Охота на Церковь

– Я вот что думаю, – вмешался Толик Черных. – Нужно печатать листовки. Кто-то в городе уже работает в этом направлении. Говорят, какая-то малышня их стряпает.

– Точно, – подхватил Брыкин. – Достанем гектограф, напечатаем штук двести. Распространять будем по карманам в школьных раздевалках. На стены и заборы клеить бесполезно, оттуда быстро сдирают.

– Можно в библиотеках вкладывать в самые затрепанные книжки, которые часто берут читать, – добавил Звягин. – А где взять гектограф?

– У попов! – осенило Генку. – У них точно есть. В газетах все время пишут, что церкви – гнезда контрреволюции. Сопрем или договоримся.

– У меня есть знакомый священник, – с сомнением сказал Ленька. – Но, думаю, у него нет гектографа.

– Заметано. Он нас выведет на других, – кивнул Брыкин. – Еще нам нужна своя касса. Не попрошайничать же у родителей. Папочка, дай нам, пожалуйста, денежку на революцию… – изобразил он писклявым голосом. – Пойдем на эксы. Наган для дела я у отца стяну.

– Кого грабить собираешься, экспроприатор? – усмехнулся Игорь.

– Да хоть Муськиного папашу, он же кассир на заводе. Она скажет, когда к ним привезут зарплатные деньги.

– Отстань от нее! – немедленно потребовал Бороздин. – Ее отец счетовод, а не кассир, он за деньги не отвечает.

– Ну тогда кассира райзо в райисполкоме. Он из бывших, из белогвардейцев. Я слышал, как отец возмущался, что ему деньги доверяют. Этому Векшину все равно не поверят, что не он украл. Все будет шито-крыто!

– Векшин? – напрягся Ленька. – Я, наверное, его знаю. Хороший мужик. Он раньше в нашем клубе вел хоровое пение. На гитаре знаменито играет! В Гражданскую он у Колчака служил, потом за это в тюрьме отсидел. Не надо его подставлять.

– Да ну вас. – Брыкин охладел к разговору и повалился в траву на солнечном пятачке между тенями от берез. – Черных, а ты чего молчишь? У тебя есть на примете объекты для эксов?

– Нету, – меланхолично отозвался Толик. – Грабить – это мелочно. Действовать надо по-крупному. Тогда мы сразу о себе заявим.

– Террор! – Генка поднял вверх палец. – Индивидуальный.

На этом разговор о ближайших планах увял. К серьезному обсуждению темы террора никто, кроме Брыкина, не был готов. О терроре можно было только фантазировать.

– Поехать в Москву, поступить в кремлевскую охрану и убить грузина, – расслабленно грезил Фомичев. – Но меня не возьмут. И Тольку тоже. У нас анкеты подмоченные.

– Я после школы в Горную академию собираюсь, – сказал Черных. – А из-за отца могут не принять. Тогда уеду на Амур.

– Ленька подойдет, – продолжал Фомичев. – Или тот парень с завода, которого ты приводил… Витька.

– Размечтался, – отбрил его Звягин.

Игорь сел на дерево возле Муси. Подставив лицо солнцу и зажмурясь, она загорала. Бороздин осторожно придвинул ладонь к ее руке, лежавшей на стволе.

– Я тоже уеду. – Она вдруг посмотрела Игорю в глаза. – В Горький. Буду там поступать.

– Что это у тебя? – Он потянулся снять с волос девушки семечко какого-то растения и нечаянно коснулся ее груди.

Через полминуты Муся смущенно, полуотвернувшись, сказала:

– Не умеешь.

– Что не умею?

По ее молчанию Игорь догадался. «Трогать грудь». Хоть он и не думал этого делать, но спорить не стал. Накрыл рукой ее белую узкую кисть. Не глядя на него, девушка улыбалась.

14

Парень со свежими сержантскими петлицами на суконной гимнастерке, в синих галифе и надраенных до жгучего блеска сапогах сиял широкой улыбкой. Ему нравилось все – новая форма, суровый постовой возле будки у входа во внутренний двор НКВД, потребовавший у него документ, и выкрашенное в травяной цвет роскошное здание купеческого особняка, теперь служившее интересам народа. А пуще того сержанту Горшкову нравилась собственная молодость и предстоящие годы, которые он намеревался провести в борьбе, самоотверженно сражаясь на невидимом фронте с неисчислимыми врагами рабоче-крестьянского государства.

– Все в порядке, товарищ сержант. – Постовой вернул документ, пропуская.

Горшков остановился посреди мощенного камнем двора, задержал взгляд на черной эмке, которую с ведром и тряпкой обихаживал водитель. Окинул долгим счастливым взором свое новое место службы и выдохнул:

– Вот это я понимаю – храм!

Два бойца внутренней охраны занимались на турнике. Полюбовавшись на подтягивания с переворотом, Горшков добродушно спросил:

– Давно в этом храме Немезиды служите, бойцы?

– Ошиблись маленько, товарищ сержант, – переглянулись рядовые. – У нас не богадельня.

– Эх вы, курносая деревня! Немезида – это карающая рука правосудия у древних греков, чтоб вы знали, – наставительно сказал Горшков и отправился дальше.

