Тьма над Петроградом

– Я, грешным делом, не о том думаю, – заговорил Серж. – Я думаю, где нам толкового человека вместо Ванечки найти. Нужен нам такой человек, чтобы с замками да запорами умел ладить…

– Кажется, я одного такого знаю, – проговорил неожиданно для всех Ордынцев.

– Он знает! – желчно рассмеялась Мари. – Да кто ты такой? Мы тебя-то самого не знаем! Я от тебя жду исключительно неприятностей…

– Угомонитесь, сударыня! – Борис повысил голос: – Я, между прочим, не меньше вас рискую жизнью. И если для вас такой риск привычен, если вы сделали его своей профессией, то я первый раз иду на такую операцию. И не пойду с вами, если вы не возьмете моего человека. Поскольку только ему доверяю полностью и бесповоротно. Не хотите – не надо, но только я свое решение принял.

Мари глубоко затянулась папиросой и хотела, надо думать, выпустить дым Борису в лицо, но подскочивший Серж схватил ее за плечи и развернул в сторону. От резкого движения Мари закашлялась, потом облокотилась на перила, повиснув на них, как будто внезапно ее оставили силы.

– До встречи, господа! – отрывисто сказал Серж и махнул рукой.

– Пойдем, – Луиджи потянул Бориса за собой, – покажу короткую дорогу…

На ходу Борис оглянулся. Сквозь открытые окна веранды было видно Мари, по-прежнему недвижно стоящую у перил, только теперь спина ее была неестественно прямая, и вся она казалась натянутой как струна. Вот Серж, на что-то решившись, шагнул было к ней, но спина ее была столь чужой и неприступной, что он махнул рукой и застыл на месте.

«Какие, однако, непростые отношения связывают этих двоих!» – подумал Борис.

Впереди раздался призывный свист Луиджи, и Борис заторопился следом.

– Ох и подлый же народ эти бретонцы! – проговорил крепенький, невысокого роста и слегка кривоногий господин, разглядывая лежащий на столе пучок зелени. – Так и норовят подсунуть какую-то дрянь! Глаз да глаз за ними нужен…

– Зря вы так, Поль! – возразила ему полная краснощекая мадам в нарядном переднике. – У мосье Маню всегда свежие овощи! А такой салат латук не купишь больше ни у одного торговца!

– «Салат латук!» – передразнил ее кривоногий господин. – Знала бы ты, Иветка, каковы бывают осенью помидоры под Астраханью! А какие кавуны вызревают! Это же не кавуны – это дирижабели! Ежели такой кавун на хату упадет – мокрое место останется!

– Кавуны? – переспросила румяная Иветт. – Что есть кавуны?

– Эх, Иветка, Иветка! – вздохнул господин. – Ничего-то ты не понимаешь! Кавуна настоящего в глаза не видела! И что ты меня все Полем дразнишь? Говорил же я тебе – Пантелеем меня зовут…

– Извините, Поль, – Иветт надулась, – но это ваше имя выговорить ни один приличный человек не в состоянии! Даже парикмахер Анри, а он очень начитанный человек…

Неизвестно, чем бы закончился этот содержательный разговор, но в это время в соседнем помещении звякнул дверной колокольчик.

– Клиент, Поль! – оживилась Иветт и подала своему грозному повелителю тщательно отглаженный жилет.

Господин Поль, он же Пантелей Григорьевич Саенко, с недовольной миной натянул жилет на свой заметный живот и пошел в мастерскую.

Клиент стоял к нему спиной, оглядывая расставленные и развешанные вокруг замки. Замки были самые разные – обыкновенные висячие, которые попросту называют амбарными, врезные французские, английские – похитрее и подороже, заковыристые немецкие и самые хитрые, самые дорогие – швейцарские, рассчитанные на требовательных и состоятельных покупателей.

– Чего изволите? – проговорил господин Поль, подходя к клиенту. – Для лавки замочек или, допустим, квартирку закрывать? Если для господской квартиры – тогда предпочтительнее английский замок, с хитрой сувалдой. Правда, стоят они дорого. Ох и подлый же народ эти англичане – за все норовят втридорога содрать…

– А ты, Саенко, нисколько не изменился! – проговорил посетитель по-русски, поворачиваясь к господину Полю и делая шаг ему навстречу, – Такой же славный ворчун!

– Ох ты! – Саенко всплеснул руками и попятился. – Никак Борис Андреич!

– Он самый! – Ордынцев обнял Саенко, оглядел его. – А ты, как я погляжу, настоящий француз! Мастерскую открыл!

