Марфин дом

– Да не мое дело!! – грохотал капитан. – Приказано доставить, так доставьте! – и тут взгляд его упал на двух зазевавшихся младших лейтенантов. – Вон, хоть одного из этих желторотых посади – чай, не истребитель, ведущий не требуется!

– Так они же… – начал старлсй, но капитан так гаркнул «Выполнять!!!», что он осекся, махнул рукой и трусцой подбежал к Мишке с Олегом.

Старлею перевалило за пятьдесят – он явно выслужился из рядовых. Олег запомнил доброе бабье лицо, блеклые хлопающие глаза, братски-неуставной голос:

– Вот что, сынки, новенькие, что ль? Ага, то-то еще не видел… Истребители? Ну, а я – Плотников, механик старший… Тут вот какое дело, ребята… У нас тут машина пришла, медикаменты в ящиках для смоленских партизан привезла. Они радировали куда надо, что раненые у них там… Так вот, у нас, как что им надо – так Петька Новоселов на «этажерке» возит. Он у нас инвалид, в финскую еще простреленный – куда ему на истребитель. А сейчас несчастье с ним, вишь, приключилось – может, съел чего… Ну, вы понимаете… Словом, он вторые сутки с очка не слезает, зеленый, что твой огурец, а команда – в ночь, до зарезу: партизаны ждут, костры жгут… Надо сразу, чтоб за ночь обернуться, так что командир велел одного из вас отправить – лады, а? Делать там нечего, щас покажу вам на карте квадрат, три костра там увидите – и мечите ящики. У них парашюты сами раскроются – так придумано – и айда домой. Опасности никакой: Петька, вон, раз двадцать мотался – безо всяких неприятностей. Но парашютик, на случай, имеется один: дернешь тут вот – и откроется… Ну, так чего – летишь, чернявый? – и он вопросительно глянул на Мишку – может, оттого, что тот был внешностью поярче и к себе сразу привлекал внимание.

– Да не знаю, товарищ старший лейтенант… Я же истребитель, а тут – «У-2»… Но если надо… Что ж, я конечно… Это… Слушаюсь.

– Я зато знаю, какой ты истребитель, – дружески ответил ему старлей. – И на чем тебя учили – тоже. Небось, наистребляешься, еще надоест – если самого не истребят, конечно…

И дело было, казалось, совсем уж слажено по-домашнему, и вопросов никаких, а только вдруг Олег зачем-то щелкнул новенькими каблуками и выпалил:

– Разрешите мне, товарищ старший лейтенант! – выпалил – и чуть не поперхнулся, потому что вдруг сообразил, что за секунду перед тем ничего подобного ни делать, ни говорить не собирался.

Более того, он испытал ощущение, что губы его открылись совершенно помимо его желания, и слова будто произнес кто-то другой. Он так и остался навытяжку, пытаясь разобраться в своих небывалых дотоле чувствах, но добрый Плотников ничего не заметил и отечески похлопал Олега по плечу.

– А-а, сам хочешь? Добро, а то дружок твой не очень-то рвется… Ну, пойдем, что ль, карту смотреть…

«И что меня вдруг дернуло?» – подумал все еще озадаченный Олег, но за старлеем автоматически пошел.

Пошел, потому и очнулся сейчас в странном положении, которое ему пришлось осмысливать несколько минут. Наконец, он понял, что происходит, и эта минута была страшна: кто-то несет его через ночной лес на спине, крепко ухватив за руки, а ноги волочатся по земле.

«Немец! – трепыхнулось в Олеге. – Взяли все-таки, гады…». Он не шелохнулся, опасаясь, как бы враг не догадался, что он пришел в себя и вполне готов к допросу на месте. Но, быстро поразмыслив, пришел к выводу, что на немца не похоже: вокруг не слышалось больше ничьих шагов, следовательно, тащивший его человек был один. Один немец в смоленском лесу исключался, а значит, решил Олег, его спас и волок теперь на себе свой, русский мужик. Партизан? Вот бы здорово! Быстро прокрутив все это в голове, Олег решился подать признаки жизни: он потряс головой, уткнулся в чужую шею и прогудел:

– Слышь, друг…

Человек остановился, чуть встряхнул Олега на спине, словно устраивая поудобнее вязанку дров, и ответил – ответил веселым и звонким женским голосом:

– Я тебе не друг, а подруга.

– Ой, мама… – только и смог сказать Олег.

– Мама, да не твоя, – продолжал звонкий голос. – Своих, чай, пятеро – куда мне еще шестого, бугая этакого.

Сказав это, женщина остановилась и невозмутимо свалила Олега с плеч наземь, вновь вызвав в нем обидную ассоциацию с вязанкой дров. Он больно ударился о корень и невольно вскрикнул:

– Да полегче ты!

В чуть разбавленной уже серым темноте он уловил над собой огромный, как ему показалось, силуэт женщины-богатыря.

– Ишь, заговорил, – прозвучало сверху. – А я-то думала, по дороге помрешь…

– Стукнуло меня… – нерешительно пояснил Олег.

– Видела, – кивнул головой силуэт. – Видела, что никто тебя не стукал, а сам ты, как куль с мякиной, с сосны свалился. И ты меня очень-то не жалоби, потому как я тебя там еще ощупала: кости твои все целые. Так что посиделки эти ты кончай и подымайся, дальше сам пойдешь.

