Дети Белой Богини

– Пойди сдай оружие.

– Черт бы тебя…

– Не беспокойся, он обо мне уже позаботился, – грустно сказал Герман. – Так что ты особо не напрягайся.

Завьялов подумал вдруг, что Горанин никогда не был откровенным до конца. Даже в рассказах о том, как приходилось выкручиваться и приспосабливаться к обстоятельствам, он все равно выглядел героем. Вот, мол, как я могу. А ты не можешь. И сага о любовных похождениях наталкивала на ту же мысль. Понять, что у него на душе, было невозможно. Притом, что каждый его шаг тут же становился известен всему городу, Герман оставался самой большой загадкой в N. И чего он пошел к мэру? Ведь, по слухам, осенью должна была вернуться из-за границы мэрова дочка. Могла бы остаться там, у дедушки – профессора, но почему-то возвращается?

Горанин обладает какой-то неведомой притягательной силой. Вот ведь и завидуешь ему, и ненавидишь, и презираешь тайком, но, очутившись рядом, неизменно попадаешь под его влияние. Словно гигантское космическое тело, он не только притягивает, но и удерживает тебя на заданной им орбите.

Оружие Завьялов сдал и на некоторое время успокоился, затих. Врач-невропатолог, к которому отвела жена, выписал ему несколько рецептов. Разложив перед собой коробочки и пузырьки, Александр усмехнулся: действительно, больной! И убрал таблетки в ящик стола. Вскоре их нашла Маша:

– Почему ты не принимаешь лекарства?

– Потому что не хочу.

– Ты делаешь невыносимой не только свою жизнь, но и мою, – тихо сказала жена.

Отношения их и в самом деле осложнились до предела. А когда-то была любовь. У Маши это был второй брак. В восемнадцать выскочила замуж за такого же юнца, и полтора года мальчик и девочка играли в семью. Пока позволяли родители. Потом у тех кончились деньги и терпение, Маше, уже получившей диплом медицинского училища, пришлось пойти на работу, а муж, еще не окончивший институт, оставшись один на один с горой немытой посуды и грязного белья, откровенно струсил. Через месяц семейная жизнь кончилась.

N славился своими женщинами. То ли воздух или вода здесь были особенными, то ли коровы давали особенное молоко, но красавиц в городе хватало. И выйти замуж, тем более по второму разу, было не так-то просто. Маша была девушкой симпатичной, но, как правильно отметил знающий толк в женщинах Герман, «ничего из ряда вон». Милая, тихая, скромная.

После развода она вернулась к родителям. С Александром Завьяловым скромную медсестричку Машу Круглову свел Его Величество Случай. Случай неприятный: у Кругловых обокрали находящийся рядом с домом сарай. Надо отметить, что за всю историю города N в нем не совершалось бессмысленных кровавых злодеяний, маньяков не водилось. Все, что ни происходило, подпадало под категорию «на бытовой почве». На бытовой почве зять выбрасывал зловредную тещу из окна, на бытовой почве перепившийся мужик, повздорив, топором в лапшу крошил собутыльников, на бытовой почве в результате пьяной драки несколько подростков попадали в больницу. Все зависело от количества и качества выпитого. И воровство на дачах, и вскрытие сараев с припасами на зиму было делом обычным. К выпивке, как известно, нужна закуска.

Вот в ГУВД Маша и столкнулась с капитаном Завьяловым. Заметив симпатичную девушку, заглянул к коллеге, снимавшему показания. Застенчивый капитан Завьялов сразу понял, что лучшей жены ему не найти. Не девица уже, замужем побывала, одета неброско, значит, без больших запросов. Сказала, что отпросилась с работы, значит, на шее сидеть не будет. Семья есть семья: от каждого по способностям, всем по потребностям. У кого меньше потребностей, тот и внакладе.

Завьялов был уже не мальчиком, человеком серьезным. Обжегшись по молодости пару раз, в любовь давно уже не верил. А друг Герман говорил так:

– Любовь к женщине, которую знаешь много лет, со временем проходит. Но остаются уважение, благодарность и привязанность. Привязанность к памяти о тех годах, которые прожили вместе, уважение – за то, что она сумела остаться Женщиной, благодарность – за то, что столько лет мучилась с тобой и терпела.

Герман умел говорить правильно и красиво, когда того хотел. А рубахой-парнем, употребляющим матерные и жаргонные слова, только притворялся. Завьялов давно уже раскусил его, хотя причины такого поведения понять не мог. В Германе благополучно уживались два человека, такие разные, что приходилось только удивляться. Недаром же он родился под знаком Близнецов.

– Ты-то откуда все это знаешь? – вздохнул Завьялов. – Ты ж никогда не был женат!

– По-твоему, все дело в штампе, который ставят в паспорте? Вот это самая большая глупость, на которую способен мужчина.

Штамп в паспорте Завьялов поставил вопреки мнению друга. И Машу полюбил уже после того, как стал ей благодарен за оказанное доверие. Жили они хорошо, но с детьми решили не спешить. Когда все наладится, тогда и случится. И вот теперь случилось. Только не наладилось, а развалилось. Он не признавался себе в том, что раздражительность – следствие отказа от приема лекарств. Все дело в бессоннице. Нервничая, он начал много курить. Маша возмутилась:

– Что ты делаешь?! Тебе же нельзя!

