Хроники Нордланда. Грязные ангелы

Гор посмотрел на него спокойно, но в тёмных глазах зажглась опасная красная искра:

– Фантазируешь? Мечтаешь меня сдать и на место моё сесть? Не бывать тебе на нём, и не мечтай. Даже если ты и меня, и Ареса, и Эрота сдашь и подвинешь, тебе вожаком не бывать.

– Это почему это?! – Запальчиво спросил Локи, покраснев, как все рыжие, до корней волос.

– Значит, всё-таки мечтаешь? – Лениво спросил Гор. – Это потому, что прежде я тебя придушу, как последнюю Чуху, и даже не вспотею.

– Или я. – Пригрозил Арес. – Мы здесь крыс не потерпим.

– Кто крыса, я?! – Вскинулся Локи, и Гор отвесил ему оплеуху, не слишком сильную, но ощутимую, от которой Локи поперхнулся и выронил кусок пирога. Красный и злой, но уже не смея огрызаться, он полез под стол, чтобы достать пирог, и продолжил есть молча, про себя бесясь и придумывая, как бы он отомстил Гору, если б мог.

Домашний Приют был самым большим и, пожалуй, самым красивым помещением на этом этаже Садов Мечты. Всего в башне было три этажа, на верхнем располагались покои Хозяина, Голубой Зал, где развлекалось только Братство Красной Скалы, Красный Зал, где устраивались игры, бои и оргии для всех – ибо со временем «гостей» у Хозяина становилось все больше, он заманивал дворян Пустошей и Далвегана сначала обещанием необычных удовольствий, потом – повязывая общим грехом, который осуждался и карался и обществом, и церковью, – особенно церковью, – наиболее жестоко и бескомпромиссно. Александра Барр под видом гадалки и знахарки проникала в замок и семью, вынюхивала, осторожненько обрабатывала, сводила с Драйвером, который умел необыкновенно красиво говорить и убеждать кого и в чем хотел. В результате их действий почти все Южные Пустоши теперь, от Найнпорта и Лосиного Угла до Ашфилда и Сандвикена, были практически полностью во власти Драйвера. Дворяне, даже графы Кемский, Сандвикенский и другие, были у барона Драйвера на крючке и не смели противиться ничему, что исходило от Хозяина Южных Пустошей. Развлечения в Садах Мечты стоили баснословно дорого. Такие денежные единицы, как серебряные талеры или, не дай Бог, медные геллеры и пенсы, здесь не котировались и даже не упоминались; цены начинались от пяти золотых дукатов за самых замученных девочек. Именно поэтому Драйвер, считавшийся теперь одним из самых богатых людей Острова, совершенно не заботился о том, как живут его подданные – деньги текли к нему рекой из другого источника.

Дороже всего стоило посещение Галереи Сладкого Насилия, опоясывающей всю башню этажом ниже. Там развлекались те, кто, как сам Хозяин, любили не столько секс, сколько убийство, и убивали не сразу, а после долгих и жестоких издевательств. Эти гости считались в местной извращенной иерархии элитой Садов Мечты, носили черные с золотом маски и платили за свои удовольствия неслыханные суммы. Именно поэтому в Садах Мечты и содержались в качестве рабов именно эльфийские полукровки и кватронцы – они дольше всех выдерживали все издевательства и оправлялись от самых жестоких побоев и увечий – чтобы подвергаться им снова и снова.

