На берегу Тьмы

– Ну что вы, барин, – прервала его мысли Катерина. – Анна Ивановна меня и не замечает. Да и не до того ей – часто не можется. Да вы и сами знаете. Жалко мне ее – так мучается, бедняжка.

Николай севшим голосом прошептал:

– А меня тебе не жалко? Что скажешь?

Катерина испугалась:

– Не спрашивайте меня, барин. Не мне судить.

– Да ты скажи как есть – не обижусь.

Катерина, подумав, пожала плечами:

– Носит вас где-то, а домой не тянет. Все вы по полям да по лесам разъезжаете. Ищете чего-то, да не находите.

Николай поднял глаза, но тут же отвел их. Как эта девочка его прочитала? Безграмотная, а душу его так легко, совсем не зная его, поняла. Неужели все мысли на поверхности, так очевидны?

– Не серчайте, барин, если что не так сказала.

– Не обижаюсь я на тебя – правду ты говоришь, Катерина. Да только не легче мне от этого. – Николай грустно покачал головой. Говорить больше не хотелось.

Вскоре показалось Курово-Покровское с каменной, из того же белого старицкого известняка, что в Бернове, двухэтажной усадьбой. «Тпру-у-у-у-у!» – кучер остановил лошадей у парадного входа.

Наташа выскочила из повозки, бросилась к бабушке навстречу и затараторила:

– Бабушка, посмотрите, какую куколку мне няня смастерила!

Татьяна Васильевна ласково обняла Наташу и внимательно осмотрела: сегодня внучка казалась веселой и розовощекой – заметно, что о ребенке хорошо заботились. Уж сколько она упрекала старую Никитичну и Анну!

– Моя милая, а я уж соскучиться по тебе успела! – Она поцеловала внучку. Увидев Катерину, ткнула Николая в бок: – Ты погляди-ка! Твой прадед, Царствие ему Небесное, конечно, такую ягодку не преминул бы сорвать!

Николай осуждающе посмотрел на Татьяну Васильевну и промолчал. Младший сын и любимый – только Николаю спускала все шалости, баловала без меры, называя ласково «Никола», но и позволяла себе с ним шутить, не выбирая выражений.

Павел и Фриценька за пятнадцать лет брака детьми так и не обзавелись. Куда только не ездили в паломничество, каким мощам не поклонялись и какому святому не молились. Павел рос циничным, самодовольным и упрямым, вот и женился, не спросив родителей, на немке из Гамбурга, приехавшей навестить дальнюю родню в Москву, – Фредерике фон Баум. Немку пришлось принять и перекрестить в православную. В отместку за непослушание Павел получил не главную усадьбу, в Бернове, как полагалось старшему, а в более скромном Курово-Покровском. Там, инженер по образованию, сконструировал оранжерею, где разводил диковинные фрукты, из которых сам варил варенье. Татьяна Васильевна колко по этому поводу высказывалась: немецкая ель и русский дуб родят только персики да арбузы.

Павел также писал мемуары и изготавливал настойки и водку по особой технологии, соорудив для этого невиданный перегонный аппарат. В последней затее особенно преуспевал, о чем свидетельствовало его неестественно красное в любое время года лицо.

Немка, натура взбалмошная и порывистая, тянулась к искусству. Усадьба по этой причине стояла в запустении – повсюду беспорядочно валялись краски, холсты, начатые картины и растерзанные куклы из папье-маше – все это категорически запрещалось трогать горничным. В дом для забавы брались козлята, цыплята и поросята. Кошек никто не считал. Измазавшись краской, Фриценька ежедневно гоняла на корде взмыленных лошадей.

На обед в честь дня рождения Павла прямо на разостланные на траве белоснежные хрустящие скатерти ставили блюда с икрой, маслянистые пироги, заплаканную ветчину, селедку с розоватым нутром и пупырчатого жареного гуся. Стол для Наташи накрыли отдельно от взрослых, под рыжей сосной, истекающей смолой.

– Ах, говорят, в Черничене ураган случился, – решила поддержать разговор Фриценька, накидывая на плечи кружевную шаль, подаренную Анной (та, уверенная, что все мерзнут, как она, считала своим долгом дарить их каждой родственнице).

