Эпизоды

Мимо проходили толпы подвыпивших мужчин и женщин, кричащих о любви к Родине.

– Но ведь такой праздник! Такой день! А может, пойдем с ними и тоже покричим? – Робко предложил Ботаник.

– Дома покричишь. – Зычно сказала Люся. – И пиво выпьешь тоже дома. Ты понял меня? – Она как-то зловеще нависла над ним. А затем резко развернулась и пошла прочь.

Боря покорился своей судьбе и, не говоря больше ни слова, засеменил за своей женой, которая королевской походкой удалялась в темноту.

Мы быстро купили по две бутылки теплого пива, потому что холодного уже не было, и направились на площадь. Идти надо было 4-5 кварталов. Но слышимость была поразительной. Без всяких динамиков было слышно, что там твориться.

Мы шли по одной из центральных улиц, двигаясь в лавине людей, как в 80-е годы в дни майских демонстраций. Нас обгоняли легковые машины с опущенными стеклами, из которых, высунувшись по пояс, полуголые мужики ревели и орали на все лады, что-то вроде: «Голландия – параша, Россия – наша, наша!» В некоторых из проезжающих машин были открыты багажники, в них по трое, а то и по четверо, болтая в воздухе ногами, сидели оголтелые болельщики. Одни из них пели какие-то песни, другие размахивали триколорными российскими флагами.

Зрелище, представшее перед нашими глазами на самой площади, до которой мы, наконец, добрались, превзошло все мои ожидания. Просто, дурдом. На таком мероприятии мне, конечно, еще ни разу бывать не приходилось. И самое удивительное, что я сама пришла на этот праздник жизни.

Сотни, а может и тысячи разгоряченных людей, сбивались в хаотичные группы, чтобы чокнуться бутылками с пивом и поорать. Девушки верхом на своих, а местами и на чужих молодых людях размахивали над головами, сдернутыми с себя майками и футболками. Мужики в последней стадии опьянения с неизменным пивом в руках обнимали всех, кто проходил мимо – баб, подростков, собак – все равно. Все танцевали, визжали и прыгали на месте. Через каждый метр в воздух взлетали ракеты, фейерверки, взрывались петарды, горели бенгальские огни.

Через пару минут, глядя на своих подруг, я поняла, стадное чувство – великая вещь. Они поддались всеобщему настрою и разгулу, втягивая меня во всеобщее помешательство.

Милиция, не выходя из своих патрульных «козлов», медленно проезжала мимо этого Содома без Гоморры и снисходительно наблюдала за происходящим, даже не пытаясь вмешиваться.

Спустя несколько часов, утомившись, наконец, от крика, питья пива, грохота и дикого шума, мои подруги предложили пойти домой, чему я была несказанно рада. Тусовке пришел конец.

***

Мы учились в одном классе. Не дружили, не гуляли, не тусили – как теперь говорят, не делали вместе уроки. Мы просто сидели за соседними партами и иногда общались на переменах. Пару раз были друг у друга в гостях в составе класса. Ничего особенного.

Лариса не была вхожа в нашу споенную компанию – тех, кто бухал, курил, непотребно красился, носил цветные капроновые колготки, спал со старшеклассниками, не вылезал с дискотек и из кабинета директора школы. Она дружила с парой других – более спокойных девочек.

Когда я ушла из школы после 8 класса, Лариса осталась доучиваться в 9 и 10.

После школы мы виделись с ней раза четыре, вместе с девочками из ее компании. Просто домашние посиделки с чаем, от которых я не отказывалась. Им была интересна моя – теперь внешкольная жизнь, а мне – сплетни о классе. После этого мы созванивались еще пару раз. На этом все. Я потеряла ее из виду. Точнее, никогда не держала ее в виду, просто не отталкивала.

Она была нормальной по моим теперешним меркам. Дружить, конечно, я с ней не начала бы и сейчас, но просто общаться – вполне возможно – стала бы.

А тогда… уж слишком она была своеобразна и невзрачна. Очень худая и очень высокая. Стесняясь своего роста, она вечно поднимала правое плечо и наклоняла голову на бок, сильно сутулилась, и эта сутулость довела ее по-медицински – до сколиоза, по нашему – почти до горба. Лицо ничем не примечательное. Очень мелкие черты, короткие широкие брови, маленькие серые глаза, почти невидимый рот, большой нос и в довершение –оттопыренные уши. Не сильно, но оттопыренные. Из-за чего она носила странное каре, которое подравнивала сама. Не симпатичная. Но и не конченый урод. Если бы она хоть немного пользовалась косметикой и хоть иногда посещала парикмахера, думаю, все было бы не столько удручающе. А так…получалось – без вариантов.

Она не блистала умом и интеллектом, но была совершенно безобидна, покладиста и очень замкнута. Всегда в своих мыслях и рассуждениях, совершенно не понятых окружающим. Так сложилось, что класс ее не дразнили. Дразнили одну из девочек, с которой она дружила. Хотя учитывая степень жестокости детского мира – вполне могли бы. При желании, нашли бы за что. Хорошо, что желания не возникло.

Лет через 15 после окончания школы, как-то раз случайно в магазине я встретила одноклассницу – Таню – одну из тех двоих, с кем Лариса дружила. Она рассказала мне удивительную вещь.