И, наконец, еще ниже этажом содержались собственно рабы. В Конюшне, самом большом и грязном помещении, содержались мальчики. Не смотря на то, что они были дороже, и требовались чаще, содержали их как попало, в длинном узком помещении, где вместо постелей были охапки соломы, а бассейна не было вовсе. Им не давали никакой одежды, и прежде, до того, как вожаком Приюта стал Гор, никому не было никакого дела, что здесь творится. А творилось черте-что. Старшие и сильные мальчишки и юноши образовали свою клику, и измывались над младшими, отнимая у них еду, избивая, насилуя и унижая тем ожесточеннее, чем больше унижали их самих. Младшие мальчики умирали очень часто, мало, кто из них доживал до того, чтобы присоединиться к «сильным». Гор навел здесь определенный порядок, сам распределял еду, скрупулезно расследовал возникновение каждого синяка, каждого перелома, каждой царапины, и если это было не законное следствие забав гостей, а самоуправство старожилов Конюшни, расправлялся с виновниками по-своему – и его боялись страшно. Так же он заставлял поддерживать здесь чистоту – Гор сам был чистюлей и не выносил ни грязи, ни неаккуратности, – и из Конюшни постепенно ушла вонь, за которую это место и получило свое название. Гор настоял на том, чтобы мальчишек небольшими партиями водили каждый день мыться в маленький бассейн, где нынче мылись подруги Марии, и на том, чтобы солому для подстилок тоже меняли каждый день, а так же дали мальчишкам доски для нардов, любимой игры обитателей Садов, и мячи. Результатом стало то, что мальчишки стали здоровее, спокойнее, и умирали крайне редко. На этом же этаже находился Девичник, покои Доктора и его лаборатория, помещения для «особого мяса», обычно, девственниц, которых сразу запирали отдельно для гостей, предпочитающих именно нетронутых девочек, простых деревенских и городских детей, купленных или похищенных у родителей подручными барона, которых называли «мясцо на раз», – они шли прямиком в Галерею, – и Домашний Приют, место для избранных, которых Хозяин называл своими детьми и которые занимались собственно ломкой и обучением новеньких девочек – новенькими мальчиками занимались в Синем Зале собственноручно Хозяин и Братство. Девичник был красивым, так как сюда, чтобы выбрать «мясо», приходили гости, и очень чистым, ибо Доктор, маньяк чистоты и опрятности, следил за этим истово. Так же чистоты и тепла требовали особенности женского тела: от холода и грязи появлялись заболевания половых органов, которые делали девочек неприятными для гостей. А главное – сюда обычно приходили за своим «мясом» те гости, кто только-только попался в сети Барр и Драйвера, и кто еще не избавился от традиционных пристрастий; поэтому такому гостю демонстрировали эти красоту и чистоту, и послушных, покорных девочек, которые «сами не против того, что вы делаете, им это нравится – смотрите, разве они плачут, разве они связаны, прикованы? Они чистенькие, ухоженные, красивые, живут в роскошном помещении!». Обычно такой гость приходил с приятелем, который был уже завсегдатаем Садов – делалось это для того, чтобы старожил при помощи алкоголя и подначек провоцировал новичка к все более изощренным забавам, к все более жестокому насилию. «Она же не сопротивляется! Ей это нравится, давай, сделай ей приятно! Это же полукровка, ублюдочная чельфячка, ей твои побои – как тебе жопу почесать! Ей даже не больно! Давай, чельфячка, кивни, если тебе нравится!». И она кивала – даже по нескольку раз, ибо знала, что будет, если она не кивнет. И гость, сначала пугаясь и сдерживаясь, пробовал запретный плод – и, как правило, входил во вкус, подогретый вином, в которое Доктор подмешивал нужные пряности и порошочки, а потом уже не мог без этого. И шел в Сады Мечты снова и снова, наскребая нужную сумму, от пяти до ста золотых дукатов – суммы, гигантские для Нордланда, – и в конце концов, так или иначе, но заканчивал убийством или изувечивал купленное «мясо» так, что становился либо завсегдатаем Галереи, либо должником Хозяина. И чтобы отработать этот долг, сам уже вел туда друзей и приятелей, соблазняя запретными «невиданными» удовольствиями. Именно для этого ломали и учили девочек Гор и его парни. И именно для этого они пользовались кое-какими привилегиями, и жили в сто раз лучше, чем мальчишки в Конюшне.

Домашний Приют был больше и просторнее Девичника, с очень большим бассейном, который предназначался не только для мытья, но и для плавания. Физическая красота обитателей Приюта стоила дорого, поэтому Хозяин позаботился, оборудовав здесь зону для занятий спортом – всё, что было известно и доступно на данный момент для поддержания хорошей физической формы, здесь имелось. Обитатели Приюта качали пресс, занимались с гантелями, подтягивались, поднимали тяжести, плавали, и делали всё это охотно и с удовольствием, так как всё равно, больше заниматься здесь было нечем. Разве что играть в нарды и в мяч, и развлекаться со своей собственной Чухой – для этого на другой стороне бассейна тоже было оборудовано местечко со столом, станком, перекладиной, чтобы подвешивать, и целым инвентарём плетей, хлыстов, ремней и кожаных пут. Приют был обустроен, как и другие помещения Садов, в псевдо-античном стиле, с колоннами, ступенями, с теми же барельефами на стенах светлого мрамора и песчаника, и ступенями и колоннами поделён на зоны вокруг бассейна. Одна зона была отведена под занятия спортом, другая – под развлечения, третья – под жилой сектор, где вдоль стены шли шесть лежанок в два яруса, на которых когда-то лежали засаленные и грязные тюфяки. Гор, любивший чистоту ничуть не меньше Доктора, давно выкинул их и вместо этого велел класть свежую солому, которая и пахла вкусно, и легко менялась. Так же здесь были пара лавок и два стола: большой, за которым ели, и маленький, за которым играли в нарды. Окон тоже было шесть, но располагались они так высоко наверху, что высоченный Гор даже в прыжке не мог достать рукой до подоконника, и забраны в частые решётки. У входа было стойло Чухи – настоящее стойло, как у животного, – а в дальнем углу сортир, на диво чистый и не вонючий. Как поддерживать его в таком состоянии, тоже придумал Гор: на дыру в каменном полу он клал две доски, которые, как только появлялся запах, скидывал вниз и клал новые. Порядок он наводил здесь сам, отправляя своих парней в Девичник на полдня, и выглядел Домашний Приют благодаря его стараниям весьма опрятно.

Кормили их немного получше, чем девочек и Конюшню, им даже доставалось мясо – чаще всего курятина, но порой перепадали и пироги с мясной начинкой, и даже сыр, а яйца, молоко и творог давали через день. Овощи они получали варёными и крупно нарезанными, а по большим праздникам им доставалось печенье или сладкие пироги. Гор, да и остальные парни, ещё помнившие Конюшню, искренне считали, что живут роскошно.

– Пошли! – Проглатывая последний кусок и запивая его молоком, скомандовал Гор, вставая. – Чухи там заждались нас! – И изобразил бёдрами недвусмысленное движение, вызвав громкий смех у своих парней. Оживлённо переговариваясь, они отправились к Доске.

Когда они вновь вошли к девочкам, не успевшим как следует отдохнуть и прийти в себя, Мария поняла, что скоро придет ее очередь, и внутренне вся подобралась и приготовилась сопротивляться изо всех сил, и ни за что не сдаваться, не выполнять их команды. Будет больно, пусть – она стерпит! Лучше боль физическая, чем боль от унижения. Наблюдая за Гором, который приковывал к себе все ее внимание, Мария окончательно прониклась убеждением, что все здесь делается с его подачи. Что именно он – их главный враг и мучитель, владелец этого страшного места. И ненависть ее росла и грызла ее изнутри: как она хотела его убить! Увидев его впервые, Мария поразилась его красоте, которая проникла в её сердце так глубоко, что теперь только усугубляла её ненависть. Среди красивых парней он выделялся не только ростом. Всё, что он делал: двигался, смотрел, говорил, – было красиво; в его движениях были ленца и грация большого, красивого, здорового зверя, и что-то ещё, такое… Мария никогда не видела никаких других людей, кроме тех, что жили с ними на ферме, да вот теперь Доктора, и не знала ещё, что люди тоже разные, делятся на сословия и ранги, но в Горе чувствовалось что-то благородное, какой-то врождённый аристократизм. И Мария, хоть и не могла бы это назвать или определить, это ощущала, выделяя Гора из всех. И другие парни, даже бунтарь Локи, это чувствовали. Гор был главным среди них. Они смотрели на него, подражали ему, слушали его. Если кто-то сказал что-то смешное, или произошло что-то смешное – с их точки зрения, – они смотрели на Гора, ждали его реакции и копировали её. Он был светилом этой маленькой системы, и остальные вращались вокруг него, нравилось это им, или нет. Его недовольства они боялись, даже Арес, тоже сильный и самостоятельный парень. Он был почти светилом – почти. Но Гор затмевал его во всём. Даже Доктор, мерзкий, страшный, почти лебезил перед ним! Как Марии было не увериться в том, что именно Гор – её главный враг?!

Все было, как и до обеда, ничего не изменилось, и никаких поблажек не делалось даже тем, кто, как Сэм, старался угодить и был послушен изо всех сил. Над ними напротив, издевались даже поганее, откровенно презирая и награждая позорными кличками. Клэр осмотрел Доктор и позволил ее «учить, осторожно только!» – и девочка досталась Эроту, который как раз таких и любил, вызывая этим насмешки остальных.

До Марии очередь так и не дошла. Ее оставили привязанной к стене. Хоть пить дали; немного, так, что Мария проглотила эту жалкую порцию тепловатой воды, даже не ощутив её. У неё болели руки и ноги, она устала, ей было дурно. Она не могла ни присесть, ни как-то облегчить своё положение, и постепенно всё её тело наполнялось усталостью и болью… Но она не сдавалась. Гор, перед уходом взглянув на неё, встретил всё тот же, горящий ненавистью и упрямством, взгляд, и это его взбесило окончательно.

– Длинную, – приказал он Доктору, и красный огонь в его зрачках выдавал его возбуждение, – больше не поить. Будет орать, дёргаться, палкой её отхерачь, разрешаю.

– С радостью. У меня к ней свой счётец! – Доктор противно облизнулся. – Это ж я её нашёл. Её, и всю её поганую семейку.

– В смысле? – Настороженно взглянул на Доктора Гор. И тут Доктор совершил одну из самых больших ошибок в своей жизни, о чём и тогда не подозревал, и после так и не узнал. Он рассказал Гору то, чего тот ни в каком случае услышать был не должен.

– Они в лесу жили, мамаша их паскудная со своим хахалем-эльфом, ну, а я на них наткнулся случайно. Смотрю, и сама их мамаша красотка – вылитая вот эта, – и пацанчик у них маленький, лет восемь, а ничего такой, с мордашечкой симпатичной, со сладенькой попкой… Ну, и эта лежит, дристунья, в колыбельке, попискивает. Ну, я и вернулся с нашими, с Гестеном и парнями… Напали на них врасплох, эльфа сразу же скрутили, по башке и на кол… Пусть повисит! А мамаша её, тварь паскудная, за меч схватилась, и так, тварь, дралась – не всякий мужик сможет! И пацанчик туда же, белый весь от злости, а кидается на нас с кинжалом! Парни сначала не хотели эту тварь убивать, красивая больно, хотели попользоваться. Но когда она троих уложила, пришлось её пикой проткнуть. Нашим-то это без разницы… Пока не сдохла, успели попользоваться, и ещё как! А я хотел посмотреть, может, можно её того, спасти, красотка-то была та ещё, так она, мразь, представь, укусила меня! – Он продемонстрировал Гору шрам в виде полумесяца, который тот не увидел – от услышанного у него всё помутилось перед глазами. Он стоял, как оглушённый, не слыша, как Доктор рассказывает, как самолично прикончил мать Марии, выдавив ей глаза, как оглушили и связали мальчишку… Значит, вот так это происходит?.. Их мамаши не продают их без всякой жалости, а их убивают, забирая их детей, а самих… Гор с огромным трудом взял себя в руки, но когда он справился с собой и посмотрел на Доктора, это смотрел уже совершенно другой Гор.

– Я ей припомню, – жадно облизнулся Доктор на Марию, которая с ужасом смотрела на него, вся белая, как сметана, зрачки расширились и горели красным огнём, грудь вздымалась. Гор взглянул на неё, но теперь уже совсем иначе. Если бы Доктор рассказывал о ЕГО семье, как бы смотрел на него он?..

И словно в ответ на его мысль, в глазах Марии полыхнула такая дикая ненависть, что Гор даже вздрогнул. Руки её, связанные и бледные, сжались и напряглись, по скулам забегали желваки. Гор физически ощутил, до чего той хочется убить Доктора, но уже не мог её за это ненавидеть.

– Я ей припомню мамашу её паскудную, – продолжал Доктор, с угрозой рассматривая Марию, – она у меня ссаться от боли будет, тварь…

– Она эльдар. – Сказал Гор хрипло. – За неё будут не меньше пятидесяти давать. Поэтому не смей её калечить. Ты меня понял?

– Но Гор… – Слегка удивился Доктор, но Гор перебил его, рявкнув:

– Всё! Парни, кончай развлекаться. Наша, – он глянул на Доктора, – пусть пока тоже здесь посидит, ей дай пить и корку какую-нибудь.

Стало тихо… Сгущались сумерки. В тишине девочки тихо плакали и утешали друг друга. Мария всем сердцем рвалась к Трисс; они с Трисс искренне любили друг друга, как сёстры, делились абсолютно всем, заступались друг за друга, покрывали друг друга, помогали и заботились… Марии было бы гораздо легче, если бы они сейчас были вместе, или, хотя бы, если бы ей можно было утешить Трисс и позаботиться о ней. Дать ей воды, просто обнять её… Но та была так измучена, что отвечала коротко и очень тихо, чаще стонала. И всё-таки ухитрилась рассказать кое-какие подробности, от которых у Марии кровь стыла в жилах.

