отсутствие страха перед новым, даже самым необычным она считала непременной составной частью внутренней свободы. Главное – чтобы мозг смог разложить все по полочкам и согласился принять. Именно поэтому недолюбливала догматиков – то иногда крикливое, чаще молчаливое, но всегда сплоченное племя, отвергающее все, что покушается на устоявшиеся, привычные схемы, модели и иерархии. Но и не осуждала их. Если у людей нет крыльев, разве можно упрекать их за то, что они не умеют летать?

– А вот и я-я-я! – услышала Александра пронзительный голос.

По залу, как волны от булыжника, брошенного в тихую заводь, побежал шумок. Она повернула голову ко входу. По узкому проходу между стульями царственно плыло… неземное существо. Начищенные хромовые сапоги в гармошку – мечта «дембеля» 80-х, длинная юбка с бахромой, словно наспех сшитая из старой бабушкиной скатерти, полупрозрачная белая блузка, под которой полыхал ярко-красный лифчик, призванный гармонировать с алым атласным поясом, туго закрученным вокруг талии, и в довершение старомодная прическа «бабетта», ощетинившаяся острыми шпильками, видимо антеннами, говорили о прибытии представительницы внеземной цивилизации, прикрывшей свою наготу чем бог послал.

– Материализовавшийся фантом межгалактической привлекательности! – негромко выразил свой восторг Сергей и даже привстал с места, чтобы получше разглядеть инопланетянку.

– Сидите-сидите! – неожиданно сменив высокий тембр на низкий, разрешила инопланетянка и, проплыв к первому ряду, остановилась перед благообразной бабулей, представлявшей любознательную общественность из соседнего дома. – Это мое место, – категорично заявила гостья, скрестив руки на груди и покачиваясь с пятки на носок, отчего в полной тишине стало слышно поскрипывание то ли старого паркета, то ли ее новых сапог. – Па-пра-шу, – указала старушке рукой в сторону двери.

Та, негромко охнув и всплеснув руками, безропотно переметнулась в дальний конец зала и опустилась на свободный стул рядом с Сергеем.

– Кто это? – тихо спросила Александра, повернувшись к пострадавшей.

– Ох, спаси господи от нечистой силы! Пришелица это, – запричитала старушка. – Говорит, ее к нам с Марса заслали. Для этой, как ее, «гармонизации» нашего общества.

– Отпадная дискотечная телка! – почти простонал Сережа, с восторгом разглядывая пришелицу. – Такие обычно по утрам на «афтерпарти» после очередной дозы к сабвуфферу ухом припадают и под «хаус» тащатся часами до приезда наркоконтроля.

– А-а, здравствуйте, любезнейшая! – добродушно улыбнулся лектор инопланетянке. – Какими судьбами? Что-то вас давно не было видно.

Та небрежно закинула ногу на ногу.

– Я отсутствовала здесь, потому что была там, – подняла глаза к потолку. – На Венере проблемы были и на Луне. Везде надо было успеть, – небрежно пояснила она.

– А что с Луной? – с самым серьезным видом поинтересовался лектор.

– А-а, – махнула рукой пришелица. – Астероиды поцарапали. Но на орбите я ее все же удержала, – с торжествующим видом оглядела присутствующих, видимо, ожидая массового выражения благодарности. – Правда, на обратном пути по сторонам засмотрелась и на спутник наткнулась телекоммуникационный. Так нет больше спутника, – горестно вздохнула она. – Теперь сбои в мобильной связи неизбежны. У большинства операторов. Уж простите.

В зале кто-то громко хихикнул.

– Досмеетесь скоро! – повернув голову, строго посмотрела в сторону предполагаемого нарушителя тишины. – Ничего хорошего вас не ждет! Грядут природные катаклизмы!

– Сынок, что такое она там про клизмы сказала? – живо поинтересовалась бабулька у Сергея.

– Говорит, что наступает всемирный клизматический период, – пояснил тот, пряча улыбку. – Апокалипсис и Армагеддон.

– О господи, – старушка торопливо перекрестилась.

– Во-первых, скоро замерзнет Средиземное море, – пришелица начала конкретизировать пророчество. – Во-вторых, уйдет под воду Великобритания. Вымрут слоны. В Египте у сфинкса голова приставленная отвалится, – завершила перечисление списка вселенских бед и несчастий.

– Гм… приставленная, говорите? – лектор поправил очки. – Конечно, нынешняя голова по виду чистый новодел, – скрывая улыбку, прикрыл ладонью нижнюю часть лица.

– Только ленивый может не увидеть, – продолжила прорицательница, – голова непропорционально мала относительно тела. Раньше там другая голова была. Настоящая. Анубиса. Дураку ведь видно – сфинкс не лев, а собака. У льва не бывает прямой спины. Анубис и охранял Гизу. Уши у него как антенны были. Мы могли через него информацию получать. А потом, когда голова отвалилась, канал связи прервался, пришлось мне на Землю перебираться. Вот и торчу теперь в основном здесь, – сказала обреченным тоном благодетельницы поневоле.

– А-а, понятно. Разрешите продолжить? – вежливо поинтересовался лектор.

– Валяйте. Я у вас тут немного посижу, поконтролирую и дальше полечу, – она опустила голову на грудь и сразу отключилась, будто нажала потайную кнопочку.

– Так вот, египетские жрецы, – лектор вдруг закашлялся и сделал глоток воды, – владели тремя способами выражать свои мысли.

«Господи, кажется я много чего пропустила», – подумала Александра.

– Первый способ – ясный и простой, второй – символический и образный, третий – священный и скрытый. То есть вы понимаете, что одно и то же слово принимало по их желанию обычный или трансцендентный смысл. Я говорю это не для того, чтобы лишний раз подчеркнуть, насколько велик был гений их языка, который еще Гераклит определял как «говорящий, обозначающий и скрывающий», я хочу, чтобы вы поняли, что древние тексты, в том числе и тексты той же Библии, дошли до нас далеко не в своем первозданном виде. Сегодня мы имеем дело с результатами переводов текста на финикийский, греческий, латинский и прочие языки. На том же коптском языке полные тексты – большая редкость. В рукописях, найденных в Наг-Хаммади, большие пробелы. Так вот, переводы в ряде случаев доносят до нас не только в значительной мере искаженный, но, – сделал многозначительную паузу, – лишь низкий, первый смысл, ибо совершенно очевидно, что переводчики, вероятно, имели весьма отдаленное представление об эзотерическом, скрытом содержании переводимых текстов. Впрочем, последние исследования ученых показывают, что в ряде случаев затуманен даже первый прямой уровень передачи смысла. А вольные или невольные ошибки в переводе заставляли следующие поколения искать толкования «темных мест», искать скрытое даже там, где его нет. По мнению одного ученого, нашего, между прочим, современника, считающего, что существуют два системных языка мозга – русский и арабский, все эти «темные места» могут быть легко расшифрованы.