Батумский связной

Борис безнадежно смотрел вслед удаляющейся телеге.

– Почему же мне нельзя, товарищ большевик? – спросил он тоскливо, предчувствуя ответ.

– Личностью не вышел, – коротко ответил комиссар, – морда у тебя белая.

– Какой я белый? – запротестовал Борис. – С голоду за мукой иду…

– А вот в штаб тебя сведу – там и поглядят, какой ты взаправду. Стороженко, Храпцов – а ну, отведите этого в штаб!

Двое солдат вышли из общей массы, встали чуть сзади от Бориса и повели его по дороге обратно к станции.

– Братцы, – начал Борис, когда комиссар с остальными солдатами пропал из виду, – вы сами-то откуда будете?

– А тебе-то не все равно? – ответил один. – Я вот, допустим, псковский…

– А из какой же деревни?

– А тебе-то что? Ну из Надворья…

– Так я ведь в Надворье бывал, у меня там родня… – начал Борис вдохновенно врать, – дядя Ваня, что возле околицы живет, он мне родственник…

– Дядя Ваня? – заинтересовался солдат. – Это хромой, что ли?

– Во-во, он самый, хромой и есть.

– Так он не у околицы, а у пруда…

– Точно, возле пруда, это я запамятовал по малолетству… Мы в этом пруду мальчишками карасей ловили.

– Ха! – развеселился солдат. – Я ведь тоже карасей в том пруду ловил!

– Может, мы с тобой вместе их и ловили-то… то-то я смотрю, вроде человек знакомый!

– Ну надо же! – Солдат растрогался. – Где Бог свидиться дал…

– Хорошие караси в пруду были! А что в штабе-то, небось со мной и разбираться не станут: шлепнут – и все разговоры?

– Это как водится, – вздохнул солдат, – в штабе у них разговор короткий…

– Братцы, – пожалобнее начал Борис, – может, вы меня… того…

– Ты это брось, контра, – вступил в разговор второй солдат, до сих пор хранивший молчание. – Вишь, на жалость берет! Велено в штаб, значит, в штаб и поведем!

– А я бы… на водку вам… и по-человечески, земляки все ж таки… Карасей мальчишками вместе ловили…

– А сколько бы, допустим, ты нам на водку? – задумчиво проговорил «земляк».

– Да хоть бы сто рублей, – наудачу предложил Борис.

– Сто рублей – это хорошо… а то ведь правда в штабе шлепнут его без всяких разговоров… и земляки опять же…

Борис скосил глаза на небо: к луне подбиралась большая туча.

– Вот они, сто рубликов-то, – протянул он солдату деньги.

– Сто рублей – это хорошо… только комиссар-то нам… – начал раздумчиво «земляк», для верности спрятав деньги.

В это время туча наползла на щербатый диск луны, и Борис, не дожидаясь, пока размышления солдата придут в последнюю, явно неблагоприятную фазу, сложился пополам и резко нырнул в пшеницу.

– Стой, земляк! – недовольно окликнул его солдат и сдернул с плеча винтовку.

– Черт тебе земляк, – пробурчал Борис себе под нос, зигзагами улепетывая в хлеба.

– Стой, дура, я же тебя не трону! – истошно вопил солдат.

Борис бежал согнувшись, ожидая выстрелов. Пшеница предательски шуршала, обозначая его передвижение. Звук этот казался Борису непомерно громким.

– Стой же, контра проклятая! – Оба солдата начали палить по хлебам, но в сгустившейся темноте это было совершенно безнадежно.

Борис проснулся и долго лежал, глядя в ночное звездное небо, вспоминая наяву, что случилось дальше. Солдаты, постреляв, ушли, переругиваясь, а Борис, отлежавшись, потихоньку пошел прямо по полю в том направлении, куда уехала телега. Версты через полторы он отважился выйти на дорогу, а к рассвету вдали показались дома и железнодорожная станция.

– Какое село? – спросил он у мальчишки, что гнал в поле четырех коров.

– Отрадное, – бросил тот не оглянувшись.

У Бориса отлегло от сердца – Отрадное было уже на Украине.

Хозяин гостиницы «Париж» Ипполит Кастелаки был вдов, немолод и неизлечимо болен. Дела в гостинице шли плохо, хоть Феодосия и набита была приезжими. Но платили они неаккуратно, ломали мебель и рвали и без того дырявые простыни, а некоторые вообще норовили съехать, не заплатив. В этот вечер Кастелаки долго подсчитывал убытки и вздыхал сам себе. В комнате была страшная жара, потому что он боялся раскрыть окно, чтобы не влезли и не украли кассу.

Наконец хозяин гостиницы закрыл учетную книгу, убрал в потайное место тонкую пачку денег, горестно пожевав над ней губами, и разделся до кальсон. Напоследок он приоткрыл дверь и прислушался. Была глубокая ночь, все постояльцы гостиницы «Париж» давно спали. Кастелаки с облегчением запер дверь в свою комнату и сел на кровать, скрипнув пружинами. Не глядя протянул руку, взял с комода графин с несвежей третьегоднишней водой и растворил в стакане порошок, что дал ему аптекарь Гринбаум. Порошок якобы помогал от печени. Кастелаки выпил лекарство поморщившись, привычно ругнув Гринбаума, погасил лампу и долго еще сидел на кровати, почесываясь и вздыхая. Наконец его сморил тяжелый сон – не иначе Гринбаум подмешивал в порошок снотворное.

Проснулся Кастелаки от того, что почувствовал в комнате присутствие чужих людей. Не открывая глаз, он с ужасом понял, что сбылись самые страшные его опасения: воры проникли в гостиницу и теперь ищут деньги. Он лежал, обливаясь холодным потом, и думал, что делать: закричать – авось кто-нибудь услышит и придет на помощь – или же притвориться спящим, пускай они забирают кассу, а его оставят в покое. Его колебания были прерваны самым недвусмысленным образом: мощная рука отбросила одеяло и встряхнула несчастного хозяина гостиницы так, что у того клацнули немногие оставшиеся зубы.

Кастелаки открыл глаза. Прямо перед собой увидел он равнодушное бритое лицо. Голова тоже была обрита наголо. Глаза, и без того узкие, прятались в складках век.

«Татарин!» – понял Кастелаки.

Одет был человек в кожаную жилетку, под кожей голых рук, как змеи, перекатывались мускулы.

– Ну? – спросил страшный татарин.

Кастелаки молчал, потому что от ужаса у него перехватило горло.

– Ну? – повторил татарин.

– Д-деньги там, – прохрипел несчастный Кастелаки, указывая пальцем укромное место.

Две руки протянулись сзади, подняли его за плечи и опять швырнули на кровать. На удар болью отозвались все внутренности и жалобно скрипнули старые пружины.