– А что мне, вообще, можно? Пить, как я понимаю, тоже нельзя. Работать нельзя. Что дальше? В чем смысл моей жизни?

Маша была не настолько умна, чтобы рассуждать о смысле жизни вообще и его в частности. Она была простой русской женщиной, которой откровенно не повезло в первом браке, а теперь разваливался и второй. Она умела молчать и терпеть, – качества в нашей жизни самые ценные. Но терпеть проще на расстоянии. И Маша стала чаще дежурить в больнице по ночам. Он же начал ее ревновать. Когда первый раз появился ночью в больнице, Маша обрадовалась. Во второй, насторожилась. А после пятого спросила:

– Ты что, меня проверяешь?

– С чего ты взяла? – пробормотал он.

– Неужели ты думаешь, что я способна тебя бросить вот такого… такого… – она замялась, а он моментально вышел из себя.

– Больного, да? А если бы я был здоров? Ушла бы, да? Ну, скажи!

– Саша, перестань.

– Ты либо прячешься от меня, либо…

Он боялся произнести вслух свое подозрение, что у Маши появился любовник, поэтому, громко хлопнув дверью, выскочил на улицу.

Городская больница находилась на самой окраине N, на пересечении двух дорог. Одна огибала Фабрику, другая вела в Долину Бедных. От дома, где жили Завьялов и Маша, до больницы было минут пять-семь быстрым шагом и столько же от нее до коттеджа, в котором жил Герман. Завьялов, выйдя от Маши, направился было к нему, но передумал и развернулся на полпути. Ничто теперь так не выводило его из себя, как вид благополучного и здорового друга, который благоразумно не полез под пулю в отличие от глупого и безрассудного Зявы.

«Мне надо чем-то себя занять, – думал он по дороге к дому. – Иначе можно запросто сойти с ума». Денег им с Машей хватало. Даже оставалось, и они открыли счет в банке. Жена работала сверхурочно, хватаясь за любую возможность подработать, он получил солидную сумму при отставке, да и ежемесячные выплаты были по максимуму. Не многие пенсионеры в городе столько получали. Завьяловых теперь считали людьми зажиточными, он даже начал чувствовать скрытую неприязнь фабричных. От бедности и безысходности люди невольно обесценивали такие вещи, как здоровье, любовь и тихое семейное счастье. Зато деньги, которых ни у кого не было, возводились в культ.

Завьялов понимал, что в этом нет их вины. Сам он к деньгам стал равнодушен. И к неприязни окружающих тоже.

По ночам, мучаясь бессонницей, он пытался разобраться в случившемся и приходил всегда к одному и тому же. «Господи, прости их, – произносил мысленно, глядя за окно, в темноту. (С тех пор, как побывал по ту стороны жизни, стал тайно верить в Бога.) – Господи, прости! Ибо они как дети. И как детям, им хочется конфет. А достается только черный хлеб и слезы. Слезы…»

Так было и в ту ночь: он мучился бессонницей, а утром встал, доехал на автобусе до центра и в городском универмаге купил краски.

День третий

Его рисунки Маше не понравились. Поначалу она обрадовалась, что муж бросил хандрить и с упоением предался новому увлечению. Но однажды, увидев одну из акварелей, невольно вздрогнула:

– Саша, что это?

– Темнота, – коротко пояснил он.

– Темнота? – удивленно переспросила жена.

Да, черного цвета на альбомном листе хватало. Но фон был весь испещрен какими-то точками, черточками и кружками. Она смотрела и не могла понять. Так и сказала растерянно:

– Я не понимаю… Ребенок нарисовал бы лучше.

– Чего тут не понять? – разозлился он. – Это моя мечта! Дай сюда! – И вырвал рисунок из ее рук.

Мечтал он теперь только о сне. И рисовал сны. Те, которых не было. Долго гулял, пытаясь устать настолько, чтобы вечером упасть замертво и провалиться в забытье. Падал, но не проваливался. Но сдаваться не собирался. Когда-нибудь это должно было кончиться.

Бродя по улицам, Завьялов приглядывался к людям, заходил без особой нужды в магазины, кафе, на почту, в Сбербанк и впитывал все как губка. Учился читать по губам, что говорят, но наряду с этим научился слышать не только слова, но и мысли. Оказывается, люди думали не то, что говорили, и движения губ их выдавали.

У человека, утратившего хотя бы наполовину одно из пяти чувств, взамен развивается интуиция. Тот, кто не может слышать или видеть, невольно пытается угадать. И временами он более близок к истине, чем тот, кто обладает слухом и зрением идеальным.

Во время одной из прогулок он увидел красивую машину. Такая была у Германа. Серебристая иномарка, формами напоминающая хищную рыбу со спойлером вместо хвоста. Попав на сушу, она не задыхалась, напротив, нахально грелась на солнце, подставляя дневному светилу гладкие бока, и ему до смерти захотелось разбить ее и выпотрошить. Герману должно быть от этого больно.

Он прошел мимо, но мысль о машине не давала покоя. Хотел закурить, но вспомнил, что дал слово жене. Дома все ходил взад-вперед, нервничал. Собиравшаяся на дежурство Маша сказала взволнованно:

– Саша, да на тебе лица нет! Что случилось?

– Ничего. – Он скрипнул зубами.

– Нет, так дело не пойдет. Выпей лекарство, увидишь, тебе сразу станет лучше. Один раз. Ради меня.