– Да, что ни год, то ураганы, – согласился Николай, прислушиваясь, как Катерина играет с Наташей за деревьями.

Павел отрезал большой кусок жирного гуся и пожал плечами:

– Ничего нового.

Аномальные явления – град, ураган, засуха – были одной из излюбленных тем у местных помещиков и обсуждались при каждой встрече.

– Конечно, ураганы – вон крестьяне весь лес свой скоро повырубят, изведут начисто – еще не то будет! – возмутилась Татьяна Васильевна.

– А куда ж им деваться, маман? Земли мало – вон, на пару? скот пасут, – возразил Павел. Он никогда не упускал случая поспорить с матерью, что, впрочем, было взаимно.

– Конечно, пасут, а потом земля не родит – опять удивляются. И памятник этот поставили, прости Господи… – не удержалась мать. – Прямо перед церковью!

Прошло уже несколько месяцев, а Татьяна Васильевна все никак не могла успокоиться по поводу памятника и каждый раз заводила разговор о крестьянах, вплетая разные подробности о промахах и глупости прислуги.

– Перестаньте, маменька! – попытался успокоить ее Николай.

Татьяна Васильевна раздраженно повела плечом:

– Конечно, нашли что праздновать – пятьдесят лет манифеста! И что, плохо им жилось? А сейчас – голодные, холодные весь год ходют. При папеньке такого не случалось.

– Ну как же не случалось, маменька? – не сдавался Николай. – Еще при прадеде крестьяне ого как бунтовали! Забыла, как вызывали на помощь уланов из Старицы? Как крестьяне писали жалобу и отправляли ходоков к царю? Такие были волнения, что собирали военный суд! А потом бунтовщики получили тысячу ударов шпицрутенами, а еще двоих зачинщиков отправили в Сибирь! Во всех газетах нас прославили.

– Много ты знаешь, – поджав губы и отвернувшись, вздохнула Татьяна Васильевна. – А что прикажешь делать? Не повиновались, на работы не выходили, грубили.

– Потому и не выходили, маменька, что прадед их так загонял, что свои поля у них непаханые стояли.

– Лучше работали бы – и наши поля пахали, да на свои время бы оставалось, – парировала Татьяна Васильевна.

Николай теребил пуговицу на манжете. Как могло бы сложиться между ним и Катериной, если бы они встретились тогда, при крепостном праве? Какой бы она была с ним? А он? Смогли бы они соединиться, забыв про осуждение, про общество? Или наоборот – что, если бы Катерина родилась дворянкой?

– Ха! Главное, что при этом наш прадед успевал гаремом из девок своих крепостных заниматься, – ухмыльнулся Павел и осекся – Фриценька недвусмысленно надула губы.

Татьяна Васильевна заметила, как Николай оборачивается, высматривает Катерину, и, не сдержавшись, едва слышно высказалась:

– Ну конечно, я же говорила!

– Вспомни, дед рассказывал, как крестьян из Соколова в Корневки переселяли? – перебил Николай, не замечая намеков матери. – Как они съели по кому земли, поклялись – и ни в какую, ни с места? Как двоюродный дед наш, Никита Петрович, лично плюх старосте за это надавал? Насилу их перевезли!

– Ну, конечно, что было, то было, – согласилась мать. – Но это к делу не относится. А эти, нынешние, – подписали же: «Царю – Освободителю Александру II от Берновской волости». Неблагодарные. В «Епархиальных ведомостях» целую статью написали – «Знаменательное гражданское торжество в селе Берново Старицкого уезда», тьфу.

– Хм, и правда торжество – памятник установили. Когда такое у нас бывало? Почему бы не написать? – вступился Павел.

– Молчи, либерал! Даже слышать не хочу. И ты не прав, что пошел участвовать в этом фарсе и брата с собой прихватил.

Фриценька, нахмурившись, решила вступиться за мужа:

– Ах, давайте лучше отпразднуем сто лет победы над Наполеоном!

– Это да – давайте поднимем бокалы! – согласилась Татьяна Васильевна. – Тут, конечно, есть что отпраздновать – славная победа.

Торжественно звякнули бокалами, наполненными игристым вином, изготовленным Павлом, и громко прокричали: «Ура! Ура! Ура!»

Развеселившаяся Фриценька неожиданно решила блеснуть эрудицией: