Перевал Волкова

Перевал Волкова
Наталья Михайловна Мелёхина

Сокровища вологодской литературы
Серия «Сокровища вологодской литературы» знакомит с творчеством самобытных авторов нашей области. В этот выпуск включены произведения Натальи Мелехиной

Герои рассказов «Перевал Волкова» – обычные люди, в которых мы узнаём себя. Но автор, исследуя жизнь обычного человека, возвышает ее до эпического творения, где жизнь каждого становится произведением искусства.

Адресовано всем любителям художественной литературы.

Наталья Мелехина

Перевал Волкова. Сборник рассказов

Сокровища вологодской литературы Вып. 1

© Мелехина Н. М., 2021

© Ульяничева Е. Н., иллюстрации

© Оформление. ООО «Издательский дом «Порт-Апрель», 2021

Яблоня на обочине

«Гришино поколение родилось не в том месте и не в то время – на обочине истории, в деревнях уходящих в прошлое…»

Неприкаянность и необъяснимая тоска по чему-то светлому, невольное стремление к какому-то запредельному свету, свойственные людям, родившимся на обочинах большаков[1 - Большак (диалектн.) – здесь: большая дорога] истории, – являются основным лейтмотивом большинства произведений вологодского прозаика Натальи Мелехиной.

Приведённая в начале статьи цитата из рассказа Н. Мелехиной «Коронованы бедой» применима в качестве характеристики ко многим героям её произведений. Такая боль и такая любовь к людям не рождаются случайно, они, как справедливо отмечал Валентин Курбатов, – «из жизни, из всей её пронзительно видной автору глубины Родины, дома и бездомья, из безбожия и молитвы, тесно связанных друг с другом».

Проза Н. Мелёхиной – это неотъемлемая, органическая часть и естественное продолжение русской классической литературной традиции, в своё время, на мой взгляд, не совсем грамотно прозванной «деревенской прозой».

В условиях глобализации всего и вся, в условиях цифровизации всех сфер жизнедеятельности человека, внедрения искусственного интеллекта и, как следствие, попыток агрессивного внедрения понятий постгуманизма и трансгуманизма, – вся традиционная литература в целом может рассматриваться как деревенская по отношению к новомодным тенденциям. Присущая русской классической литературе человечность, высокий гуманизм, её почти монашеская приверженность к праведности, рефлексия по поводу греха и искупления – всё это чуждо современной литературной моде и рассматривается её адептами как провинциализм. Но мода – вещь преходящая.

На необустроенных, суровых просторах России жизнь сама по себе есть подвиг, а жизнь, освящённая высоким идеалом, – подвижничество. Не потому ли и система оценок человеческой сущности здесь иная, чем на Западе. Здесь значение человека определяется не его материальным положением, а его соответствием критериям духовности, справедливости и милосердия.

Одинокая яблоня, растущая на обочине заброшенных, разбитых дорог из рассказа «Коронованы бедой», становится для героев Н. Мелёхиной символом древа познания. Но, в отличие от библейского сюжета (а может быть, и в продолжение, развитие его), не змей искушает Адама и Еву вкусить плодов древа, а люди, в которых осталось хоть нечто человеческое после печального опыта «цивилизации», с неизбежностью возвращаются к старой яблоне, под которым каждый раз свершается чудо познания истин добра и зла. И не важно, что эта яблоня, в отличие от Эдемской, растёт среди ухабов и размокшего суглинка вологодской глубинки, плоды её универсальны и имеют общечеловеческий смысл и значение.

Если я, читатель, окунаясь в художественный мир Н. Мелёхиной, не могу сдержать слёз, при виде трагедии безвременья, где всякая плоть, обременённая душой, вынуждена блуждать в поисках своей яблони, своего древа познания, то каково же автору, своей душой и разумом одухотворяющей эту кажущуюся пустоту, где остановилось время и дух созидания блуждает среди просёлков?

Будь это Анатолий и Шура из «Коронованы бедой», добрая Марья Никитична из «Маня, Муся и магнит», придавленный и униженный беспросветной жизнью Витька из «Алиментщиков» или же алкоголики из рассказа «Жара под Рождество», у всех у них своя яблоня, под которой приходит прозрение. Конечно, не у всех это происходит так явственно, как у журналиста Мити в «Перевале Волкова» или у тех же колхозников Анатолия и Шуры. Каждый идёт своим путём, путём терпения, потерь и находок, но всех героев Н. Мелёхиной объединяет одно – внутреннее благородство, отзывчивость на добро и милосердие. Её герои несут свой крест не за возможное воздаяние, а вопреки обстоятельствам, только по зову неистребимой тяги к лучшему. Это о таких же, как они, поэт сказал:

Мы, ненавидя и любя,
На сотни вёрст окрест
Крест подгоняем под себя,
А не себя – под Крест.

