Истории реальные и не очень. Рассказы, миниатюры

А я смотрю на нее и мне все страшнее делается: она врать-то не умеет совсем, по ней сразу видно, если она соврать пытается…

Отец – тот ничего не говорил, сидел только все и хмурился… Потом, правда, пошутил, что он, дескать, сам, лично, меня в капусте нашел!

Ну, посмеялись мы и разошлись кто куда.

Я во двор сперва ушла, а потом в комнату к себе вернулась, легла и читать стала. Читаю и слышу вдруг, как отец говорит маме: «А может быть, надо сказать ей, Нина, как оно на самом-то деле? Все равно ведь узнает правду от кого-нибудь, и тогда еще хуже выйдет!»

Я вскочила – и обратно, к ним! Отец даже чашку уронил – не думал, что я в доме. Смотрят они на меня, белые оба, и молчат…

Громкий стук в оконное стекло заставил Лику замолчать. Она закусила губу, встала и направилась к окну, однако Нонка опередила ее и быстро отдернула занавеску. Нестарый еще, крепкий мужчина с загорелым симпатичным и взволнованным лицом глянул на нее снизу вверх. Это был Петр Свирин, отец Лики. Нонка открыла окно.

– Наша – у тебя? – отрывисто спросил Свирин.

Нонка кивнула.

– Пусть выйдет!

Нонка снова кивнула и повернулась к Лике.

– Лика! Папа тебя зовет… Пойдешь?

– Не пойду! Скажи ему, пусть уходит!

Нонка повернулась к окошку. Похоже, Свирин все слышал. Его лицо казалось таким расстроенным, что Нонке стало жалко его.

– Дядька Петр! – заговорила она поспешно. – Вы заходите, у нас дверь открыта. Заходите, пожалуйста, я выйду, а вы разговаривайте, сколько вам нужно! Идите, Найда не тронет, она добрая!

Свирин кивнул и отошел от окна. Было слышно, как он идет вдоль стены дома. Прибежавшая из сарая Найда тявкнула на него пару раз и успокоилась, приветливо повизгивая. Нонка хотела встретить гостя, но Лика загородила ей дорогу.

– Предательница! – прошипела она. – Вот уж не ожидала от тебя такого!

Она подскочила к окну. Если бы можно было выпрыгнуть, она бы выпрыгнула, но окно было почти на высоте человеческого роста, под ним густо росла малина. Лезть в малинник в тоненьком платье и с голыми ногами было немыслимо.

– Что ты, Лика, с ума сошла? Вовсе уж ты какая-то дикая сегодня! – сердито заговорила Нонка. – Подумаешь, обидели девочку! Да у тебя классные родители, если хочешь знать! Моя мама их в пример другим ставит! Даже если они тебе не родные, так все равно любят тебя и заботятся о тебе, как о самой настоящей родной! Столько лет тебя растили! Одевают вон, как куклу…

Она возмущенно фыркнула и побежала в прихожую.

«Тебе бы моего папашу, – сердито думала она по дороге, – который нас знать не хочет!» В ее душе нежданно такой горькой волной поднялась не затихающая обида на отца, что она даже всхлипнула.

Дядька Петр уже входил в дом. Ботинки он снял у крыльца.

– Ночью натоптал я тут у вас, – извиняющимся голосом сказал он. – Ты не сердись, ладно?

– Я не сержусь! Да вы проходите, дядька Петр! Лика там, в комнате.

Нонка спустилась во двор и села в тени, под яблоней. Найда улеглась у ее ног и тяжело вздохнула. Она чувствовала, что хозяйка чем-то опечалена и жалела ее. Она вообще была очень чуткой и понятливой собакой. Нонка недаром в шутку называла ее подружкой. Она притянула к себе красивую голову Найды и стала гладить по длинным шелковистым ушам…

***

Впрочем, вскоре двери на крыльцо отворились, поспешно вышел дядька Петр. За ним, опустив голову, шла Лика. Они быстро прошли мимо Нонки, очевидно, не заметив ее, но дойдя до угла дома, Лика остановилась и, оглянувшись, обежала глазами двор. Нонка встала и подошла к ней. Глаза Лики были заплаканы.

– Ты никому ничего не рассказывай, ладно? – шепнула она Нонке.

– Ладно! Ты домой?

– Нет. Я после к тебе приду, завтра не получится, наверное, а сейчас идти надо…

– Лика, ты идешь? – уже у калитки нетерпеливо крикнул дядька Петр. Увидев Нонку, он махнул ей рукой. Лицо у него было расстроенное и озабоченное.

– Иду, иду! – отозвалась Лика и заспешила к нему.

Нонка долго смотрела, как они идут рядом по дороге, и рука Лики доверчиво лежит в крепкой руке отца. Она вспомнила о своем непутевом папаше и вздохнула. Непреходящая обида на него заставила ее отвернуться. Стараясь подавить в себе невольное чувство зависти к Лике, она вернулась в дом и занялась уборкой.

Уже поздно вечером к ней забежала ближняя соседка, тетка Клава, работающая нянечкой в местной больничке. Попросив коробок спичек, которые у нее нежданно, будто бы, кончились, она уселась на веранде и битых полчаса болтала о всякой ерунде. Потом вздохнула и перешла к тому, что ее, собственно, больше всего интересовало.

– А чего это у тебя Свирины утречком делали? – вроде невзначай спросила она. – Я видела, как они выходили от вас.

– Ничего не делали. Лика ко мне просто так пришла, а потом отец за ней зашел, и они ушли.

– А-а-а! Нину-то Свирину еле живехонькую сегодня в больницу привезли, Петро и привез. Насилу ее отходили!

– Что с ней?

– Астма у нее! Уж так прихватило, так прихватило! Вся синяя была! Дочка-то сейчас подле нее сидит, а вечером отец ее сменить хотел… Нина-то – она ведь баба больно хорошая, добрая! В войну была санинструктором. Совсем девчоночкой на фронт добровольцем ушла… Уж после войны Петро и она поженились. Дружно жили, ничего… Вот только детишек долго у них не было. Застудилась, видно, Нина в войну, болела часто. Но потом сынок у них родился, да только недолго совсем прожил! Не знаю, что там у него было… Когда он заболел, его в город лечиться отправили. Он все в тамошней больнице лежал. Нина с Петром сначала ездили к нему, а потом вовсе в город перебрались. Нина медсестрой в больницу устроилась, чтоб ближе к сыночку быть. Да вот только не смогли его спасти, помер, бедняжка…

– Я и не знала, что у Лики брат был.

– Откуда же тебе знать? Тебя тогда и на свете еще не было, как и Лики. Вы ж одногодки! Уж через несколько лет Лика у Нины родилась. Ей годика два или три было, когда они с Петром обратно в село вернулись. Лика-то у них девчонка ладная, хорошенькая, они в ней души не чают! Вот только разбаловали больно… Ведь вашего брата в руках надо держать и работать заставлять побольше, а Нина со своей принцессой все тетешкается. Я вот на тебя посмотрю: ты и огород поливаешь, и в доме прибираешь, и за братцем доглядываешь…

– Так мама одна бы и не успела. У нее работа…

– Да уж! Учителем быть – дело нелегкое. Ты тоже, наверное, в учительницы пойдешь?

– Не знаю. Я больше хочу стать океанологом.

– Океанологом? Это еще что за профессия такая? Где на нее учат?

– У Туапсе. Там техникум есть, гидрометеорологический.

– И что? Мать тебя в Туапсе отпустит?

– Сказала, десять классов окончишь, куда хочешь езжай… После восьмого не отпустила.

– И правильно сделала! Океанолог! По морям-океанам плавать захотела… Ха-ха!

Тетка Клава встала и пошла к дверям. Но не успела она выйти, как раздался обрадованный собачий визг и чьи-то уверенные, твердые шаги по ступенькам крыльца. Дверь отворилась, вошел представительный черноволосый мужчина с небольшим чемоданом в руке. Темно-синие отутюженные брюки, белая нейлоновая, с искрой, рубашка и светлая шляпа на голове очень шли к его своеобразно красивому, темноглазому лицу.

Тетка Клава глянула на него и, стараясь стать вовсе незаметной, мышкой вышмыгнула из дома, а Нонка медленно встала и застыла, как статуя, с приоткрытым ртом, глядя со страхом на нежданного гостя. То был ее запропавший несколько лет назад блудный отец…