Лариса сидит дома уже несколько лет. Не работает, вообще не выходит из дома и почти ни с кем не разговаривает даже по телефону. К ней вхожа сама Татьяна, Ольга – та, которую дразнили, родная сестра с детьми и мать.

Произошла неприглядная ситуация. Лариса устроилась на работу и там познакомилась с молодым человеком – вещь естественная. Они немного повстречались, он клялся – как это принято в вечной любви, а когда переспал с ней – тупо, бросил, сказав, что она страшная и у нее длинный нос.

Я охреневаю! Причем здесь нос? Его что не было на ее лице до того, как они укладывались в койку? В общем, бросил. Банально. Но не смертельно. Кого не бросали? Никого. Ну, кого-то наверно, не бросали, но многие прошли через это. Я бы, и все – без исключения – мои знакомые оборжали ли бы ситуацию, напились с горя, завели нового друга, уехали в отпуск – короче, варианты…

На этом история не закончилась. Выяснилось, что Лариса беременна. Тоже – вещь предсказуемая. Мать встала на дыбы: ты позоришь семью! Сделали по тихому – на кухонном столе – аборт. После этого Лариса замкнулась окончательно, ушла в мир своих мыслей, аудио записей и грез. Уволилась с работы и свела контакты с миром к известному минимуму.

– Позвони ей. – Вдруг сказала Таня. – Я, конечно, редко у нее бываю, но она очень хорошо о тебе отзывается и будет рада слышать. Все вспоминает, как мы тогда у нее чай пили. Помнишь?

Я ничего не помнила. Сколько лет прошло? Я не любила все эти «путешествия» в прошлое. Тем более – в школьное прошлое.

Через сколько-то дней я все-таки позвонила. Не помню, чтоб кто-то так был рад меня слышать, как Лариса тогда. Мы проболтали по телефону не меньше получаса. Я не ожидала, что меня настолько хватит, и я не могла вспомнить, о чем был наш разговор. Я ей что-то рассказывала, она смеялась, потом она что-то рассказывала мне. По итогу, решили повидаться, как только у меня найдется свободный вечер.

– Приходи одна. – Сказала Лариса. – Тане теперь некогда, она замужем.

– Так и я замужем, Ларис.

– Ты – другое дело, будешь ты что ли мужика слушаться?

– Этого слушаюсь. Но время найду. Обязательно повидаемся.

Разговор оставил у меня странное чувство. Я не могла понять, но что-то было не так. По началу Лариса была очень сдержана, пусть и доброжелательна, а потом она «разошлась», и ее слова без препятствий покатились ко мне «в ухо».

Только… была в ее голосе какая-то невысказанная тоска. Грусть и заторможенность. И ее шепот… Она всегда разговаривала почти шепотом – ее обычная манера подачи голоса. Учителей это страшно бесило, они требовали командных интонаций у доски.

Мне было ее жаль, я искренне сочувствовала, но чем я могла помочь?

Сейчас я знаю, чем. Бросить все и ехать к ней. Позвонить мужу и сказать: буду поздно, человек в беде.

В общем, прошло месяца два. Время для встречи я так и не выбрала. В один из пятничных вечеров неожиданно Лариса позвонила сама. Я начала оправдываться и что-то говорить ей по поводу того, как мне некогда. А она… как будто не слышала моего блеяния и без особых «преамбул», спросила:

– Наташ, а ты какую воду пьешь?

Господи, как какую! Что за дурь?

– Обычную, из крана. – Ответила я.

– Нельзя. Ты ее отстаивай. Я тебе сейчас расскажу.

Она подробно рассказала мне, что воду нужно наливать в трехлитровую банку, отстаивать два дня, и только после этого пить.

Мне было по фиг. Я не собиралась ничего подобного проделывать. Дел у меня было по горло и на все эти манипуляции с банками просто не было времени. Но я изобразила заинтересованность и выслушала Ларису с превеликим «вниманием».

– Наташ, обязательно отстаивай воду. – Шепча, настаивала она. – Из крана пить нельзя, такая вода отравит тебя.

– Хорошо, Ларис. – Соврала я, не мигнув глазом. – Я попробую отстаивать, прямо завтра и начну.

– Молодец. Банки у тебя есть? Если надо, ты приезжай, я тебе дам.

– Найду. Спасибо тебе, что подсказала. – Опять соврала я.

Мы поговорили еще о чем-то совсем не долго. Я отключила телефон. На душе было просто мерзко. Я пошла в коридор, нашла в барсетке блокнот и вписала на следующий месяц встречу с Ларисой.

В воскресенье – то есть через день. Мне позвонила Таня и сказала, что Лариса умерла. Отравилась снотворным.

– Выбрала время, когда мать была на работе, а сестра – у себя дома с детьми. Рассчитала, чтоб ее не спасли – некому чтоб было. Выпила три упаковки таблеток с утра и легла, будто спать, лицом к стене. Так как она находилась последние несколько лет в депрессии и проводила в кровати много времени, мать даже появившись вечером дома, ничего не заподозрила. Хватилась только под утро. В общем, похороны в среду. Придешь?

– Приду. – Машинально ответила я.