Изнутри. Сборник литературных миниатюр

И свет дневной мне не страшен, отнюдь. Я хожу среди вас, я живу вашей жизнью. А охочусь исключительно ночами лишь потому, что ночью проще питаться вдали от посторонних глаз.

Я действительно нападаю во тьме на вас, людей, это чистая правда. Но вы – сложная добыча. Я также могу охотиться на диких или бездомных животных, однако, их кровь крайне непитательна. Мне приходится идти на риск и выслеживать человеческих особей там, где никто не увидит, как я пью их кровь, и не выдаст меня.

Признаться, в старину мне было намного тяжелее жить. Все вокруг знали о существовании таких, как я, ведь не все мы так осторожны. Если они находили мою обескровленную жертву, тотчас начинали искать меня, выслеживать, расставлять ловушки. Зачастую приходилось менять места жительства после каждой жертвы, так рьяно жители городов и деревень начинали меня ловить.

А сейчас намного проще. Я живу в мегаполисе, тут легче затеряться. В вампиров давно никто не верит, а моих жертв приписывают маньякам. К тому же за века я мастерски научился маскировать оставленные мною следы. Однако, при этом в современном мире мне гораздо реже удаётся выследить и поймать добычу без свидетелей. Окраины города, шоссе, промзоны – вот мои любимые места охоты. В наши дни никто не носит с собой бесполезные чеснок или осиновые колья, а за серебряные пули можно попасть в тюрьму. Поэтому их тоже никто не носит.

Бездомные кошки тоже вкусные, правда. Не такие, как люди, но сойдёт. И их много в городе, что главное.

А ещё – с чего вы все решили, издревле и по сей день, что упырям нравится кровь девственниц? Уж поверьте, мне нет никакого дела до того, имели ли вы сношение, и с кем. Кровь у всех людей одна. Вы же не спрашиваете о половом опыте у бутылки вина, прежде чем её открыть? …

Уничтожать тела своих жертв очень удобно в речке. Вода смывает с трупа все признаки того, что я выпил из него кровь. Тело набухает, и ранки от клыков больше не привлекают внимания. Да и находят утонувшие тела редко. И часто приписывают им самоубийство.

Вообще, маскировать под самоубийц выпитые тела – мой самый любимый способ. Обожаю сбрасывать их с крыш небоскрёбов. Их деформирует так, что рассмотреть их шею становится абсолютно невозможно. И убийцу искать никто, скорее всего, не станет. А если и станут, то не найдут. Меня никто никогда не находил, даже в Средние Века. Я очень хорошо умею скрывать свою сущность. В давние времена я частенько слыхивал о вампирах, изловленных людьми на месте преступления и убитых серебряной пулей или осиновым колом. Те идиоты были очень глупы, если допустили это. Да и, по правде сказать, на осину нам наплевать, мы её не боимся. А то, что умираем от осинового кола в сердце – а вы мне покажите человека, который выжил бы после такого? Кол в сердце не слишком улучшает жизнеспособность, будь он осиновый или берёзовый. Как и пули из любого металла.

Так, наша пресловутая неубиваемость обеспечена лишь нашей мастерской скрытностью. И бессмертие подливает масла в огонь. А ещё сколько обычных людей было убито вместо нас! Ведь вы, люди, до сих пор не научились правильно находить виновных.

Совести, скажете, у меня нет? Нет. Она мне и не положена. Как и возраст, имя и семья. Я – вампир, существо из вечности, и живое, и неживое, умное, хитрое и опасное. Знайте – ночью я могу идти за вашей спиной. Не оглядывайтесь.

Утбурд

… Холодно, холодно мне! … Какой же ветер ледяной! Снегом замело, завьюжило! … Уууууу… Ууууууу! … Окоченело моё тельце, замёрзло, не чувствую я ни ног, ни рук, ни крыльев! … Ууууу-ааааа! ....

Постой, прохожий, не спеши! Поговори со мной, потешь меня, согрей меня! Стой же, говорю тебе! Ты не уйдёшь от меня! У меня мягкие перья и бесшумные крылья, летя на холодном ветре, догоню я тебя и вцеплюсь когтями в спину! Неси меня к моей матушке родимой, нелюбимой! Неси к ней, чтобы я мог заставить её страдать также, как я. Чтобы с тех пор, как увидит меня, не спалось ей, не елось, не пилось. Хочу забрать её к себе, в свой ледяной плен! Мама! Иди ко мне, мама, холодно мне, корка льда и снега надо мной, холодно, нет сил дышать!

Гони, прохожий, что ж ты окоченел? Донеси ты меня до матери моей! … Донеси, чтобы я сумел причинить ей те же муки, в которых умирал я! Чтобы скрутило её в три погибели, и не было ей ни пощады, ни прощения! …

***

Слабее, слабее ты становишься… Медленнее, медленнее идёшь… Ниже, ниже пригибаешься…

Не донёс и ты. Не смог бремя моих страданий выдержать. Не осилил меня из ледяного мира вытащить.

Холодно, холодно мне! … Безлюдно поле, просторно. Но я дождусь следующего…

Леший

Эх, как же я зол! Как меня все бесят! И птицы, и звери, и дриады, и Водяной этот противный! Хочет от меня вечно чего-то невозможного, надоел!

Устал я. Нужен мне преемник, помоложе и пошустрее. Надо бы пойти к тропинке, где бабы с ребятишками гуляют, ягоды да грибы собирают, покараулить. Авось, лесовичка себе заведу, выберу из деревенских мальчишек самого проворного, да подменю его бабе на мухомор, или на пень трухлявый. Люди ведь глупые такие, что даже смеяться над ними жалко. Ребятёнка своего от мухомора отличить не могут! Покуда будет он за ней бежать, так и будет вести его за ручку, только в деревне обнаружит пропажу. А тогда уж поздно, бесполезно будет возвращаться, не отдам я ей малого, лесовичком его воспитаю, помощничком своим сделаю.

А пока помощника у меня нет. А работы по лесу много. Например, следить, чтобы волки не злоупотребляли своими полномочиями. Или чтобы бельчата не отравились по глупости ядовитыми ягодами. Или чтобы лесные феи не обрывали шиповник себе на венки.

А вы что, думали, моя задача – людям вред приносить? Совсем нет. Я, Леший, старик добрый. Я лес берегу, охраняю, и нянькой, и полицией, и генеральным директором тут являюсь для каждого птенца, для каждой травинки. Правда, ежели кто придёт и рискнёт моих подопечных обижать, тому не поздоровится. Хоть я и стар, но управу на обидчика найду. Потружусь пойти к нему и чары на него нагнать такие, что он забудет, кто он и зачем сюда пришёл. Или начнёт по кругу ходить, выхода из леса не находя, покуда не упадёт замертво от усталости и голода. Ну, или пока я его не помилую и не отпущу. Это ведь смотря что он делал. Ежели просто увлёкся и грибы начал с грибницей выдирать, вместо того, чтобы срезать аккуратно – такого и не стану сильно наказывать, только припугну, чтоб не забывал об уважении к лесу. А если специально пришёл в лес, чтобы деревья рубить, да дровами после торговать, когда у самого уже целая поленница заготовлена на зиму, да ещё и не выбирает старые, сухие, а рубит молодые, сильные деревья, или на мудрые дубы, любимцев моих, посягает – вот тогда не выйти ему из леса живым. И даже то меня не остановит, что за ним в лес другие люди придут, живым или мёртвым его искать. Я ненавижу, когда люди в мой лес толпами ходят. По одному я ещё готов их терпеть. Особенно бедных, мне для них ягод да хвороста не жаль. А когда много сразу – шум, гам, фонари, ух, всех убил бы!

Ой, зайчишка! Ты чего сидишь тут, горемыка? Принеси-ка дедушке Лешему пользу, поди к Водяному, скажи ему, что я согласен болото зачарованной стеной загородить. Он рад будет.

Живое неживое

Рассказ чашки

На двор за окном тихо опустилась ночь. Старушка закрыла окно полотняными занавесками и зажгла светильник на столе. Громко засвистел чайник. Значит, скоро я пригожусь. Скоро моя старенькая хозяйка нальёт в меня чаю, и будет прихлёбывать его, успевая при этом вязать свой жакетик.

Я у моей хозяйки уже очень давно. Я глиняная расписная чашка. Большая и вместительная. Я всегда стою у хозяйки на столе, утром она пьёт из меня кофе, молоко или сок, а вечером – чай с лавандой или мелиссой. Стоя на столе, я вижу всё, что происходит в доме. Но в хозяйкином доме уже много лет ничего не происходит.

Она приехала сюда несколько лет назад и привезла меня с собой в коробке, полной другой посуды. Остальную посуду она поставила в шкаф, а меня на стол. Разложила свои нехитрые вещи, поставила пяльца. Вечером налила в меня чай и вышла на крыльцо. Тут-то я и увидела всю красоту места, куда меня привезли. До того тут было хорошо и уютно, что даже чашке понравилось.

С тех пор я наблюдала за хозяйкой со стола постоянно. Она зажила тут одна-одинёшенька, стала много времени уделять рукоделию. А так как рукодельничать она всегда любила под чай, я привыкла принимать участие в её вязании, вышивании, плетении. Ещё моя старушка часто выходила со мной на крыльцо или в сад, особенно весной, летом и осенью. Зато зимой чай в меня наливался в два раза чаще.

И вот сейчас, зимним вечером, я приготовилась снова напоить хозяйку чаем. Она заваривает свой любимый чай с мелиссой и мятой и садится к столу с вязаньем. В доме тихо играет спокойная музыка. Хозяйка вяжет. И пьёт чай.

Когда меня ей подарили, она ещё была шустрой и весёлой, а её лицо было белым и гладким, щёки румяными. Сильная женщина, она посвящала всю себя работе. Я стояла на её офисном столе во множестве офисов, в том числе, и её собственном.

Что случилось у неё в семье, я не видела. Потому что, как и она, была всегда на работе. Но в один день хозяйка пришла в офис сильно постаревшей. Я с трудом понимаю, о чём говорят люди. Насколько я смогла разобрать из их речей, семья хозяйки погибла в автомобиле.

С тех пор я переехала к ней домой. Дома было пусто. Почти не было вещей. Словно тут давно никто не жил. Приходили люди, стучали в двери, и хозяйка открывала, отдавала последние оставшиеся в доме вещи, и закрывала двери. Мужские, женские, детские вещи. Когда все вещи покинули опустевшую квартиру, хозяйка собрала свой скудный узелок и, положив меня в коробку к тарелкам и вилкам, куда-то повезла.

Дом, купленный ею, был беден. Но она как могла, починила и украсила его. А лучшим украшеньем этому дому служили места за окошком, что окружали его. Здесь было замечательно.

Однако сила и молодость не вернулись к хозяйке, однажды покинув её вместе с её семьей. Но она обрела здесь покой. Это чувствовалось в каждом глотке чая, в каждом движении руки её, ставившей меня или бравшей. Она живёт здесь в покое уже несколько зим и несколько вёсен. Вяжет, плетёт, шьёт. Ухаживает за садом. За домом.

Жаль только, что в её доме всего одна чашка. Придёт час, и я останусь стоять на столе и утро, и вечер. И ещё много-много дней и вечеров. И в опустевшем доме в меня некому будет налить чай.

Но пока я смотрю, как моя старенькая хозяйка вяжет себе жакет. И жду очередного глотка чая.

Спор

Меня зовут дедушка Виктор. Когда-то давно у меня была фамилия, и отчество, и уменьшительно-ласкательные имена, и даже клички, данные шебутными друзьями. Но спустя столетие я этого уже не помню. Тем более, меня нарисовали уже после смерти, а это значит, что я слышу лишь то, что говорят обо мне с того дня, как я стал картиной на стене комнаты.

О себе живом я помню немного. Я был любимым дедушкой хозяйки дома, в котором висит мой портрет. Он висит на стене уже почти целое столетие, и недавно моя внучка отметила свой сто второй день рождения. Её многочисленная семья тоже живёт здесь – дети, и внуки, и правнуки. Они наполняют жизнью весь дом, и мою большую гостиную, и все называют меня дедушкой Виктором. У нас очень дружная семья.

А напротив меня, на противоположной стене гостиной, висят большие механические часы. Но их почему-то никто очень давно не заводил. Я думаю, что они сломаны. Я не раз спрашивал у них, почему они не бьют и не кукуют, и почему никто из семьи за много лет не захотел починить их, если они сломались. Часы же мне отвечают, что я, дескать, старый безумец, и в доме уже почти три десятилетия никто не живёт. Что нет этих шумных правнуков-детей, и серьёзных, деловитых взрослых, и доброй старушки – моей внучки. Якобы дожила она, Анна Петровна, свой век одна, и скончалась году то ли на семидесятом, то ли на восьмидесятом от болезни. Соседи вынесли гроб из дому, и более к нам никто не входил. И завести часы некому. Часам очень грустно от этого, ибо они не сломаны вовсе, и кукушка засиделась за закрытой дверцей, и гири, и маятники отяжелели от неподвижности.

Я не верю этим испорченным старинным часам. Вот же они – ребятня, и родители, и любимая внучка Анечка, сидит в своём уютном кресле, укутавшись в плед, и смотрит в окно, а в разговоре с детишками часто упоминает дедушку Виктора, что смотрит на них со стены и видит их шалости. Нет, часы сломаны, они не могут не только ходить, но и видеть, иначе они не говорили бы мне то, что говорят. Я жду, когда они разучатся и говорить, и тогда сын Анны Петровны вынесет их на помойку, или же отнесёт к часовщику, чтобы починил их. Мне не нравятся их речи. Я не безумен. Нет. Я не безумен. Не безумен. Нет! …

Но почему же тогда хозяйка и её дочери никогда не вытирают с меня пыль? …

История плюшевого мишки

Как же темно в ящике под кроватью, друзья! Если бы ещё ящик был открытый, я бы видел хотя бы, день вокруг или ночь. А он закрыт плотной крышкой. И я не вижу ровным счётом ничегошеньки. До чего же скучно ничего не видеть, и ничего не делать! Даже если ты плюшевый. Со мной тут, конечно, лежат и другие игрушки – юла, скакалка, деревянный человечек, птичка из фланели, набитая ватой, сшитая Виталькиной мамой в его младенчестве, и ещё много маленьких солдатиков. Но с ними совсем не о чем разговаривать. Да и о чём можно поговорить, если не знаешь, что происходит вокруг? …

Вот кукле Виталькиной сестрёнки повезло. Она такая красивая, что сидит в углу комнаты на столике в качестве украшения, хотя девочка тоже давно ею не играет. А меня положили в ящик. Виталику я уже не интересен.

А когда он был маленьким, он не расставался со мной ни на минуту с тех пор, как его отец принёс меня из магазина игрушек. Тогда у меня были голубые глаза и круглый коричневый нос, а ушки такие бархатные, что в них хотелось подышать. Виталик часто наклонялся к ним близко-близко и шептал, как он меня любит, и дышал мне в ушко, и засыпал, обняв меня за плюшевый мягкий животик.

Однажды я помог своему другу Витале спасти живого котёнка. Он гулял вместе со мной зимой во дворе, и увидел маленького котёнка на дереве. Котёнок сидел невысоко, но слезать боялся. Он ведь был совсем маленький. Мой храбрый хозяин хотел залезть на дерево и снять котёнка, но он тоже был маленький, и не дотянулся до нижней ветки дерева. Тогда он взял меня, поднял повыше и подставил котёнку мой мягкий животик, как подушку. Котёнок примерился и осмелился. Он спрыгнул на меня, и мы все втроём упали в снег. Котёнка потом забрал к себе домой Виталькин друг Петя, и он вырос в пушистого кота, большого, почти с меня. Я его видел, когда Виталик приходил со мной к другу в гости.

А ещё один раз я чуть не утонул в реке. Виталька с мамой и папой пошёл на пляж. И, разумеется, взял с собой меня. Когда мама отвернулась, он занес меня в речку под мышкой, надев на себя надувной розово-синий круг.