    (Сергей Нохрин)
Персонажи рассказов Н. Мелехиной не выдуманы – они шагнули на страницы книг из бескрайних вологодских просторов. Живые и неповторимые, с певучей речью – они среди нас, неузнанные и неразгаданные нами. Понадобился прозрачный талант и неброская, но пронзительная любовь к своей земле и её людям, чтобы мы узнали современников, своих соотечественников. А узнав, преисполнились светлой надеждой, что не всё ещё потеряно, что не все яблони на обочинах российских дорог (и бездорожья) засохли и что каждый из нас однажды найдёт свою заветную яблоню, под которой обретёт просветление разума и души. Огромная заслуга Натальи Мелёхиной в том, что в «обесцеленном и обесцененном» (В. Распутин) мире она своим талантом открыла нам великое в обыденном, которое новосибирский поэт Константин Иванов ёмко выразил в следующих строках:

Ни клобуков, ни мантий, ни регалий…
Рассеянные по лицу земли,
Невидимы держатели скрижалей,
Затерянные по степям кремли…

Книга Н. Мелёхиной «Перевал Волкова» – творческая удача не только автора, но и заметное явление современной отечественной литературе в целом. В добрый путь к читателю!

Мамед Халилов

Председатель Ярославского областного отделения Союза писателей России

Коронованы бедой

(Рассказ-путешествие)

Тётка Шура маялась в ожидании на умытой апрельским дождём автостанции в райцентре. Из-за эпидемии коронавируса транспорт теперь ходил редко, на маршруты вместо просторных автобусов выпустили маленькие «Газели» и «ПАЗики», но и в них салоны оставались полупустыми. И хотя городок по весне выглядел свежим, по-прежнему домашним, родным, казалось, тревога разливалась, плескалась в самом воздухе. Она словно перемешалась с горьковатым запахом едва проклюнувшейся листвы и набухающих вербушек, и тётка Шура думала, что, наверное, вот так же ощущали себя люди в начале войны. Верно, и тогда июнь был как июнь, тёплый и ласковый, и провели первый покос в колхозах, прошли выпускные вечера в школах у ребятишек… Словом, всё было как всегда, но и тогда, как сейчас, люди понимали, что испорчен спелый июнь червоточиной беды, и как с ней справиться, как одолеть вражью силу и когда всё закончится, никто не знает…

У автостанции дежурили таксисты. У кого-то из них в машине громко, на всю улицу, работало радио. Передавали сводку новостей: число заболевших и умерших за день в России и в области, новые меры борьбы с коронавирусом… В который раз старикам приказывали сидеть дома, а если надо купить продукты и лекарства, вызывать волонтёров или просить о помощи взрослых детей. Грозились ввести по всей Вологодской области карантинные пропуска. В саму Вологду уже проехать можно было только через КПП. Тётка Шура хмурилась: она не очень хорошо представляла себе, как эти КПП выглядят, но заранее трепетала. Вот закроют еще и райцентр, и что ей тогда делать? Пропуску у нее откуда взяться, а дети живут очень далеко.

Старшего сына забрали в армию, попал служить во Владивосток, там познакомился с девушкой, женился и осел с семьёй на родине жены. Младший из армии и вовсе не вернулся – убили в первую чеченскую кампанию. Звонить волонтёрам тётке Шуре и в голову бы не пришло, сколько бы ни талдычили номер горячей линии по радио и телевизору. Ей казалось, что уж к ней-то, к одинокой бабке из деревни, точно никто не приедет, даже и спрашивать не стоит. Вот и переминалась она от тревожных новостей с ноги на ногу, как старая встрёпанная воробьиха: «Введут в райцентр пропуска, как за хлебом поеду? А за таблетками от давления?» – думала она. Аптеки в их деревне отродясь не бывало. Медпункт давно закрыли, а вслед за ним и магазин. Автолавка приезжала раз в неделю, а свежего хлеба порой уж так сильно хотелось! Пуще пряников и конфет.

Шура родилась в голодном сорок седьмом и потому привычно считала цену хлеба не только в рублях, но и в километрах до ближайшего магазина и в трудах в колхозе. Выучить её у родителей денег не было, и после начальной школы Шура пошла в телятницы на ферму в Погорелове, а как подросла и стало хватать сил обряжать стадо коров, перевели в доярки. Так и отработала всю свою жизнь, лишь три месяца не дотянула до пенсии – не хватило здоровья. Прописал тогда доктор лёгкий труд, а где его взять в деревне? Пришлось встать на биржу труда как безработной, но чтобы получать пособие, надо было ездить в райцентр отмечаться на бирже каждую неделю. Деревенские шутили: «Дорога до города – чем не работа? Вот тебе, Шура, и лёгкий труд!»

Впрочем, она и сама до сих пор любила пошутить. В молодости Шура была очень красивой и статной – высокой, стройной, кареглазой. К старости высохла и сгорбилась, сделалась будто гнутая сухостоина в лесу. От тяжелого труда её ладони стали непропорционально большими, тёмными и шершавыми, как еловая кора, и вот в этих ладонях, слушая строгого диктора по радио, она нервно комкала истёртые до серой ткани ручки дешёвой сумки.

Вдруг из хлебного магазинчика напротив станции вышел Анатолий – знакомый из Паутинки. При виде земляка, пусть и из соседней деревни, тётке Шуре враз стало легче. Послал Господь попутчика: до дома добираться куда как веселей будет!

– Онотолей! – по-вологодски широко нажимая на «о», радостно окликнула тётка Шура и тут боковым зрением заметила, что от автостоянки к платформе направился пазик. – Здравствуй! Да беги скорей-от! Гляди-ко, автобус подъезжает!

– Здравствуй, Шура! – на бегу поздоровался Анатолий.

В пазике уселись рядышком. Анатолий был на пять лет моложе Шуры, ниже ростом. Кругленький и жизнерадостный, он до сих пор не облысел, сохранил седые, но всё ещё по-юношески непокорные кудри. Они выбивались на лоб из-под далеко не новой, но чистой кепочки. Старики хорошо знали друг друга, и оба от души обрадовались встрече. Анатолий был лаборантом на той же ферме, где и Шура дояркой. Они всю жизнь ладили, но, выйдя на пенсию, редко виделись. Вроде бы рядом Паутинка и Погорелово, да для старых ног и километр – большой путь.

Анатолия и Шуру объединяло и ещё кое-что – одиночество. Оба рано овдовели, у обоих дети еще в юности уехали далеко от родных мест. У Анатолия старший сын и три замужние внучки жили не просто в другой стране, а теперь словно в другой Вселенной – на Львовщине, а младший сын спился и рано умер, не оставив потомков.

– Чего это ты рядом уселся? Надо ведь дистанцию держать полтора метра, – пошутила тётка Шура. – Надышишь на меня сейчас своими «коронами».

– Я не заразный! Из больницы еду! Там меня проверили, – смеясь, ответил Анатолий. – Гляди-ко, сколь я семян накупил!

– А и я накупила!

Они достали из сумок яркие прямоугольные пакетики и стали показывать друг другу, обстоятельно обсуждая каждый. Закипела беседа: репа «Петровская», морковь «Нантская», огурец «Крепыш», помидоры «Бычье сердце», виолы и бархатцы… Что растёт бойко, а что – хоть за комель из земли тащи, какой сорт капризный, а какой – неприхотливый, что уродилось и что не задалось в прошлом году. Старые крестьяне с нежностью и знанием дела перебирали пакетики семян, как виртуозные музыканты партитуру еще не сыгранной симфонии. Забылись тревожные новости, услышанные на автостанции. Вирус вирусом, но без урожая на одной пенсии и здоровым от голода ноги протянешь.

За разговорами и не заметили, как подъехали. Поворот на Погорелово и Паутинку находился в километре от остановки. Кто его расположил так неудобно? Зачем? Почему? Всякий раз пассажиры этой сельской округи, особенно престарелые, пытались уговорить шофёра остановиться «у отворотки», чтоб не топать лишнее расстояние. Анатолий пошёл договариваться с шофером. По деревенским понятиям именно ему, мужику, а не Шуре положено было это сделать.

В сельской местности любая мелочь может служить напоминанием о малой ценности крестьянина, о его незавидной роли в огромном мире, вечно раздираемом катаклизмами и катастрофами.

Когда кругом лютует страшная зараза, когда случается очередная война или денежный кризис, не всё ли равно, сколько протащится отдельно взятый житель деревни от остановки до дома: три километра, пять или десять… «Не господа – дойдёте!» – зло отлаивались иные шофёры в ответ на просьбы сельчан. Сегодняшний водитель не злился и пытался объяснить:

– Да пойми, ты, дед, нельзя мне не на остановке пассажиров высаживать – оштрафуют!