Черная химера

– Зачем это вам? – вяло пожал плечами Кривец.

– Мы с вами договорились… – голос подполковника прозвучал ещё жестче.

– Ну, ушла на работу, пришла с работы, приготовила ужин, с девчонкой какими-то бабскими штучками занималась. Вечером книгу читала.

– Близость между вами в последние ночи была?

– А это-то вам нахрена?! – у мужика глаза на лоб полезли.

– Не хочешь – не отвечай! – переходя на «ты», зло рявкнул Дубовик. – Но по тебе вижу, что все было, как всегда – была между вами близость, и, наверняка, без изменений.

– Это как?! – ещё больше удивился Кривец.

– Повторяю: я спрашиваю – ты отвечаешь, а не наоборот!

– Ну, ладно, было, да, все как всегда! Поэтому я и удивился, когда она на следующий день не пришла с работы. Сначала заволновался, позвонил в клинику, там сказали, что давно ушла. Ждал-ждал, стал звонить знакомым. Нет, никто ничего не знал.

– Ну вот, уже «речь не мальчика, но мужа», – удовлетворенно кивнул Дубовик.

– Какого ещё мальчика? – буркнул Кривец.

– Не важно. Продолжай, – подполковник спрятал усмешку.

– Ну, пошел на улицу, там походил, поискал. Тихо всё! Потом уж и милиция взялась за дело. А когда письмо получил, так думал, всех порву! Обозлился!

– Ты письмо её хорошо прочитал? Уверен, что она его писала?

– А кто ещё? Кому это надо? – все продолжал удивляться вопросам подполковника Кривец. – Я его особо и не разглядывал. Письмо и письмо!

– И как же ты, такой мужик, здоровяк, красавец, – решил польстить ему Дубовик, – не понял, что у твоей жены возник адюльтер?

– Чего возникло?

– Слушай, как тебя?.. – Иннокентий! – Ты, Иннокентий, сколько классов закончил? – стараясь сдерживать свои эмоции, спросил Дубовик.

– Восемь, и ПТУ – я очень хороший токарь! – горделиво ответил тот.

– Ясно, – вздохнул подполковник, – так как же ты не понял, что у неё роман с другим мужчиной?

– Так все было нормально! Вроде бы…

– Тогда почему ты так сразу поверил в это письмо? – всё больше раздражаясь, рыкнул Дубовик.

Иннокентий вдруг бросил на него совершенно потерянный взгляд, и стало понятно, что это – «большой обиженный ребенок» – именно так подумал подполковник.

– У неё одно время что-то закрутилось с Шаргиным, но потом она пообещала мне, что все у нас останется по-прежнему. А после прошлогодней поездки на море опять будто изменилась, но говорила, что все нормально! Только сдается мне, что был у неё какой-то хахаль! Наверное, к нему и сбежала, когда не стало Шаргина.

Дубовик осуждающе покачал головой и решил сказать мужчине правду:

– Боюсь, что зря ты так думаешь о своей жене… У нас есть все основания полагать, что её нет в живых, – он говорил тихо, оглядываясь на закрытую дверь комнаты, куда ушла девочка.

Реакция мужчины была неожиданной: он схватился за горло, покраснел и хриплым шепотом «закричал»:

– А-а-а! – Дубовик подбежал к нему, вынул из кармана фляжку с коньяком, к которой крайне редко прибегал, считая? что эмоции лучше контролировать умом, а не алкоголем. После порядочной порции, влитой в горло, Иннокентий закашлялся, и из его круглых глаз полились крупные слезы, которые могли быть и реакцией на коньяк, и выражением горя.

Он сидел, молча, вытирая слезы тыльной стороной ладони, и Дубовик вдруг почувствовал к нему пронзительную жалость, хотя ненавидел это чувство больше других, особенно, в проявлениях к мужскому полу.

– Я так боялся этого, – по-прежнему, шепотом, произнес Кривец. – Если бы сбежала – есть надежда, что вернется. – Потом вдруг встрепенулся: – Вы ведь ещё не нашли её? – и получив ответ, воспрянул духом: – Значит, надежда ещё есть?

Дубовик вздохнул:

– Надежда есть всегда. – Помолчал. – Значит, письму ты не поверил?

– Старался не верить, – поправил Иннокентий. – Просто боялся подумать о другом. Когда погиб доктор Шаргин, она изменилась. Стала много о чем-то думать, книжку держит, а думает о своем. Спросил – не ответила. Несколько раз видел, как вставала ночью, стояла у окна. Один раз я её попытался успокоить, сказал, что все пройдет и будет, как прежде. Она посмотрела на меня как-то странно и ответила: «Как прежде не будет никогда!» Я возразил ей – многие погибают, так что, не жить из-за этого? Она ничего тогда не ответила. Я думал, я высказывал опасения, что у неё есть другой. Она сумела меня успокоить. Я ей поверил. Любил я её… – и добавил с вызовом: – и она меня любила, не смотря на то, что умнее меня была, и старше…

Тягостная тишина повисла в квартире. Дубовик не решался прервать мысли человека, узнавшего страшную весть. Тот же сидел с опущенной головой. Почувствовав, что молчание затянулось, Иннокентий посмотрел на Дубовика:

– Есть ещё коньяк? Дай! – и протянул руку. Выпил все до дна, выдохнул, и снова замолчал.

– Что-нибудь после этого происходило? Кто-нибудь приходил? Может быть, спрашивали о каких-нибудь документах?

– Да нет, никто не приходил, ничего не просил…

– Может быть, замечали в квартире какие-нибудь изменения?

Кривец вытаращил глаза:

– Это как?

Дубовик сокрушенно вздохнул:

– Да… Трудно с тобой беседовать! Ну, попробую донести до тебя: бывает так, что хотят найти какую-то вещь в квартире, но в отсутствии хозяина. И порой по самым незначительным приметам хозяин понимает, что у него кто-то побывал. Уяснил? Ответить можешь?

– Не было никого, не было…

Дубовик решил закончить на сегодня разговор, и, пообещав снова зайти, пожал протянутую вялую руку:

– Девочке не говори, пока все точно не будет известно, – тот согласно кивнул головой.

Глава 6.

Дубовик, в ожидании Калошина и Доронина, сидел в кабинете Лагутина и беседовал с Моршанским. Тот немного успокоился и уже разговаривал спокойно, мало того, он побаивался самого подполковника и его острого языка. Да и профессиональная деятельность того играла немаловажную роль.

– Андрей Ефимович, вы не сказали мне, по какому делу приехали сюда, и как ваш капитан Ерохин оказался в клинике? В качестве кого? – осторожно начал разговор следователь.

– Герман Борисович! – подполковник говорил подчеркнуто вежливо. – В прокуратуру поступила жалоба на наши действия? Уверен, что нет. Если вас интересует расследование КГБ, обратитесь к генералу. Я не вправе посвящать вас без особой надобности в наши дела, пока в этом не возникнет необходимости. Подчеркиваю: дела, а не преступление.