Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских

В конце февраля Василий уехал в Сергиев Посад и вернулся к академическим занятиям. Из его группы почти никого не осталось. Холодные помещения, перепуганные профессора, некоторые готовятся к отъезду за границу. Порой в аудиториях появляются люди с вороватыми глазами. Тогда аудитории бывают полны. Там висит дым от папирос, идут дискуссии, слышатся ругань и смех. Некоторые из однокашников Василия ходят на эти диспуты. В академии появились брошюры с именами «Ульянов-Ленин», «Троцкий». Что такое пропаганда и какова ее сила, Василий знал отлично. Но было больно – так, что он плакал во сне. Господи, как же все это преодолеть, как же…

После окончания весеннего семестра Василий снова вернулся в «Александрию». Федя вытянулся, Соня похорошела. К радости учителя и учеников, занятия возобновились, но теперь все было по-другому. Василий, может быть, не до конца осознавая, стал готовиться к новой жизни. В которой будет не победа, а возможно, война и смерть.

Василий, спустившись с холма, поспешил сразу же на всенощную, в усадебную церковь. Завтра, в праздник Петра и Павла, местный священник разрешил сказать проповедь, и текст ее Василий уже подготовил.

Он начал с апостолов. Сказал, что их не понимали и боялись, как некогда Христа, пославшего бесов в свиное стадо. Они несли свет, а людям было удобнее в темноте. Нет ничего нового в том, что грабят дома дворян, что убивают представителей власти, что ненавидят священников. Это было во все времена. Но есть светлая новость христианства. И если ее свет просветит сердца обычных людей, все изменится. Еще он говорил, цитируя из Посланий апостола Павла, о последних временах. Они приближаются. Если не будет покаяния, будет война, в которой погибнут все.

Рядом с благословенной «Александрией» графа Медема было два селения: Черный Затон и Аграфеновка. Сельская церковь находилась в усадьбе возле Черного Затона. Потрапезничав, Василий с Федей отправились домой. Начало темнеть.

Сначала Василий подумал, что это его излишняя впечатлительность вызвала смутные фигуры на дороге. Настоящий Достоевский, картинка к роману «Бесы». Но это были живые люди, молодые мужички из Аграфеновки, одного из которых звали Федором. Мужички встали, перекрыв дорогу. Василий боялся, что не сможет защитить Федю.

– Здравствуйте. – И он сделал полшага.

В ответ Федор только хмыкнул. Василий заметил, что все мужички – с палками от частокола. Господи, ни одного движения, чтобы не напали на Федю.

– Голосистый ты больно. Здравствуйте! – сказал Федор. И плюнул Василию на ботинки. – Скоро мы вас убивать будем.

Кто-то оказался за спиной, и потом вмиг что-то пронзительно зазвенело в ухе.

– Федя, беги!

– Упыри! Скоро не жить вам. Ни попам, ни помещикам.

И мужички ушли. Это была первая грозовая туча на небе Надеждина.

Василий стал священником, как он того и хотел. Одним из любимых мест служения его был храм во имя святителя Николая, прозванный Соломенной Сторожкой. Вокруг отца Василия собралась община молодых верующих людей, которых он щедро одарил теплом от своего жертвенного пламенного сердца. В конце 1929 года его арестовали.

Протоиерей Василий Надеждин умирал в 1930 году от тифа в лагерном лазарете. Те, кто должен был лечить, только издевались над ним, протыкая иголками тело. Но он, кажется, уже не чувствовал боли. Все ли написал? На письмо, его последнее письмо, в которое он был почти влюблен, так оно ему было дорого, сил хватило. И времени, отпущенного Богом. Временами наступал бред, в котором Елена играет на фортепиано. То в сером девичьем платье, одна, то дети, их с Элинькой дети, рядом и поют. То Федя достает манежный хлыстик, чтобы защитить его от нападающих. Но надо всем – глубокая и почти глухая, как зимний вечер в «Александрии», уверенность: это ненадолго. Лагерь не может быть вечным. Царство, Царство. Только оно. Только оно существует.

«…если я заболею тифом, то писать уже не смогу, никого из близких не увижу и не услышу, не смогу ничего передать им, кроме этого письма, если оно будет написано заранее и… если Господь устроит так, что оно дойдет до моих близких. Это письмо должно заменить меня, прощание со мною, участие в моих похоронах, которые произойдут здесь, без участия моих близких, без их молитвы и слез… Пишу все это спокойно и благодушно, ибо в душе живет неистребимая «Надеждинская» надежда, что я вовсе не умру здесь, что я уеду из этого проклятого места и увижу еще всех моих дорогих. Но это будет дело особой милости Божией, которой я, может быть, и не заслужил…»

Если это письмо дошло, значит, почта работает исправно. Почта Бога, Его незримые почтовые отделения, в ячейках которых лежат письма из Царства Небесного.

Десять дней

Молодой человек высокого роста, с живым лицом, явно иностранец, придерживал рукой висящий на шее плоский футляр с блокнотом. Минуту назад он в нем что-то рисовал, потом, видимо, подписал рисунок. Футляр был кожаный, с нерусскими буквами. Иностранца видели ходящим по Екатерининскому дворцу. Движения молодого человека были порывистыми и легкими, как будто он находился на охоте и кого-то выслеживал. Лицо счастливое и сосредоточенное. Это не могло не раздражать милиционеров. Видели, как иностранец вышел из автомобиля полкового управления. Вот вам и интернационал! Не успели победить – появились блатные.

30 октября 1917 года. Войска Керенского отступили из города, и с ними отступили казаки. На пустых улицах появились красногвардейцы.

Царское Село и Екатерининский дворец, превращенный в музей, были заполнены народом. На улицах стояли грузовики, отовсюду смотрели дула пулеметов. Встречались и пушки. Хмурые люди, среди них несколько человек в бушлатах, смотрели на журналиста подозрительно: чужой. Однако было известно, что здесь, в бывшем логове самодержавия – Царском Селе, – находится американский коммунист, товарищ Джон Рид. Правда это или нет, никто толком не знал. Но на коммуниста журналист явно не походил.

Один из морячков, красивый парень, подмигнув нескольким разнообразно одетым солдатикам, должно быть, составлявшим его отряд, подошел и спросил осипшим сочным баском:

– Товарищ Джон Рид?

– Йес, – заулыбался иностранец, – тафарисч.

Джон Рид уже вполне сносно говорил по-русски и понимал все, что ему говорят. Еще в первый приезд в Россию он был покорен магией этого языка и искренне не понимал соотечественников, которым неинтересна Россия.

Америка – страна Джорджа Вашингтона! Этот человек, ставший ее первым президентом, перенес оспу на ногах, преодолевал пятисотмильные пространства зимой почти без еды и сна и навсегда утвердил мнение об американцах: свободолюбивы, сильны, выносливы. Триумф мира торговцев воспринимался Джоном Ридом как закат Америки. Октябрьская революция в России казалась ему выходом из мировой войны торговцев. Теперь он видел, как это происходит, и был счастлив.

Объемы революционных бесчинств американца не смутили. Награбленное лежало на телегах, политое дождем и чуть припорошенное первым снегом, под мраморные статуи мочились. Но ни награбленного, ни изваяний съесть было нельзя. Пищи катастрофически не хватало. Однако то тут, то там возникали жующие физиономии. Джона это даже забавляло. Так, должно быть, жили на фортах, которые объезжал начальник округа Вашингтон. Возможно, уже настал переломный момент, после которого будет недолгий кризис. Все это преодолимо, если народ удержит красное знамя революции.

По дворцу и возле него бродили смурные, плохо одетые фигуры, от которых легко можно было ожидать ножа в бок. Но в каждом была сила, вот как в этом морячке, какой-то огненный, красный отсвет.

– Тафарисч! – усмехнулся подъехавший бушлатик. – Курево есть? Для интернационала? И вон, братишки…

Джон Рид, не задумываясь, вынул портсигар, высыпал, что было, на распластанную серую ладонь морячка и пошел дальше. Морячок не остановил его. Хотя вслед американцу смотрели недобрые глаза. У Митьки вот и ботинок нет. А с этого попробуй сними. Ничего, снимем еще.

Варварство Джон считал следствием Первой мировой войны. Войны власть имущих и торговцев. «Настоящая война, для которой эта вспышка смерти и разрушений – всего лишь инцидент, началась давно, – написал он. – Война шла десятки лет, но мы не замечали сражений этой войны. Это война торговцев… Мы, социалисты, должны надеяться, нет – верить, что из-за этих ужасных кровопролитий и страшных разрушений произойдут глобальные социальные изменения и мы еще на шаг приблизимся к нашей мечте – Миру среди Людей. Это не наша война».

– Смени профессию, – как-то сказали ему.

Но Джон Рид понял, что профессию не сменит. И что, если все пойдет так и дальше, он умрет в России.

«…В прошлом месяце при режиме Керенского было отмечено сокращение нормы выдачи хлеба – с 2 фунтов в день до 1 фунта, затем до половины фунта, четверти фунта, и, в последнюю неделю, нет хлеба вообще. Вооруженные ограбления и уличная преступность участились до такой степени, что едва можно ходить по улицам. Газеты только об этом и пишут. Не только правительство не может работать, но и муниципальные власти также. Городская милиция была довольно дезорганизована, ничто не работало так, как должно было».

Джон Рид знал, что Царское Село – колыбель империи. История как есть, с ее статуями, аллеями, зданиями, имевшими сейчас ужасный вид. И это место дышит. Прерывисто, агонизируя, с беззвучным криком. Где-то рядом, говорят, находится могила старца Распутина, и надо бы ее увидеть.

Всего пару дней назад на этом месте стояли казаки, преданные и смелые воины. Говорят, священник, который их напутствовал перед боем, долгое время служил в Штатах, где проповедовал свою религию. Еще известно, что это умный и очень смелый человек, которому за его личные качества и успехи в миссионерском деле благоволит епископ Русской Православной Церкви в Америке. Замечательный, должно быть, человек. Но как не понять истории, как не услышать ее поступи и отползать назад, во мрак? Священника звали отец Иоанн Кочуров. Об отце Иоанне действительно много было разговоров: смелый, добрый, настоящий батюшка.

Внимание журналиста остановилось на необычной группе. Небольшой отряд большевиков, с трудом протискиваясь сквозь толпу, шел вслед за высоким длинноволосым человеком, напоминавшим Джону Риду индейского вождя. Как оказалось, большевики его арестовали и ведут к месту заключения. Но зрительное впечатление было совсем другое. Казалось, этот человек сам ведет большевиков куда-то.

– Кто это? – спросил Джон Рид.

Ему ответили. Кто ответил – журналист не понял. Зато понял, в чем дело.

– Был тут крестный ход. Вот этот, отец Иоанн, его и организовал. Все казаки были там. И еще много людей. Теперь кого убили, кто… А попа поймали. Будут судить. Интернационал.

Судить? Виднейшего миссионера? Проповедника? Наконец, духовное лицо – и без церковного суда? Такое возможно только сейчас и только в России: поймали.

Ударили по ним во время крестного хода. Казаки шли, несмотря на артобстрел, некоторые пели. Отец Иоанн, по счастью, даже ранен не был. Его речь произвела яркое впечатление. Однако силы были неравны, большевиков намного больше. А отец Иоанн продолжал выкрикивать в горячий воздух:

– Необходимо прекратить братоубийственное кровопролитие. Прогоните страх, будьте снова братьями.

И становился на колени – высокий, грузный, с чуть раскосыми глазами, и плакал, и молился.

Было еще несколько священников, обращавшихся к народу, а тот, подобно напуганному стаду, жался к стенам дворца.

Поначалу красногвардейцы не реагировали на поповское выступление, но, услышав слова о власти, направились к крестному ходу. Несколько людей, среди которых были и священники, стояли, держа кресты и иконы. Все были безоружны и молились. Выделялся отец Иоанн – голосом и торжественным видом.

– Так что вы там про власть? Именем Советов, арестованы!

– Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небеснаго водворится!

Отец Иоанн спокойно сказал, чуть выдвинувшись вперед, чтобы видно было, кто говорит:

– Вы не имеете права!