– Так что ж? Кормиться-то чем-то надо! – Саенко смущенно развел руками. – Ох ты! Что же я стою! – Он обернулся к двери, ведущей в хозяйские комнаты, и крикнул: – Иветка, живо на стол накрывай! Борис Андреич, господин Ордынцев приехали!

Из двери выглянула краснощекая физиономия Иветт, недовольно фыркнула:

– Что значит – накрывай? У меня ничего не готово! И я ни на каких гостей не рассчитывала!

Однако Саенко так грозно взглянул на нее, что Иветт тут же ретировалась. Правда, прежде она все же успела разглядеть стройного и красивого гостя, и выражение ее лица сделалось намного приветливее.

– Женился? – осведомился Борис, оглядываясь.

– Ну не то чтобы женился. – Саенко потупился. – Приятная женщина, с понятием, однако нет того, чтобы настоящий борщ сварить или, к примеру, галушки состряпать. Я уж не говорю про вареники с вишнями.

Он провел Бориса во внутренние покои, точнее, в небольшую комнатку за мастерской, усадил его в кресло.

– Чтой-то, Борис Андреич, вы с прошлой нашей встречи с лица маленько спали, – сердобольно начал Саенко, – опять же пиджак на вас болтается как на вешалке.

– Зато ты у нас раздобрел, Пантелей Григорьевич, – рассмеялся Борис, – брюхо вон как у бегемота!

– Да что ж, – не смутился Саенко, – хорошего человека чем больше, тем лучше! Иветка – баба справная, все при ней. И кормит хорошо, только борща не варит…

Тут он сообразил, что насчет борща уже в разговоре упоминал и по вареникам сокрушался.

– Давно ты от Аркадия Петровича ушел? – спросил Борис, стараясь, чтобы в вопросе звучало только простое любопытство.

– Дак ведь как… – Саенко обиженно засопел и отвернулся. – Жизнь-то у нас изменилась. Живет он в пансионе французском на всем готовом. Там за ним убирают и стол накрывают два раза в день. Одежду опять же в прачечную сдает, обувь мальчишка чистит, я-то ему зачем? Тут он и говорит как-то: «Из армии я вышел, денщика мне теперь не положено, так что прощай, друг Саенко, не поминай лихом!» Я: «Да как же, ваше сковородие, без меня-то? Послать куда с поручением, отнести там письмо или записочку, на словах передать…»

– А он что? – заинтересовался Борис.

– А он говорит, что дела все его закончились и будет он теперь писать мемуары!

– Да что ты! – удивился Борис. – Надо же – мемуары!

– И чтобы «сковородием» я его теперь не величал, – бухтел обиженный Саенко, – потому как все это в прошлом осталось, и теперь он никакой не полковник, а частное лицо, и полагается обращаться к нему «мосье Горецкий»! Тьфу!

Борис помнил, что Саенко, как ребенок, обожал всяческие титулы и именовал Горецкого, как полагалось в табели о рангах, «ваше высокородие», но произносил слова скороговоркой, так что получалось «сковородие». Аркадий Петрович только посмеивался.

Что-то во всем этом было подозрительное. Чтобы полковник Горецкий оказался не у дел… нет, он определенно темнит. Но Борису нет до него сейчас никакой заботы, у него своя задача.

– А вообще-то я к тебе не просто так зашел, на обед, а по делу…

– По делу! – рассердился Саенко. – Какие у нас с вами теперь дела? Вот раньше, помните?

Еще бы Борис не помнил! Как в девятнадцатом в Феодосии брали банду похитителей бриллиантов. Как шли в рейд против батьки Махно, как Саенко учил его правильно ездить на лошади. Как Пантелей спас ему жизнь, подделав мандат ЧК, чтобы выручить из депо, где сидели смертники. Как Саенко спас его честь, когда Борису доверили нечто чрезвычайно важное и дорогое, а он по глупости поддался на уловки хитрой дамочки[5 - См. романы Н. Александровой «Батумский связной», «Волчья сотня»]. И еще много всего с ними было там, в далекой России.

– Слушай, Пантелей Григорьевич, – начал Борис, тщательно подбирая слова и понизив голос, хотя говорили они по-русски, так что он мог не опасаться любопытных ушей мадам Иветты, – а не хотел бы ты прогуляться со мной тут в одно место?

– Куда еще? – Саенко крутанулся на стуле, как раньше, словно не оброс он за последнее время жирком от паштетов и окороков, приготовленных своей дородной мадам.

Борис промолчал, только посмотрел со значением в хитрые глаза Пантелея. Тот сразу все понял, но, не веря себе, по-бабьи всплеснул короткими руками:

– Пресвятая Богородица! Да неужто в Россию?