Потомкам нашим не понять, что мы когда-то пережили

Алексей Павлович становится законоучителем Введенского земского училища, Дмитриевской и Харинской церковноприходских школ, в которых состоит и заведующим.

Алексей Павлович Добронравин

Фотография из архива Л.Г. Карасевой (г. Москва)

Каковы были доходы батюшки? В год получалось около 800 рублей: 300 платила казна, столько же примерно составлял кружечный доход, 210 рублей – была зарплата за законоучительство, рублей двадцать «набегало» в качестве процентов с суммы «церковного капитала», лежащей в банке. Почти сразу о. Алексий приступает к постройке жилища. И в 1910 году семья уже живет в новом деревянном доме и имеет надворные постройки: два сарая и амбар. Средства на строительство собирались, как говорится, с миру по нитке: местный помещик пожертвовал 100 рублей, 180 рублей – из средств церкви, прихожане собрали 500 рублей и собственные вложения батюшки составили около 400 рублей. Начальство дозволило для строительства использовать принадлежащий церкви лес. На новом месте родились две младшие дочери: Елена – 12 января 1910 года и Антонина – седьмого июня 1911 года. Елену крестили на четвертый день. Ее восприемниками записаны «села Диево-Городищ жена священника Глафира Ивановна Диаконова и села Раево Мологского уезда священник Николай Головщиков»[138 - ГАЯО Ф. 230. Оп. 11. Д. 1001. Л. 78.] (младший брат Екатерины Васильевны). Антонину крестили на пятый день после рождения. Ее крестные родители: Аполлинария Павловна Соколова (родная сестра Алексея) и Димитрий Васильевич Головщиков (самый младший из братьев Екатерины).

В 1911 году отца Алексия наградили второй священнической наградой – бархатной фиолетовой скуфьей.

Время идет, дети растут. Вот уже и 1916 год. Старшую дочь – одиннадцатилетнюю Анну – везут в Ярославль сдавать вступительные экзамены в Епархиальное женское училище. Проведена необходимая подготовка, собраны все документы, написано прошение:

«22 марта 1916 г.

Ея Высокородию Госпоже Начальнице Ионафановского женского училища

Священника ц. с. Введенского на Волге Ярославского уезда Алексея Добронравина прошение.

Покорнейше прошу дочь мою Анну Добронравину 11 лет /род. 9 февраля 1905 г/ допустить к испытанию в 1 класс вверенного Вам училища, и, если она окажется достойной, принять ее в число воспитанниц училища. При сем прилагаю метрическую выписку о ея рождении. Причитающуюся плату за содержание обязуюсь выплачивать аккуратно и своевременно.

Ц. с. Введенского на Волге Ярославского уезда священник Алексей Добронравин.

Марта 1916 г. Почтовый адрес: Диево-Городище Ярославского уезда, Введенское на Волге»[139 - ГАЯО Ф. 570. Оп. 1. Д. 68. Л.85.].

* * *

А между тем обстановка в стране все накаляется. В последнее десятилетие волнами прокатываются по губернии забастовки. Бастуют все – даже учащиеся семинарий. Один сельский священник высказался по этому поводу на страницах «Епархиальных ведомостей»: «Тяжело, крайне прискорбно и, наконец, стыдно становится нам, пастырям церкви православной, пред прихожанами за своих детей, будущих преемников нашего служения, а ныне бунтующих и протестующих…»[140 - ЯЕВ 1905 г. № 21.]. Получать образование становится очень трудно.

Грянула революция. 23 января 1918 года издан Декрет об отделении церкви от государства и от участия ее в образовательной системе. Первый практический результат действия этого декрета – прекращение духовного образования и научной церковной деятельности, отмена преподавания в школах Закона Божьего (и не только в школах, но и на дому), прекращение издания христианской литературы. Таким образом, священнослужители были отстранены от дела первостепенной важности – воспитания и просвещения. Как известно, именно усилиями батюшек создавались школы грамоты и церковноприходские училища, а также читальни для прихожан. Батюшки не только руководили школами и преподавали различные науки в духовных и в светских учебных заведениях, но и активно занимались благотворительностью, краеведением, созданием обществ трезвости, внедрением новых технологий в сельском хозяйстве (в частности, в пчеловодстве). Все, что знали и умели сами, они несли прихожанам, а те, в свою, очередь, – своим детям. Духовным оружием священника всегда была живая проповедь. Недаром в «Сведениях о причте» существовала и аккуратно заполнялась графа «Сколько проповедей говорит в год».

В один миг Церковь потеряла свой статус. Созданная в том же 1918 году комиссия по осуществлению упоминавшегося декрета позднее переименовывается в «Восьмой отдел», названный зловещим эпитетом – «ликвидационный». Отдел готовит новые и новые инструкции по конфискации капиталов, ценностей и имущества монастырей и храмов. Его деятельность нарастает. Только за три первых года было национализировано имущество более половины всех российских монастырей – 722! Власть открыто заявляет, что в коммунистическом обществе нет места вере в Бога, и принимает все возможные меры к ее искоренению. Если в 20-е годы это делается путем расколов и массового закрытия храмов, то в 30-е переходят к физическому уничтожению духовенства.

Гонение на священнослужителей начиналось с усиления налогового гнета и лишения их избирательных прав. Все эти меры призваны были сломить духовенство морально и физически, вынудить его самостоятельно отказаться от служения и ходатайствовать о закрытии храмов из-за невозможности платить непомерные налоги. Эти налоги часто необоснованно повышались или требовалось немедленно уплатить за больший срок. За просроченные налоги устанавливалась пеня. Нередко верующие прихожане вставали на защиту батюшки: писали прошения, собирали по домам деньги на уплату налогов. И тогда власти были вынуждены изобретать новые мотивы для закрытия храмов: например, «производственная необходимость», «нужда в здании». Именно поэтому церковному зданию всегда находилось применение – под зернохранилище, слесарные ремонтные мастерские, а то и клубы. Между тем, репрессии набирали обороты. Священников приравнивали к кулакам, объявляли «врагами народа», живущими на нетрудовые доходы, над ними глумилась советская пресса, их ссылали и казнили… А они продолжали нести свой крест служителей Христа и Его Церкви.

* * *

Вернемся к семье Алексея Павловича. К сожалению, так мало сохранилось документов, которые смогли бы рассказать нам, как жили они в эти страшные годы.

В Введенском новые власти наводили свои порядки. Имение того самого помещика, который дал 100 рублей на постройку дома Добронравиных, было отобрано и с 1923 г. стало использоваться как трудовая сельскохозяйственная колония имени Крупской. Догадываемся, что соседство с церковью вряд ли было приятно руководству колонии.

«Всесоюзная перепись населения. Поселенные списки домохозяев по Диево-Городищенской и Ильинской волостям Ярославского уезда. 1926 г.» Село Введенское. «№ 1. Добронравин Алексей Павлович, великорусской народности, в семье мужского полу – 1, женского полу – 5.»[141 - ГАЯО Ф. Р-548. Оп. 2. Д. 1384. Л. 255.] Т. е. на момент переписи все дети за исключением девятнадцатилетнего Константина жили дома.

Уже спустя четыре года в Введенском живут только 58-летний отец Алексий с матушкой Екатериной. Дети разъехались.

Девятого февраля 1930 года Алексея Павловича арестовали. В протоколе допроса записано чьей-то размашистой и не вполне грамотной рукой в графе «Показания по существу дела»:

«По существу настоящего дела т. е. в какой либо антисоветской деятельности я виновным себя непризнаю, и что либо еще показать в протоколе отказываюсь. Написано с моих слов верно и мне прочитано. В чем и расписуюсь. Подпись – А. Добронравин».[142 - ГАЯО Ф. Р-3698. Оп. 2. Д. С-11182. Л. 76 об.]

К следственному делу приложена справка из сельсовета, в которой указано, что проживающий в Введенском гражданин Добронравин «в прошлом является – попом, в настоящее время занимается – церковник (…). Имущественное положение: дом с надворными постройками, корова, лошадь – зачеркнуто (видимо, кому-то понадобилась по ходу дела), с/хоз инвентарь. Налогом обложен индивидуально в размере 239 руб, избирательных прав лишен… На иждивении – жена»[143 - Там же. Л. 77.].

Через 10 дней после ареста отцу Алексию и другим двадцати лицам, проходящим по тому же делу, предъявлено обвинение в проведении систематической антисоветской агитации, в срыве проводимых советской властью мероприятий, как-то: самообложение[144 - Добровольное обложение взносами на удовлетворение местных и хозяйственных нужд, установленное якобы самим населением.], проведение собраний, снятие колоколов и т. п. Он признан виновным по печально известной пятьдесят восьмой статье, пункты 10, 11.

Ст.58 УК РСФСР п.10: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти (…), а равно и распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания». Пункт 11 отягощал предыдущее тем, что преступники действовали «организационно».

А.П. Добронравин

Фотография из материалов следственного дела

ГАЯО, фонд Р-3698 опись 2 дело С-11182

Среди проходивших с Алексеем Павловичем по одному делу были торговцы, лесопромышленники, бывшие жандармы и два священника, один из которых был единоверцем. Последнему определили наказание в три года. Его слова на допросе: «Подчиняюсь всякой власти». Другой, 64-летний священник, не выдержав, очевидно, нажима и угроз следователя (а быть может, и физического воздействия), написал в газету «Северный Рабочий» письмо, которое приложено к делу: «…Вполне убежден, что религия вредна для строительства Социализма, и потому прерываю всякую связь с религией и церковью…». Он подал прошение о снятии сана и тем самым заслужил заключение по делу: «Дело прекратить и из-под стражи освободить».

Отец Алексий прошений не писал. Его приговор звучал так:

«Постановлением тройки ПП[145 - Полномочное представительство.] ОГПУ по ИПО[146 - ИПО – Ивановская Промышленная область. Образовалась в результате территориально-административной реформы. В состав ИПО входила Ярославская и соседние области.] от 02 марта 1930 г. осужден к заключению в концлагерь на 5 лет».[147 - ГАЯО Ф. Р-3698. Оп. 2. Д. С-11182. Л. 113.] В 1930-м году это был максимальный срок для «служителя культа».

В ноябре состоялось заседание избирательной комиссии при Боровском районном исполнительном комитете о лишении избирательных прав по Городищенскому сельсовету. Постановили: «Утвердить в лишении избирательных прав (…) Добронравину – жену служителя культа. Добронравин А. П. выслан»[148 - ГАЯО Ф. Р-2423. Оп. 1. Д. 274. Л. 16, 18.]. Для справки: с 1926 г. по специальной инструкции ВЦИК в список лиц, подлежащих обязательному лишению избирательных прав, входили «… бывшие и настоящие служители всех религиозных культов», а также – автоматически – члены их семей. Их вместе с помещиками и буржуазией относили к классу эксплуататоров. Но советская власть, как известно, – самая гуманная власть: в той же инструкции указано, что если бывшие эксплуататоры – «лишенцы» – не менее пяти лет будут заниматься производительным и общественно-полезным трудом и докажут лояльность власти, они могут быть восстановлены в своих избирательных правах. В действительности же, эти люди были почти обречены.

Местная власть не оставляла своими «заботами» лишенцев: их выселяли из домов, им отказывали в медицинской помощи и в праве застройки, их детям не давали возможности учиться в школе и т. д. Жить в сельской местности лишенцу было очень нелегко, тяжелее только в концлагере.

* * *

Письма, документы, фотографии… Но как не хватает живых воспоминаний о нем! Увидеть бы, почувствовать, понять…

Вот, встав рано утром, он собирается на службу. По дороге обдумывает свою проповедь: что скажет, какими словами, что самое важное – не упустить, не забыть. После службы торопится домой, заходит, наверное, напевая вполголоса праздничный тропарь, моет руки. Помолившись и благословив приготовленный матушкой обед, приступает к трапезе. Что-то, конечно, рассказывает – сельские новости, или говорит о предстоящих событиях, строит планы… Такой обычный человек.

И вот этот обычный, уже немолодой сельский батюшка, однажды попав в «чистые руки» людей с холодной головой и горячим сердцем, претерпевает выпавшие ему испытания: в тюрьме, на этапе, в лагере. «Претерпевший же до конца спасется…» (Евангелие от Матфея, гл. 24, ст. 13). Где-то там, в непостижимой вечности, продолжает звучать его молитва о жизни, о мире, о нас.

И кто знает, а вдруг именно она – его молитва – удержала кого-то из нас на краю, отвела от беды? Умудренные жизненным опытом старики говорят, что счастливы те люди, у кого в роду есть хоть один священник. Ведь служители церкви непрестанно молятся на том свете за каждого потомка своего рода, сколько бы их ни было.

* * *

Итак, приговор вынесен, следственное дело закрыто. На заключенного выписывалась направляющая бумага, а по месту прибытия в лагерь на него заводилось «Дело о з/к». В ходе поиска этого дела мы столкнулись с неразрешимой проблемой, связанной с тем, что в тот период система лагерей еще только формировалась. Документация велась из рук вон плохо, а то и совсем не велась. Мы долго пытались найти, в какой лагерь был отправлен о. Алексий, но ни в одном документе не упоминалось его местоположение или хотя бы название. Лишь в чудом уцелевшем письме матушки Екатерины, адресованном старшей дочери, встретились такие слова: «Папу 130 верстъ не довезли до Котласа, ссадили на ст. Пинюг, ихъ лагерь в 5 в. отъ станции, а перекинут въ глубь как пишет». Связавшись с Общественным фондом жертв политических репрессий «Покаяние» в республике Коми, мы попросили проверить имеющиеся у них сведения. Полностью приведем здесь ответ председателя правления М.Б. Рогачева:

«К сожалению, нам не удалось найти сведения о судьбе Алексея Павловича Добронравина. Судя по сохранившемуся в Вашей семье письму, А. П. Добронравин в апреле 1930 г. находился в лагере около станции Пинюг. Этот лагпункт относился к Северным лагерям ОГПУ особого назначения (Севлаг, СЕВЛОН). Это первый ИТЛ[149 - Исправительно-трудовой лагерь.]в СССР, созданный в июне 1929 г. Основной задачей лагеря было строительство железной дороги Пинюг – Сыктывкар. Станция Пинюг Кировской железной дороги была конечным пунктом строительства (и в то время, и сейчас это территория Кировской области). Управление лагеря находилось в Сыктывкаре, но в ноябре 1930 г. было переведено в Котлас, предположительно в начале 1931 г., – в Сольвычегодск. Такое частое перемещение лагерной администрации не способствовало качественному сохранению документации.

Работы по строительству дороги велись очень быстро. Численность заключенных постоянно росла. В начале 1930 г. их было 20,3 тыс. чел., в начале 1931 г. – уже 49,7 тыс. чел. Учет заключенных был поставлен плохо. Вполне вероятно, что часть заключенных, прибывавших на отдаленные лагпункты, вообще не регистрировалась в индивидуальном порядке (т. е. на них не заводились личные дела и учетные карточки по форме № 2, а они регистрировались списками). Необходимо иметь в виду, что система исправительно-трудовых лагерей только складывалась, и еще не была выработана единая система лагерного делопроизводства.

Лагерь просуществовал очень недолго. В начале июня 1931 г. СЕВЛОН был в спешном порядке ликвидирован. Железная дорога осталась недостроенной, стройка была заброшена. Заключенных предполагалось перевести на строительство Беломоро-Балтийского канала. Но документально не установлено, все ли заключенные действительно были переведены на ББК.

Архив лагеря был передан Ухто-Печерскому ИТЛ, образованному в июне 1931 г. на базе Ухтинской экспедиции ОГПУ (образована в 1929 г., подчинялась СЕВЛОНу). Центром Ухтпечлага был пос. Чибью (совр. г. Ухта), куда был перевезен архив. Документально установлено, что значительная (если не большая) часть архива хранилась под навесом на открытом воздухе и со временем пришла в полную негодность. В 1937 г. пришедшие в негодность документы были списаны по акту и уничтожены. К сожалению, сегодня уже невозможно установить точное количество и состав этих документов. Часть документов осталась в лагерном архиве, а после закрытия УПЛ была передана в архив УМЗ МВД Коми АССР в Ухте. В настоящее время этот архив перевезен в архив МВД Республики Коми. Однако поступившие документы еще не до конца разобраны.

Нами совместно с сотрудниками Информационного центра МВД РК, в чьем подчинении находится архив, проверены сохранившиеся документы СЕВЛОНа. Выявлены около 7 тыс. личных дел заключенных СЕВЛОНа. Но среди них нет дела А.П. Добронравина. Следует отметить, что сохранилась очень незначительная часть личных дел (по приблизительным оценкам общая численность заключенных, отбывавших наказание в СЕВЛОНе в 1929–1931 г.г., составляла около 80 тыс. чел.). Сохранились также списки уничтоженных по истечении срока хранения дел. Но в этих списках также отсутствует фамилия Добронравин. Других документов по заключенным СЕВЛОНа не выявлено.

Смерть заключенных должна была в установленном порядке фиксироваться органами ЗАГС. Нами проверены акты о смерти за 1930–1932 гг. по Сыктывкару, Сыктывдинскому, Сысольскому и Прилузскому районам (по территории этих районов проходила железная дорога), находящиеся на хранении в архиве Управления ЗАГС Республики Коми. Акта о смерти А.П. Добронравина не найдено. Однако это не значит, что он остался в живых. Управление лагеря не давало полную информацию по умершим органам ЗАГС, несмотря на то, что последние в то время находились в структуре НКВД СССР. Косвенно это подтверждается перепиской по другим лагерям, действовавшим в Коми АССР позднее. Вообще акты о смерти заключенных в архиве ЗАГС очень редки (всего их не более 200, что явно не соответствует численности умерших заключенных). Вполне вероятно, что смерть А.П. Добронравина не была зарегистрирована в органах ЗАГС.

К сожалению, это вся информация, которой мы располагаем».

Остается только добавить, что среди сохранившихся дел заключенных БелБалтлага дела Добронравина также нет.