Утро ночи любви
Наталья Вячеславовна Андреева
В элитном поселке рядом с Истринским водохранилищем обнаружен труп молодого мужчины. Еще одно звено в цепи загадочных смертей.
Следы ведут в богатый особняк. Его хозяйка – кто она? Клеопатра наших дней или просто сумасшедшая? Тот, кто проникнет в ее тайну, раскроет и тайну странных самоубийств.
Если, конечно, сам сможет устоять перед ее роковой красотой…
Наталья Андреева
Утро ночи любви
– Эдик, ну что? А? – Андрей Котяев нехотя отвел взгляд от воды и достал из кармана пачку сигарет.
– Места здесь красивые.
– Не понял? – машинально он вытянул из пачки сигарету.
– Места, говорю, здесь красивые.
– Что правда, то правда… – щелчок зажигалки.
– Андрон, ты же бросил курить.
– Ах, да… – огонек тут же погас. – Спасибо, что напомнил… Хоть что-то хорошее в жизни сделать… Ну, что там? – кивнул он на труп. – Что скажешь, эксперт?
В слове «эксперт», если это касалось Эдика Мотало, Котяев намеренно делал ударение на первый слог, вроде как острил. Они были большие приятели, вместе выпивали, отмечая праздники, потом до хрипоты спорили и оба, кстати, были не женаты.
– Курить бросил, а вот сигареты в кармане носишь. Зачем? – не остался в долгу Эдик.
– Силу воли тренирую, – усмехнулся он.
– А вот с точки зрения психологии, исходя из учения Зигмунда Фрейда…
– Мотало, заткнись, а? – он положил руку Эдику на плечо и несильно нажал. – Свою работу делай, психотерапевт хренов. Что скажешь? Есть криминал?
– Очень интересное дело! – враз оживился Мотало.
«Даже очки вспотели», – со злостью подумал он. Вот так всегда: кому забава, а кому смертная казнь через повешение! Процедил, нехотя:
– Что тут интересного? Типичное самоубийство. Вот лежит парень с дыркой в башке, вот пистолет соответствующего ей калибра, а вот, под камушком, предсмертная записка следующего содержания… Так… «В моей смерти прошу никого не винить. Я ухожу из жизни добровольно, без всякого принуждения. Ваня Курехин». Двадцать второе июля сего года, число, подпись. Точка.
И в деле о жизни и смерти Вани Курехина мы тоже ставим точку.
– Ты глаза-то подними!
– А что такое?
Котяев огляделся. Ну да, местечко живописное. Заповедная зона в Московской области, Истринское водохранилище. Неподалеку березовая роща дивной красоты: белоствольные девицы, как нарисованные, одна к одной, то парами, то хороводом. Не налюбуешься! Но… Куда ни глянь – каменные особняки за высокими заборами, полосатые шлагбаумы, запрещающие надписи. Туда нельзя, сюда не можно. Простые смертные здесь не живут, то есть, не отдыхают. Тут вам не где-нибудь. Новый русский гламур, вот как это называется!
– А теперь посмотри на самоубийцу.
Котяев нехотя перевел взгляд на лежащего в траве мертвого парня. Парень как парень. Одет в джинсы и толстовку, на ногах кроссовки. Не Дольче с Габбаной, не гламур – мэйд ин Чайна, бутик на Черкизовском рынке, это видно невооруженным глазом. Строчки кривые, ткань дешевая, буквы пришиты сикось-накось. Но все чистое, отутюженное, он даже уловил запах стирального порошка. Ощущение такое, что парень пошел стреляться на берег Истринского водохранилища прямо из прачечной. Кроссовки хотя и дешевка, но новые и чистые. Вот именно. Чистые… Он вновь потянул из пачки сигарету. Поймал насмешливый взгляд Эдика и зло сказал:
– Пошел бы твой Фрейд, знаешь куда?
Но сигареты в карман все-таки убрал.
– А чего ты злишься? Ты же и сам все видишь.
– Ну вижу.
– Похоже, он не местный. Здесь такие не живут.
– Может, из деревни?
– Откуда – откуда? – хохотнул Эдик. – Андрон, до Москвы пятьдесят километров! Отсюда на работу запросто можно в Кремль ездить! Все деревенские парни, какие были, давно уже осели в московских офисах и магазинах. А там так не одеваются. Да и текст предсмертной записки…
– А что текст?
– Его сочинял человек с высшим образованием. Похоже, под диктовку написано или с черновика. Ты глянь: ни единой грамматической ошибки!
– Где их тут делать, ошибки-то? – проворчал он. – Всего две строчки.
– А давай на спор? Я тебе продиктую текст и посмотрю, как ты справишься. К примеру, слово «принуждения». Ну! Давай! Бери ручку! Заодно по почерку определим твой характер. И я тебе скажу, почему ты курить бросил, а сигареты в кармане носишь. Это, между прочим, оч-чень интересно…
– Слушай, Мотало… – разозлился он. – Ты меня уже достал! Либо я, либо Фрейд, понял? Не хочешь работать в органах – вали отсюда. Занимайся любимым делом.
– Ты напрасно упрекаешь меня в непрофессионализме, – с пафосом сказал Эдик. – Ты просто не хочешь замечать очевидных противоречий. К примеру, чистой обуви на ногах потерпевшего. Лето нынче поганое, дожди идут каждый день. Он что, по воздуху сюда прилетел? Это раз. Второе: стреляли с близкого расстояния, это бесспорно, но расположение входного отверстия наводит меня на мысль о криминале. То есть, об убийстве. Подробности после вскрытия, но я тебе повторяю: дело чрезвычайно интересное. Надо установить его личность, это во-первых…
– И надо заткнуться, это во-вторых. Личность уже установлена, смотри записку. Это Ваня Курехин. Остальное меня не интересует. И вообще… Мотало, не создавай мне проблем. У меня и так дел по горло. И если экспертиза установит, что записка написана потерпевшим…
– А если его заставили?
– Да кому он нужен! Кто заставил? Эти? – он кивнул на ближайший забор высотой в два человеческих роста. – Или, может, эти?
Еще один кивок в сторону малиновой рифленой крыши кирпичного коттеджа площадью эдак в пятьсот квадратных метров.
– Ты правильно сказал, Эдик: посмотри, кто тут живет? Это ж Новорижское шоссе! Второе в рейтинге после Рублевки! Здесь теперь скупают землю люди, у которых много денег. Не просто много, а очень много. Я бы даже сказал, неприлично много. Бизнесмены, банкиры, певцы, артисты там всякие. Ну и чиновники, соответственно. Вот какие люди здесь живут. Да этот Ваня Курехин был для них меньше муравья! Может, потому он и пустил себе пулю в лоб. От обиды. Потому что не мог жить так, как эти… В общем, люди.
– Тогда бы он написал: «в моей смерти виноваты сволочи буржуи», – тихо сказал Эдик.
– Опять психология?
– А что? Разве не так? Я просто хотел сказать…
– Ну все, заканчивайте здесь.
Следователь. Молодой, энергичный, подметки на ходу рвет. Всем своим видом изображает занятость. Не говорит, а режет: