Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских

– Я очень прошу вас принять Евангелие и икону.

Но он отказался.

Елизавета Феодоровна, оставив принесенное в камере, отправилась писать прошение на высочайшее имя о помиловании Каляева. В просьбе ей отказали.

Вскоре Елизавета Феодоровна, решив посвятить себя делам милосердия, продала имущество и драгоценности, купила усадьбу и сад на Большой Ордынке. Идея небольшой женской обители, устроенной по образу древних диаконис, очень нравилась великой княгине. Над архитектурным проектом обители, названной в честь святых сестер праведного Лазаря, работали лучшие мастера Москвы – Щусев, Фрейденберг, Стеженский. Главный храм – во имя Покрова Пресвятой Богородицы – архитектурой и белыми стенами напоминал о первых церквях, построенных на Руси. Духовником обители стал протоиерей Митрофан (Серебрянский), будущий исповедник, человек огромных духовных дарований.

Великую княгиню стали называть Великой Матушкой. Во время Первой мировой войны в полковом госпитале Елизавета Феодоровна ассистировала врачам при операциях. Говорили, что, если великая княгиня хотя бы присутствует, операция проходит удачно и оперируемый почти не чувствует боли. Порой раненые просили позвать ее к ним, чтобы она находилась рядом.

Ее поистине Божественное милосердие простиралось и на тяжелораненых военнопленных. При участии Елизаветы Феодоровны организована была в Москве мастерская по сбору протезов. Детали шли с Петербургского завода. Небольшое частное производство развилось в крайне необходимую медицинскую отрасль, которой ранее в России внимания не уделяли.

Беспризорники Хитровки носились за матушкой Елизаветой босоногими табунками. Она помогала всем, стараясь никого не обойти вниманием, – буквально тащила людей из горя и нищеты, как тащат из воды утопающих. Рейды ее высочества по Хитровке часто смущали городовых: великая княгиня – и без сопровождения.

Прошло двенадцать лет со дня убийства великого князя. В феврале 1917 года в Марфо-Мариинскую обитель, еще действовавшую, явилась новая власть: посмотреть, как живут сестры.

Один из вошедших, экзальтированный студент, неумело направил на нее дуло, хотя сопротивления не было. Видимо, револьвер он держал первый раз в жизни.

– Опустите свою руку, – сказала матушка Елизавета, с достоинством отстранив дуло. – Ведь я же женщина.

Студент револьвер убрал и вышел из комнаты.

Весной 1918-го, на Пасху, к ней снова пришли с арестом. Отряд чекистов, молодые ребята. У некоторых такие злые глаза. Она уже научилась распознавать этот взгляд. И поняла, что впереди – смерть. Но Кто-то сказал в самое сердце: «Пой Херувимскую».

Июльская жара на Урале, когда воздух полон насекомых, – испытание не из легких. Ночная прохлада дает отдых. Однако в эту ночь, на 18 июля 1918 года, жители Алапаевска спали плохо: в третьем часу ночи послышалась стрельба, крики, шум, странные звуки.

Наутро весь город говорил о том, что «князей» – арестованных, содержавшихся под стражей в Напольной школе членов семьи Романовых – похитили на аэроплане враги революции. Этому отчасти верили.

Дверь в помещение, неопрятный школьный класс, не запиралась. Женщины – великая княгиня Елизавета Феодоровна и ее келейница Варвара – спали.

– Вставайте, одевайтесь, – раздалось вдруг в комнате.

Женщины встали, оделись. Одежда была легкой – лето! На Елизавете Феодоровне белый апостольник, на монахине Варваре – черный.

– Сейчас вас отвезут в безопасное место.

Елизавета Феодоровна молча повиновалась. Келейница последовала за ней. Это была уже пожилая худощавая строгая женщина. Перевоз в безопасное место начался настоящим нападением. Едва пленницы оделись, им велели встать и не двигаться. Затем вдруг стали связывать руки за спиной, а потом завязали глаза. Уже с завязанными глазами, посадили на подводу и куда-то повезли. «Пой Херувимскую!» – вспомнилось Елизавете Феодоровне.

Какое-то время подвода тряслась по плохой дороге, пахло лесом. По звукам пленницы могли понять, что великие князья находятся рядом с ними и кто-то из них ранен. Елизавета Феодоровна слышала, что один из узников пытался сопротивляться, был характерный шум и возгласы. Затем послышался выстрел. Князь Сергей Михайлович, как поняла она. Он ранен!

Наконец подвода остановилась, и всех повели куда-то в полной тьме. Потом – удар обухом. И взрыв: кажется, она уже где-то слышала этот звук.

В заброшенной шахте рудника внизу оказался настил. Узники, раненные, упали на перекрытия. Под настилом – ядовитая рудничная вода, погасившая с шипом осколки неловко брошенных гранат.

Один из исполнителей занервничал, решил закурить. В кармане оказался кошель с табаком великого князя. «Нет, надо выбросить. А то привяжется, нечисть». И он бросил вещь в шахту. Падения небольшого мягкого предмета слышно не было.

Повязка наконец спала с глаз, и Великая Матушка смогла увидеть, что творится вокруг. Восемь человек буквально повисли на перекрытиях шахты, Иоанн Константинович и Сергей Михайлович были еще живы. У Елизаветы Феодоровны сильно болело в груди, но ей удалось оторвать часть апостольника и перевязать голову Иоанна Константиновича. Где-то рядом слышался негромкий голос келейницы Варвары, певшей: «Спаси, Господи, люди Твоя…» Голос становился все тише и тише.

– Слышь, поют в лесу? – спросил один мужичок другого.

– Вроде в шахте. Да нет, это ветер.

В конце сентября 1918 года войска адмирала Колчака заняли Алапаевск. После долгих поисков тела погибших, почти не пострадавшие от тления, были обнаружены. Рука великой княгини была сложена в крестном знамении. Рука ее верной келейницы – тоже.

Когда летом 1919 года армия Колчака вынуждена была отступить из Алапаевска, игумен Серафим (Кузнецов) составил ходатайство о разрешении на перевозку гробов с телами невинноубиенных. Составляя ходатайство, игумен едва не добавил «мучеников».

Вагон с телами расстрелянных в Алапаевске подходил к китайской границе. Из одного гроба шло чистое как слеза миро. Это был гроб великой княгини, Великой Матушки.

Совиные крыла

Хорошо одетый молодой господин, по виду служащий судейской или адвокатской конторы, спешил. Он совсем недавно получил место здесь, в Кронштадте, переехал с семьей из Петербурга и всего несколько дней ходит на службу. Выбранная им квартира – четыре небольших комнаты недалеко от Андреевского собора – очень приглянулась ему, супруге и детям.

Молодой человек слышал о знаменитом отце Иоанне (Сергиеве), который служит в соборе. Он даже видел его портреты. У него сложился образ невысокого худенького священника в тяжелом облачении, с прямой спиной и хорошо поставленным голосом. Но воочию отца Иоанна молодой человек не видел и изумлялся громкой известности, которую приобрел простой батюшка: почти как оперный певец!

Площадь перед собором внезапно изменилась. Вчера еще молодой человек спокойно шел на службу и вокруг было сравнительно немноголюдно. Хотя уже тогда он заметил небольшие группки ожидающих – как бедняков, так и прилично одетых. Сегодня же к собору неслась лавина народа. Молодой господин попытался уйти от толпы, но все же оказался втянутым в водоворот.

В центре завихрения оказалась наемная коляска, из дорогих, внутри которой кто-то сидел. Казалось, что сейчас эту коляску поднимут и понесут на руках, а потом выломают ею двери собора. Молодого господина сжали с двух сторон. По левую руку шла, опираясь на его плечо, худая, плохо одетая женщина с неестественно блестящими глазами. По правую руку семенил священник, примерно его возраста, с приятным, но взволнованным лицом.

– Что происходит? – едва смог выговорить молодой господин.

– Отец Иоанн из Москвы вернулся, – ответил священник, попытавшись сделать шаг в сторону коляски. Но вдруг перед ним проскользнула группа людей более ловких.

– Да вы разве ничего не знаете? – низким, завывающим голосом сказала женщина. – Это Спаситель! Сосуд Пресвятой Троицы!

Спустя мгновение каким-то необъяснимым образом они все втроем оказались возле коляски. Та вдруг остановилась, и на всей площади наступила тишина.

– На колени! – взвыла женщина и бухнулась на ботинки молодого господина. Священник рядом благоговейно и как-то по-детски сложил руки – как будто он собрался получить благословение отца.

Дверца коляски открылась, и оттуда вышел невысокий, худощавый и очень хорошо одетый человек – отец Иоанн. В этот момент толпа ударила сзади, так что все трое – женщина, молодой господин и священник – оказались у ног отца Иоанна. А он чуть наклонился к ним, словно хотел поднять, погладил одновременно всех троих по головам. И, казалось, не только их, а всех, кто был сейчас на площади. Молодой господин еще не успел тогда разглядеть лица Пастыря. Они со священником в момент падения схватились за руки и теперь пытались подняться.

– Батюшка! – воскликнул священник, желая что-то объяснить.

– Помню, отец Михаил, скажу ему, – ответил Пастырь, словно вопрос был уже задан.

Затем обратился к кому-то рядом:

– Дайте рабе Божьей Марии мою булку, пусть хоть булку съест. – И затем добавил, уже обратившись к женщине: – Все равно не пускаю к причащению. Не бесчинствуй, Мария, не допускаю! Нельзя так причащаться – молитвы в тебе нет, и на исповеди не была.

Молодой господин уже не видел ни священника, ни Марии с булкой. А видел только лицо отца Иоанна, сиявшее ярче солнца.

– Благословение Божие на новое место, – раздалось как бы с неба. – И молебен, обязательно отслужите молебен святителю Николаю Чудотворцу.

Из глаз молодого господина потекли слезы.

– Господи, как же я жил раньше! Я же ничего не знал и не понимал! Благодарю Тебя за все!

Из толпы молодого господина вытащил отец Михаил. Держа его за руку и пробираясь в менее оживленное место, священник что-то рассказывал на ходу. Но молодой господин не слышал его, а думал о только что пережитом. Долетели лишь последние слова спутника:

– Его обвиняют в том, что носит дорогую одежду. А по мне, так и должно быть. Ведь священник – престол Божий, он жертвенник. А уж батюшка – воистину Христов алтарь. На нем все – Божие. Ему-то и не надо ничего. Знаете, как он ест? Мало, как дитя. Я видел.