Тьма над Петроградом

– Не позволю!

Тут же он поднялся из-за стола и направился к прилавку.

Остальные собеседники, словно по безмолвной команде, тоже повставали с мест, шумно задвигали стульями и потянулись за своим несомненным предводителем. Борис замешкался было, но плотный брюнет подошел к нему вплотную и проговорил сквозь зубы, презрительно топорща усы, как брезгливый кот:

– Что же вы стоите, господин хороший? Идемте, коли уж заявились к нам! У нас, знаете ли, разговор короткий…

Борис хмыкнул, пожал плечами и двинулся вслед за новыми знакомыми. Усатый брюнет шел за ним следом, поглядывая в замызганный пол кафе, как будто искал на этом полу потерянные деньги.

Зайдя за прилавок, предводитель странной компании искоса взглянул на буфетчика. Тот, с прежним скучающим лицом и не переставая перетирать несвежим полотенцем бокалы, отступил несколько в сторону и нажал ногой на неприметную педаль под самой стойкой. Тут же в задней стенке приоткрылась незаметная дверка. Бывший офицер пригнулся и нырнул в скрытую за дверью темноту, за ним с чрезвычайной ловкостью проскользнул «американец» в клетчатом пиджаке. Женщина задержалась, слегка отступив в сторону, и брюнет, взявший Ордынцева под свое особое покровительство, подтолкнул Бориса к двери.

Борису все происходящее не очень нравилось, однако коли назвался груздем, так полезай в кузов, и он, наклонившись, проследовал в неизвестность.

За дверью оказались две крутые ступеньки, ведущие вниз, а затем – узкая доска, переброшенная через глубокую яму.

Борис невольно оценил осторожность своих новых знакомцев: стоило убрать доску – и проход за стойкой кафе становился почти непреодолимым, особенно с учетом темноты. Осторожно ступив на доску, он перешел по ней через яму, как переходят по шатким сходням на борт корабля.

При этом ему невольно вспомнилась страшная эвакуация из Новороссийска, крики пробивающихся к сходням людей, стоны раненых, ржание коней, неотвратимо приближающийся грозный гул артиллерии красных…

Левый висок привычно заломило, но Борис справился с мучительным воспоминанием, сделал последний шаг, ступив на твердую землю, и огляделся.

Он находился теперь в каком-то сарае. Чуть в стороне, пристально наблюдая за ним, стоял бывший офицер, держа в руке зажженную серную спичку. Немного дальше, возле двери сарая, «американец», потешно вывернувшись, счищал со своих широких штанов невидимую соринку. Сзади, вслед за Ордынцевым, шла по шаткой доске женщина с мундштуком в руке. Последний член сообщества, усатый брюнет, приглядывавший за Ордынцевым, стоял по другую сторону ямы с настороженным и выжидающим видом.

Борис невольно шагнул навстречу женщине, протянул руку, чтобы помочь ей сойти с доски.

Однако она, увидев его движение, отдернула руку, как будто боясь испачкаться, и зло зашипела на Бориса:

– Ты за кого меня принимаешь? Я тебе не барышня-курсистка! Еще раз руку подашь – горло перережу! Понял?

Раскосые ее глаза при этом полыхнули на Бориса ледяной ненавистью, но узкие губы искривились в насмешке, словно призывая не принимать эти слова всерьез.

– Я вовсе не хотел вас оскорбить… – процедил Борис, отступив в сторону и недоуменно пожав плечами. – Впрочем, сударыня, как вам будет угодно…

– Мари у нас такая! – насмешливо проговорил бывший офицер, наблюдавший за Борисом. – Может и горло перерезать. Так что, господин хороший, рекомендую вам поскорее избавиться от ваших манер. Тем более там, куда мы направляемся, эти манеры могут быть крайне опасны и выдадут сотрудникам ЧК ваше истинное происхождение. Впрочем, идемте дальше, мы и так задержались.

С этими словами он развернулся и толкнул дверь сарая.

Борис последовал за ним и снова оказался на улице, точнее – в темном, безлюдном переулке. Снова, как прежде, нависало над ним сизое ночное небо, редко утыканное неяркими городскими звездами. Только здесь уж не было и жалких газовых фонарей.

Ордынцев шагнул вперед, вглядываясь в темноту, и вдруг его что-то ударило по ногам. Споткнувшись, он потерял равновесие и упал лицом на замызганную брусчатку. Хотел было вскочить – но на него сверху навалилось что-то тяжелое, жаркое, раздраженно пыхтящее…

– Не рыпайся, господин хороший! – прошипел прямо в ухо голос усатого брюнета.

Сильные руки ловко обшарили одежду Бориса, затем невидимый противник отскочил. Ордынцев, зло выругавшись, вскочил на ноги, завертелся, оглядываясь по сторонам.

Новые знакомые стояли вокруг него на некотором расстоянии, обмениваясь взглядами и усмешками. Усатый тип находился возле стены только что покинутого сарая, потирал руки, отдувался.

– Чист, – проговорил он наконец, обращаясь к бывшему офицеру. – Оружия при нем нет.

– Это легкомысленно, – процедил офицер, оглядывая Бориса, как будто впервые его видел. – Ходить по ночному Парижу без «нагана» – удивительная глупость! Совершенно непростительная! В наше время здесь могут встретиться самые опасные личности…

– Вроде нас! – проговорил усатый брюнет с глумливой усмешкой и вдруг наставил на Ордынцева черное дуло револьвера, не поднимая оружие, держа его по-бандитски, возле бедра. – Что ж, господин хороший, приятно было познакомиться, но пора и честь знать…

В ту же секунду Борис вскинул левую руку, и из рукава вылетело тускло блеснувшее лезвие. Короткой стрелой промелькнув в сыром воздухе, нож проткнул рукав усатого и пришпилил его к дощатой стене сарая. Револьвер, глухо звякнув, покатился по брусчатке.

– Вот черт! – прошипел брюнет, перекосившись. – Сволочь краснозадая!

Борис подхватил выпавший револьвер, отскочил в сторону и настороженно оглядывался, ожидая нового подвоха.

– Браво! – бывший офицер захлопал в ладоши. – Браво, молодой человек! Где это вы такому трюку обучились?

– У греческих контрабандистов! – отозвался Ордынцев, медленно отступая. – В девятнадцатом году под Феодосией привелось с ними столкнуться…

– А ты, Ванечка, сам виноват, – офицер повернулся к злобно пыхтящему брюнету, – нужно было как следует обыскивать! И скажи спасибо нашему новому другу, что он обошелся с тобой по-джентльменски, только рукав проткнул. Я бы на его месте руки твоей не пожалел…

– Я же его досконально обшарил! – проныл брюнет, с трудом выдергивая нож из стены сарая и потирая ушибленную руку. – Вот черт большевистский, ловко ножом орудует!

– Насчет большевиков поосторожнее! – оборвал его Борис. – У меня с большевиками давние счеты!

– Не обижайтесь, друг мой! – Бывший офицер приблизился к Ордынцеву, положил руку ему на плечо. – Это у Ванечки привычка такая – большевиками всех костерит. Опасная, кстати, привычка. Как границу перейдем – он разом перестанет. А вас должны же мы были проверить – на серьезное дело идем, с кем попало нельзя связываться.

– Ну и как – проверили? – недовольно покосился на него Борис.

– Будем считать, что да. – Офицер протянул руку: – Вы «наган»-то отдайте, он вам не понадобится…

– Напрасно, Серж, ты ему поверил! – подала голос Мари. – Не нравится мне его физиономия!

– Перетерпишь! – отрезал офицер. – Так вот, друг мой, мы с вами теперь почти знакомы. С Мари у вас отношения явно не сложились. Ну да это не страшно. Стерпится – слюбится, как говорил мой двоюродный дядюшка. Покойник разводил породистых борзых. Ванечка – человек отходчивый, так что с ним проблем не будет. Ну, меня вам, можно считать, представила Мари… еще остается Луиджи. – Серж кивнул на «американца». – Удивительной ловкости человек. Просто как обезьяна! А как вас прикажете величать?

– О… – Борис хотел было назвать свою настоящую фамилию, но вдруг его словно что-то остановило.

– О?.. – переспросил Серж. – Вроде бы вы, друг мой, прежде не заикались!

Борис тут же сообразил, что его новые знакомые наверняка навели о нем справки и многое про него знают.

– Мнется, как гимназистка на большой перемене! – захихикал Ванечка.

– Меня зовут Борис. И вы прекрасно об этом знаете, – отчеканил Ордынцев.

– Что ж, – кивнул Серж, – пусть будет Борис. И на этом закончим. Не стоит забивать нам голову вашей фамилией, отчеством и рассказывать, какие пирожки пекла ваша няня. Про детство тоже не надо, у всех оно было, да не все его помнят… Ванечка для нас тоже только Ванечка, да и Мари – только Мари. Я уж не говорю о нас с Луиджи. Время у нас трудное, так что совершенно не нужно интересоваться личной жизнью друг друга.

– Вы весьма проницательны. – Борис с возрастающим интересом разглядывал Сержа. – А позвольте спросить – в каком полку служили?

– Не позволю. – Серж вдруг недобро взглянул на Ордынцева, в его взгляде загорелись зеленоватые волчьи огни, и на парижской улице словно дохнуло зимней ночной степью. – Что было – то прошло, и незачем ворошить прошлое! Мы с вами, кажется, договорились: вы – Борис, я – Серж, а прочее ни к чему. И никакого прошлого ни у кого из нас нет! Важно только, кто из нас к чему пригоден. Каждый из присутствующих имеет какую-то способность, так сказать, человек-инструмент. Вот Луиджи, например, ловок как черт, может в любую форточку пролезть, по карнизам ходит, как кошка. Этим и ценен, за то и держим его в нашем дружном сообществе.

– Кстати, я как раз прошлого своего не скрываю, – подал голос «американец». – Я в прежней жизни был известнейшим цирковым артистом. Было время, когда по всей России мои афиши красовались – «Луиджи Пиранелли, резиновый человек»! Не доводилось бывать на моих представлениях?

– Нет, – отрезал Борис. – Цирковые представления не посещал. Имелись другие интересы… А что же вы по прежней своей специальности не работаете? Цирковые артисты и в Париже нужны… вот даже генерал Шкуро, личность небезызвестная, в цирк устроился, конную вольтижировку французским буржуа демонстрирует…