Дежурный за дверью парадного входа, сидевший за столом, снова проверил его удостоверение. Молодой чекист поднялся по широкой лестнице и, вытянувшись в струнку, откозырнул перед огромным портретом Сталина. После портрета лестница разветвлялась на два полукружия. По одному из них навстречу Горшкову спускалось хрупкое белокурое создание в гимнастерке и синей юбке, с пачкой бумаг под мышкой.

– Ваше имя и должность, товарищ рядовой? – Сержант перегородил лестницу.

– Антонина Мищук, – удивленно моргнуло создание. – Машинистка.

– Поверьте, Антонина, – Горшков, улыбнувшись, приложил ладонь к сердцу, – для меня служба в органах – само по себе награда. Но если здесь работают такие красавицы, то это… как почетный знак на грудь! Горжусь, что буду служить вместе с такой… с таким боевым товарищем!

Девушка, мило нахмурившись, окатила его прохладцей.

Второй этаж встречал всякого предостерегающим плакатом: «Будь начеку! В такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни до измены». Сориентировавшись, Горшков отыскал в конце коридора кабинет начальника райотдела младшего лейтенанта госбезопасности Кольцова.

Пока начальство внимательно знакомилось с его документами и направлением, сержант изучал наружность самого начальства. Она разочаровывала. У Кольцова было розовое, оплывшее, не волевое, совсем не чекистское лицо. Никакой бледности и темных кругов под глазами от бессонных бдений на службе. Ничего похожего на суровое, тяжелое лицо майора госбезопасности Забейворота, читавшего курсантам школы НКВД курс советского права. На лице майора с упрямой поперечной складкой между бровей и прожигающим взглядом отразилась вся нелегкая жизнь преданного партии большевика, оставили свой след непрестанные битвы с врагами трудового народа. Не слишком приятное, это лицо поневоле вызывало уважение в молодых курсантах, еще не нюхавших настоящего пороха классовой борьбы. Несмотря на комичность фамилии, майор всегда говорил очень серьезно и веско, доходчиво разъясняя слушателям, почему строительство социализма требует большого числа тюрем и концлагерей.

На груди Кольцова, впрочем, красовался знак «Почетный работник ВЧК – ГПУ», которым награждали старейших сотрудников в честь уже давнего, 15?летнего юбилея органов госбезопасности. Это несколько примирило сержанта с совершенно деревенской внешностью начальника, за которой угадывались два класса дореволюционного церковно-приходского училища.

– Так… Из крестьян-бедняков… Работал с четырнадцати лет учеником в типографии… После армии служил в милиции… Горьковская межобластная школа НКВД… Направляется для службы в муромский… Двадцать два года, комсомолец… Это хорошо, комсомольцы и коммунисты нам нужны позарез. А то что получается, сержант, мы – передовой отряд партии, а партийных в отделе – раз-два и обчелся: я да мой заместитель… Родители живы?

– Никак нет, померли.

– С жильем определился?

– Так точно.

– Ну что ж, сержант, – Кольцов одарил молодого сотрудника отеческим взглядом, – добро пожаловать в доблестные ряды чекистов. Что такое чекист, а? Как сказал товарищ Сталин, это гроза буржуазии, неусыпный страж революции, обнаженный меч пролетариата. Какая наша главная задача, а? Под руководством ближайшего соратника товарища Сталина, – палец Прохора Никитича вытянулся кверху, указав на портрет генерального комиссара госбезопасности Ежова, – вскрывать и ликвидировать змеиные гнезда троцкистско-зиновьевских и иностранных фашистских шпионов, диверсантов, вредителей. Партия и народ доверяют нам этот острейший участок защиты интересов Советского государства. Наша обязанность оправдать их доверие! Враги, как ты знаешь, орудуют по всей стране. Наносят вред народному хозяйству, организуют продовольственные трудности, тормозят работу промышленности. Всем этим они, холера, намеренно вызывают озлобление трудящихся против советской власти. Понимаешь, а?

– Готов приступить к работе по обезвреживанию врагов трудового народа, товарищ Кольцов! – рапортовал Горшков, вытянувшись на стуле.

– Орел! Куда ты денешься, ты теперь в нашем танке, сержант, – усмехнулся начальник райотдела, но тут же помрачнел. – Обстановка в городе и районе неблагополучная. Активно действует контрреволюционное диверсионное подполье. Выйти на него нам пока не удается. Холера, а! Это подполье широко распространяет свое разлагающее влияние, захватывает учащихся школ. Заражает несовершеннолетних антисоветским духом и толкает их на путь борьбы с советской властью. – Из пухлой папки Кольцов выудил некую отчетность. – Сводка только за прошлый месяц. Ученик четвертого класса заявил на пионерском собрании: «Когда я вырасту, то убью Сталина». На уроке литературы в шестом классе двое учеников высказывались в духе ненависти к советской власти и пораженчества перед фашизмом. На стенах учреждений малолетние вредители рисуют немецкие свастики… Тебя, сержант, я присоединю для усиления к опергруппе Вощинина, она занимается делом об антисоветских листовках. Старшим пока не назначаю, сам понимаешь, опыта оперативной работы у тебя маловато, специального чекистского опыта нет. Но самостоятельные полномочия у тебя будут. В помощники даю Кондратьева. Он парень шебутной, из железнодорожной ВОХРы, заодно приглядишь за ним, поучишь уму-разуму. Усек, а?