– Зачем?! – Вырвалось у нее.

– Не знаю! – Простонала Трисс. – Им это нравится, а на нас им плевать… От того, что мы кричим и сопротивляемся, им только веселее, они сами говорили, что те, кто сильнее сопротивляются, им больше нравятся…

– Я слышала. – Ответила Мария, – Бедненькая моя, как я хочу тебе помочь! Хуже всего, что мы с тобой сейчас даже утешить друг друга не можем!

– А я за тебя боюсь. – Призналась Трисс. – Я-то уже всё вытерпела, а тебе это только предстоит… А ты такая гордая! Матушка тебя всегда ругала и била… Прошу тебя, Мария, терпи завтра, не сопротивляйся! Пожалуйста! Не сопротивляешься, они тогда почти не бьют…

– Миленькая, я сама знаю, что делать. – Всхлипнула Мария. – Я уже всё решила.

– Не надо, пожалуйста, – заплакала Трисс, – не надо! Я тебя знаю, ты же дурная и отчаянная, а что будет со мной?! Как я буду здесь без тебя?!

– Всё будет хорошо, вот увидишь. Всё будет хорошо. Я их заставлю… заставлю отнестись к нам иначе. Им придётся, слышишь, придётся с нами считаться!

– Перестань! – Заплакала Трисс, и вдруг испуганно шикнула:

– Мария! Слышишь?! Слышишь, как Марта стонет?! Мамочка! Мне страшно!

Мария прислушалась. Кудрявая Марта и вправду, как-то странно хрипела, словно захлёбывалась.

– Помогите!!! – Закричала Мария, заколотив по стене ногами. – Помогите, кто-нибудь, Марте плохо!!! Помогите!!!

Она стучала, кричала и умоляла долго, пока не охрипла и ноги не заболели. Но никто не пришёл. Марта скоро затихла, и Трисс, которую привязали неподалёку от неё, на охапке соломы, плакала и твердила, что ей очень страшно. Все девочки, включая Марию, уверены были, что не уснут ни за что, но сон всё-таки сморил их, измученных и страдающих от голода, страха и неизвестности. Проснулась Мария опять первой, от громкого глумливого голоса Доктора:

– Подъём, писежопые, подъём! Эй… Проклятье! – Доктор заматерился на завизжавшую Трисс:

– Заткнись, паскуда! Сдохла и сдохла, вы все скоро сдохнете! Вот тварь, не иначе, нарочно! Эй! Брюхатые! Уберите падаль! Ты, иди мойся! И не пялься, – он принялся безжалостно колотить Трисс по рёбрам и заду, – привыкай, корова! Заткнись, заткнись, заткнись!!! – Каждый крик сопровождался ударом и жалобными криками Трисс. Мария в отчаянии завопила:

– Перестаньте, слышите?! Перестаньте её бить!!! Она и так измучена, хватит!!!

Повисла недолгая тишина. Доктор повернулся к ней, и девочки съёжились, уверенные, что теперь-то Марии конец.

– Это что это за бешеная чушка? – Глумливо спросил Доктор, медленно приближаясь к Марии и поигрывая палкой. – Это что ещё за говорящая скотина?..

– Я не скотина! – Хрипло крикнула Мария, рванув руки тщетно. – Это ты… ты скотина и тварь!!! Ненавижу тебя… ненавижу!!!

– Ах ты… – Задохнулся Доктор и ринулся к Марии, но от двери его настиг голос Гора:

– Стоять!!! – И Доктор замер с перекошенным от бешенства лицом, с выпученными глазами и ощеренным ртом.

– Ты слышал, что эта Чуха здесь орала?! – Голос Доктора от ярости дал петуха. – Ты по-понял, что она творит?!

– Слышал и понял. – Холодно сказал Гор и, заметив, что Брюхатая и Пузатая с натугой волокут к колодцу тело кудрявой Марты, на что с ужасом смотрят Трисс и рыжая Марта, повысил голос:

– Я же говорил тебе! – Это прозвучало так угрожающе, что Доктор залебезил:

– Бывает та-такое, неизвестно, по-почему. С ней всё в порядке было!