– Да не могу! – жалобно сказал Олег. – Все тело болит!

Женщина усмехнулась:

– Да? А куда ж ты денешься? Сидеть тут будешь и фрицев ждать?

Она вдруг резко нагнулась, довольно бесцеремонно ухватила его правой рукой за шиворот и легко, совсем без напряжения, поставила на ноги.

– Ой, больно! – почти что взвизгнул Олег, ощутив вдруг ломящую боль в обеих стопах. – Ноги отбил!

Но, к радости своей, он уловил в женщине, которая и теперь была на голову выше его, некое колебание. Она смягчилась:

– Отбил, говоришь?.. Ну, может и так. Нести-то я тебя все равно больше не понесу, а обхвати-ка меня за шею. И пошевеливайся, а то сюда-то немцы еще дойти могут.

Олег так обрадовался, что даже начал заикаться:

– А т-туда… к-куда мы идем… Туда дойти – не могут?

Она пожала плечами:

– Сами – нет. Да если б и могли – ни за что б не сунулись. Им здесь под каждым кустом партизан чудится.

– А если – не сами?

Они уже снова тащились по лесу, Олег ковылял, всей тяжестью навалившись на женщину, она молчала, и он подумал, что не получит ответа, когда до него донеслось:

– Ну, навряд ли такая сволочь найдется… Кстати, Марфой меня зовут…

Вот тут Марфа ошиблась – сволочь уже нашлась. Но женщина-богатырь об этом не подозревала и не думала, потому что, по широте сердца своего, совсем позабыла про один давнишний эпизод.

Случилось это пять лет назад, когда пришла лесничиха из своего леса в деревню за солью, спичками и керосином. К тому времени все уж знали, что печально складывается ее жизнь с лесником-пьяницей, да и мать Марфина сокрушалась по всем подружкам, что отказала ее дочь трактористу Кольке, первому в колхозе красавцу и балагуру, а пошла за угрюмого цыганистого лесника Ивана. Не послушалась-де матери – вот теперь и мается. И надо ж было так случиться, что нагнал ее тот самый Колька у околицы – да и начал попрекать едко, таких гадостей наговорив, что не сдержалась Марфа, развернулась – да и врезала хаму по оптике. Так шарахнула, что и сама испугалась: кулем повалился Колька, кровью облившись. Она было к нему бросилась, но он уж прокинулся, кровь сплюнул и процедил с нечеловеческой какой-то злобой:

– Ничего, Марфа, ничего… Мне с тобой, само собой, не драться: враз положишь… Только час мой еще придет, Марфуша… Тогда-то кровушка моя тебе и отольется…

За все пять лет ни разу и не подумала серьезно о той угрозе Марфа, да еще не раз, побитого вспоминая, жалела, и представить себе не могла, что как раз сейчас, когда она волочёт к себе в дом непутевого летчика, Колька, не взятый в армию по здоровью, ведет к ней через лес два взвода фрицев с автоматами и серыми обученными овчарками…

…По дороге Олег получил еще одно подтверждение своей чрезвычайной везучести. По словам Марфы выходило, что тот Петька Новоселов, которого заклинило на очке, и вместо кого он, Олег, плелся теперь на отбитых ногах, повиснув на шее у незнакомой женщины по страшному лесу, «летал раз двадцать без неприятностей» лишь потому, что в этой деревне у немцев не было зенитной установки. Самолетик же, регулярно пролетавший над кишащим партизанами лесом туда и обратно, давно намозолил немцам глаза, и, в конце концов, стал так их раздражать, что зенитка была у начальства выпрошена и доставлена как раз на днях – видать, специально для него, Олега. Имелся простой расчет: самолет подбить, спрыгнувшего летчика подобрать, допросить и повесить, после чего накрыть «партизанское гнездо» внезапно. Предполагалось, что летчик упадет близко к опушке леса, где собаки его вынюхают без труда. Марфа же немцев опередила, и они, несомненно, бросились бы сразу искать на всякий случай ее избушку – не бойся они так углубляться в лес или знай точно, где эта избушка… А кто им покажет?

Когда они доковыляли, наконец, до скособоченного бревенчатого домика на лужайке, Олег уже успел смириться с мыслью, что мечту стать великим авиатором вроде Чкалова придется сменить на другую, не менее героическую – с честью партизанить в смоленских лесах.

– А может, мне – того… Через линию фронта? К своим добраться, в полк? Воевать летчиком, как положено, а? – спросил он совета у Марфы. – Или это невозможно совсем?

– Все возможно в этом мире, – неожиданно философски ответила она. – Это я про линию фронта. Перейти-то – перейдешь, а там – до первой стенки.

– Ты чего мелешь? – возмутился Олег. – До какой стенки? Я в форме, и документы при мне. Всё проверят, конечно, но я же ни в чем не виноват. Разберутся – на то они и Особый Отдел.

Они стояли у низенькой двери, Марфа спокойно сняла его руку со своей шеи. Светало вовсю, поэтому Олег ясно мог различить, как, глядя ему в глаза, она чуть помотала головой и прищелкнула языком, словно говоря: «Ну, ты даешь, парень!».

– А что такого? – удивился Олег на эту предполагаемую фразу.

Марфа тяжко вздохнула с таким видом, с каким говорят «О, Господи!» и просто ответила: