Зодчий из преисподней

– Из чего тут у вас выбирать? Два сорта сыра, три – колбасы? Да и те – позавчерашние?

– Не нравится – не берите! – бойко парировала молодая продавщица.

– Ты, красавица, еще с отделом защиты прав потребителей дела не имела? Устрою. Кстати, разговор наш записываю, – ехидно улыбаясь, он показал рукой на свой плеер.

– Анька, не дури, – не выдержала Тося, – обслужи молодого человека, как следует!

– Да улыбнись и глазки сострой, – прогудела, не двигаясь с места, Глафира Петровна, – будешь парням грубить – навеки в девках останешься!

Боря Тур почесал подбородок:

– Ладно, бывайте. И правда, уже закрывать пора.

– Куда ж ты теперь?

– Пойду, знакомых проведаю.

– Стой, если ты к Леське…

– Я знаю, что ее здесь нет.

– А куда подалась, знаешь? – вкрадчиво спросила Глафира Петровна.

– На заработки?

– Да уж, заработки там – не позавидуешь. – Тося поджала губы, а ее коллега прямо вскипела от праведного гнева:

– В бордель их всех наш Свинаренко упек! Всем ансамблем! Петь да танцевать, говорит, в Турцию поедете. А там их всех в бордель и отправили! – Глафире Петровне явно нравилось четко выговаривать это манящее нездешней жутью слово – «бордель». Тур оцепенело молчал, и она перешла к аргументации: – Анжелка Ляшенчихина сбежала по дороге – такое рассказывала, такое, что – ну!

– Да уж, – подхватила Тося, – паспорт #225; у них сразу за границей отобрали, как только таможню проехали. Клиентов, говорят, будете обслуживать! Сами понимаете – как. А кто откажется – секир башка! И концы – в воду! Вот как она рассказывала.

– А где она сейчас?

– Анжела? В область перебралась, конечно. И родители за нею собираются. Кто ж здесь будет оставаться, если каждый в нее пальцем тычет? А девушка-то и не виновата.

– Ой, не говорите мне про невинность! – с едкой иронией покачала головой Тося. – Она, что, газет не читала? Не знала, зачем в Турции наши девки нужны?

– Здрасьте! Их же петь приглашали. И танцевать.

– А они уши-то и развесили! Как же, нужны там такие артистки! Не понятно что ли, там же танцовщицами проституток называют.

Борис почувствовал, как у него под шапкой зашевелились коротко остриженные волосы. Он прочистил горло и спросил по-зековски хрипловато:

– И что? С Лесей? Где она?

– Кто ж знает? Поехала – и нету. У других девчат и родители есть, а найти не могут. И в суд подавали, и в милицию обращались. Ищут! А она сиротой осталась, кто ж ее искал бы?

– В борделе? – голос Бори Тура стал таким хриплым, что женщины смолкли и опустили глаза.

– Все, закрыто! Нечего уже! – надрывалась у входа пронзительная молодуха. – Завтра! Нам сегодня еще кассу сдавать!

…Опомнился Борис уже на улице.

Он давно подозревал, что с Лесей что-то не так. Когда она внезапно писать перестала. Но бордель… Турция… Ну и подлец же Свинаренко! Всех киданул, со всех сторон… подлец…

Ноги механически шагали вперед, в сторону улочки, грезившейся в каждом тюремном сне. Снег кружил перед глазами. Мерещились Лесины глаза в белой кисее паранджи. Тю, паранджа черная!

Черная.

Чернеют окна знакомого дома, закрытые покосившимися ставнями.

Двор замело снегом – ни тропинки, ни следа.

А он на что надеялся?

Повернул к единственной в городке гостинице и чуть не столкнулся с монументальной теткой Глафирой.

– Я так и знала, что сюда пойдешь. Слушай меня, – она приблизила свое лицо вплотную к его уху и зашептала: – Конечно, мое дело – десятое, но говорят, что Свинаренко теперь в Барвинковцах, чуть не полрайона там скупил…

– Барвинковцы? Где это?

Она прошептала несколько слов ему в самое ухо и прибавила погромче:

– Ты ж смотри там, осторожненько. Семка Разгильдяй ездил, хотел про свою Галю узнать, вернулся сам не свой. Это страшные люди! Смотри! Он там в большой силе, авторитетным человеком стал. Берегись! Но запомни: я тебе ничего не говорила. Ну, бывай! Счастливо! – И исчезла во тьме, растворилась, как призрак.

Холодный безлюдный переулок. Покинутый дом.

Будто весь этот разговор приснился.

Захотелось упасть. Лечь. Отдохнуть… И он отправился искать ночлег.

В тесном вестибюле провинциальной гостиницы снова натолкнулся на того низкорослого кощейчика бессмертного из автобуса, и снова этот фрукт в черных очках. На этот раз он стоял, прислонившись худосочной спиной к стене и набирал номер на крошечной мобилке. Через несколько секунд, не стыдясь дежурной и двух других постояльцев, начал подростковым фальцетом: