Карусель для двоих, или Рыжая-не-бесстыжая

– Седьмая ремонтная, бригадир Петров. Слушаю.

«Вот тебе, бабушка, и юрьев гештальт», – подумала в ответ ошеломлённая Лилька и присела на чемодан.

– Петров, это ты? – выпалила в телефон.

– Я, – ответили в нём осторожно. Словно человек вдруг сам тоже засомневался в том, что он – Петров.

– А мне сказали – ты в Москву уехал, – более странного разговора Лилька никогда ещё не вела. Она понимала это, но ничего не могла поделать: слова выскакивали из неё, падали – будто переспелые яблоки на землю с веток во время бури.

– Нет, не уехал, – но бригадир Петров, видимо, так не считал – что Лилька говорит глупости – и продолжал отвечать ровно. Спокойно. Может, робот? А Лилька тут пристала.

– А с голосом что? – пытала собеседника, и себя заодно: он, не он? Похож, не похож? Манера говорить – та, не та? И как-то забыла, что сидит вообще-то в лифте, в этом бесчувственном железном монстре, который испортил ей всю жизнь, не просто отпуск. Сидит в этом металлическом убийце всех надежд, и у бригадира седьмой ремонтной выясняет – Петров он или не Петров, вместо того, чтобы сообщить ему адрес дома, где случилась авария.

– Ничего. То есть, нормально всё с голосом. Девушка, вы где находитесь? Улица, номер дома, подъезд? – спросил, вздохнул и произнёс кому-то, в сторону: – Видать давно застряла, бедолага. Не в себе. Выслушал, и:?– Вызов принят. Ждите, скоро будем.

Когда Лильку извлекли из лифта она уже не чувствовала ничего. Ни-че-го. Ни обиды, ни ярости, ни злости, ни желания куда-нибудь ехать, хоть на север, хоть на юг. Что Москва, что Сочи – без разницы. Она даже подумала (как выяснилось дальше – на минуточку всего подумала), что всё равно: тот Петров или не тот. В смысле одноклассник. Потому что сейчас вернётся в квартиру, рухнет на кровать и будет спать, спать, спать. Утро вечера мудренее. Но вместо того, чтобы исполнить свои планы, она спустилась на первый этаж. Конечно же, пешком. И с чемоданом, естественно. Тот жалобно скрипел и цеплялся всеми колёсиками за жизнь, не желая рассыпаться по дороге, но Лиля не обращала на него никакого внимания. Там внизу она слышала топот, шум, громко переговаривающихся мужиков, смеющихся чему-то. Она слышала их веселье сквозь лязганье и грохот лифта, который включали-выключали, и он ездил туда-сюда без возражений, будто артист выходил кланяться под аплодисменты зрителей, охотно и с удовольствием.?

– Ну, что? – два ремонтника стояли к ней спиной: ни возраст не угадать, ни лица рассмотреть.?

– Да норм всё. Слышишь, как заработал? Без сучка, без задоринки. Как по нотам, – произнёс один.

– По нотам, ну ты сказанул, – усмехнулся другой и подначил: – Не фальшивит?

– Да не. Сам прислушайся. Чисто. Поёт железяка. Что твой Шаляпин – арию. Месяцок ещё гастролировать без вызовов будет.

– Извините, – прервала Лиля музыкальных ценителей лифта, то есть его певческих способностей (весело им, песни им тут поют, а у человека, может, судьба под откос, отпуск насмарку), – кто из вас Петров?

Нет, она должна всё-таки удостовериться, и только потом что-то решать, что-то делать. Спать или ехать.

Нет, она понимает, что Петровых в городе, да может даже, в районе пруд пруди, пальцем ткнёшь не промахнёшься, ну, а вдруг… Вдруг, это – её Петров, а его отъезд в Москву – просто слухи. Не зря же говорят, что рыжим везёт. Настолько везёт, что, пожалуйста – лифт запел снова.

– Кто из вас Петров? – повторила вопрос Лилька. Нет, правда, а вдруг… – Кто?

Рабочие одновременно обернулись.

«Прикинь, сейчас хором ответят: "Мы!", и что ты тогда будешь делать, а? Лилия Сергеевна?», – она нервически хихикнула и уставилась на молчащих ремонтников. Видимо, от большого изумления. Или что?

– Он, – ответил наконец один из них, тот, что пониже и ткнул пальцем в напарника. – Он. А что вы хотели, девушка? Мы раньше не могли приехать. Вам ещё повезло, вы же в конец смены застряли!

Лиля не слушала его оправданий, не до них, всё на второго смотрела, смотрела…

– Да. Я, – сказал он.

Нет, это, конечно, был не Петров. То есть, не её, Лилькин, Петров. Но он бы мог им стать лет через двадцать-тридцать. Или быть, как правильно-то? Лиля запуталась. Ну, потому что рабочий, признавшийся в том, что именно он бригадир Петров, выглядел старше как раз лет на двадцать, и очень при том походил на Лилькиного одноклассника. Как близкий родственник. Как будто они…

– Вы отец Максима Петрова? – спросила Лилька и в испуге прикрыла рот ладошкой. Вот что за вечер странный? Похоже, роль ей выдалась такая нынче – выглядеть взбалмошной дамочкой в глазах других. В лифте застряла, на поезд опоздала, до мужика докопалась – не остановить.

«Если бы я когда-нибудь, раньше, видела бы, я бы не приставала. Я бы сразу его узнала, и всё!», – оправдывалась самой себе Лиля. Но она не видела. Ни отца, ни матери. Родители Петрова не ходили в школу на собрания, кажется. А, может, и ходили, кто их знает, просто Лильке они на глаза не попадались. И в гости одноклассник никого не приглашал, никогда. Да Лилька бы и не пошла. Ей в школе хватало Петрова, выше крыши. Его шуточек и подколов. Не хватало ещё в домашних условиях краснеть – нет уж, спасибо. И вообще, если бы не очередная встреча одноклассников тогда, в феврале, ничего бы и не произошло. Жила бы себе Лилька, жила, о закрытых гештальтах не тужила бы. Так нет же. Напомнили. А теперь, как говорит бабушка Лиза, моча в голову стукнула. Загорелось, понимаешь ли, в одном месте. Лилька тряхнула копной волос – отгоняла мысли, как назойливых комаров. Рыжие пружинки тихо зазвенели. Рыжие-рыжие, рыжие-бесстыжие. Между прочим, по наследству достались, от бабушки – сразу внучке. И рыжесть эта яркая, вызывающая, и кудрявость достались. Она рассказывала, что ей тоже в детстве и юности ей житья не было. Дразнили, за косички дёргали, в которые маленькая Лиза пружинки свои спрятать пыталась от мальчишек и парней. Но с другой – среди них, надоедливых этих, она судьбу свою и нашла. На войне.

– И ты, Лилечка, найдёшь, – обещала бабуля. Гладила по непослушным локонам. А внучка тем временем до крови губы прикусывала, нещадно рвала расчёской волосы, всё мечтала их распрямить. – Обязательно найдёшь. Приглядывайся только, не беги по жизни, словно догоняешь последний вагон да пытаешься заскочить в него.

Ой… отвлеклась что-то Лилька от происходящего здесь. Нырнула в прошлое, кто просил, будто спряталась. Вынырнула. Выдохнула, она же ответа ждёт. Вот как сейчас скажет бригадир, вы что, девушка, совсем ку-ку, какой-такой Максим и будет прав. Ведь совсем ку-ку. По всем параметрам ку-ку выходит.

– А вы, значит, Лиля Крылова, – произнёс бригадир Петров, – та самая. Рыжая-бестыжая, от которой покоя нет ни днём, ни ночью.

Судьба – нечестный игрок, решила Лилька. Вечно у неё то карты краплёные, то крести козырем не бьются. И что теперь делать: возмущаться на чёртову присказку о рыжих, или признаваться? Или радоваться тому, что кое-кому покоя нет настолько, что даже отцу об этом известно?

Лиля с детства мечтала выйти замуж так, чтоб как бабушка Лиза – за дедушку Гришу. Конечно, не за самого, а за мальчика (в десять лет, понятное дело, о мальчике мечтаешь) с характером дедушки Гриши. Сколько себя помнила, он души не чаял в своей Лизоньке, но любовь его проявлялась не в словах, а в поступках. И во взглядах ещё. Лилька не думала-не гадала, что и в 50, и в 60 лет можно влюблённо смотреть на женщину. И когда с восторгом рассказывала подружкам, те удивлялись и не верили: «Они же старенькие!». Кака любовь, как говорится в одном фильме*. Така. Лилька тоже удивлялась. Но верила.

Она взрослела, а идеал не менялся. Спокойнее, рассудительнее и скромнее мужчины, чем дедушка, не знала. Нет, отец Лили – тоже замечательный и порядочный, никто не спорит, но не пример, нет. Потому что – балагур, весельчак, серьёзным бывает раз в полгода по заказу. Как мама не устаёт от его вечных шуток? Может, поэтому Лилька от Петрова и шарахалась в школе, будто чёрт от ладана? Вот дедушка – да, другое дело. Бабушка рассказывала, что сразу понравился. «Я-то, внучка, взбалмошная, заводная сызмальства. Характер мой ни горе войны, ни тяжёлая жизнь до неё, окаянной, – обломить не смогли. А Гриша и тогда, бывало, глянет, и теперь посмотрит – как одеялком в зимнюю стужу укутает. И на душе хорошо становится, тепло, прям плакать от счастья хочется. Я легкомысленная, он – основательный, на том, видать, и сошлись. На противоположности. Беда одна – нерешительный больно. А так и не скажешь. В бой ходил – не боялся, а со мной робким делался до невозможности. Пока дождалась признания, думала сама уже предложение ему сделаю, – говорила ба. – Да оно и не страшно, можно было бы и не спешить, если б в мирное время встретились. А так… – в любой момент, раз и нет человека…».

– Бабушка, – удивлялась Лилька, – разве вам в войну до любви было?

– А и было, Лиль. Смерть она, знаешь, с жизнью рука об руку ходит, как закадычные подруженьки. А где жизнь – там и любовь, и добро, и милосердие есть. Разруха кругом, горе, страх, взрывы, пули, каждый день – как последний, а ведь умудрялись и стихи слагать, и шутки шутить, и в победу верить, и влюбляться вот. Тем и отличается человек от зверя, внуча. Елизавета Васильевна много чего вспоминала ещё и о Гришеньке своём ни одну историю излагала – тысячи, тот только головой качал: «Ой, Лизок, ну и горазда ты болтать!», да скупо улыбался. Но и улыбки той лёгкой хватало, чтобы бабушка – Лизок, Лизонька – расцветала на глазах.

Словом, грезила Лиля о любви похожей – раз, о принце, чтоб вылитый дедушка – два, и, в конце концов: если они с бабушкой – как две капли воды, то и мужа подать Лильке такого же – три. И вдруг – Петров, из разряда: цирк уехал, а клоуна забыли. Как? Почему? Хоть спрашивай себя до посинения, ответ найдёшь ли… Как не найти и той причины, почему разоткровенничалась, почему обо всём поведала без утайки отцу Петрова. От неожиданности, что ли: свалился как снег на голову, как выигрыш в лотерею, спасателем и спасителем. Правда, из лифта только, а в остальном предстоит ещё решать, но и то хлеб.  Или в знак благодарности пригласила Лилька бригадира на чай, да любопытство плюсом: разбирало, ой, разбирало  девицу, что значит «покоя ни днём ни ночью нет от этой рыжей». Когда его сын сказал? Точно ли этими словами? А зло говорил, или по-доброму, с улыбкой, или нет? Вопросы множились как копии в неисправном ксероксе, помнится заел однажды у Лильки на работе агрегат, бумаги попортил почём зря, выплёвывая лист за листом, пока сообразили что делать – полпачки откопировал.

Андрей Сергеевич Петров слушал Лилю молча, лишь ложечкой сахар в чашке размешивал. От угощения к чаю, и какой-либо еды отказался, покрепче чего тоже не просил. Хорошо хоть приглашение принял. Принял просто и без удивления. Чемодан вот помог донести и вообще приятным, спокойным человеком оказался. «Не то что некоторые, – мысленно съязвила Лилька в адрес сына Андрея Сергеевича, – не будем пальцем показывать…». Скачет по жизни: Фигаро там, Фигаро здесь, и в Москве тоже Фигаро, а ты тут, Лилия Сергеевна, в лифте застревай, на поезд опаздывай.

– Я могу вас отвезти.

– Что?

– Я могу вас отвезти в Москву. На машине. Я хоть так, хоть этак собирался к сыну ехать. Отпуск у меня с завтрашнего дня. Я думал денька на три махну с мужиками на озеро. На рыбалку, а потом уже и Максима проведать можно будет. Но раз уж такая катавасия получилось, то и без рыбалки обойдусь. Соглашайтесь, Лиля.

– Да ведь я не по вашей вине застряла, что же вы планы менять будете, зачем? – изумилась Лилька и от того чуть ли не вскричала.

– По нашей, и не спорьте. Хозяйство лифтовое – наше, не доглядели мы, значит, где-то что-то, не предотвратили поломку. Считайте – моральное удовлетворение и вам, и мне. Вы в Москву попадёте таки, я вину организации заглажу. А рыбалка никуда не денется. Я и в Москве найду где удочки закинуть, точнее под Москвой. Ещё и сына позову. По рукам, рыженькая? – улыбнулся Андрей Сергеевич. И так тепло от его улыбки, от «рыженькой» стало, так светло на душе, что она вздрогнула.

Лиля проснулась в четыре. Открыла глаза, будто приказал кто. Раз – и лупай в потолок, не пойми зачем. До подъема по будильнику два с половиной часа, до встречи с Андреем Сергеевичем – три с половиной. Спрашивается, чего не спится в ночь глухую, Лилия Сергеевна? Перевернись на другой бок, и всё – мечтай о радуге над речкой. О Москве златоглавой в утренней или вечерней дымке, в лучах солнца, о встрече с бывшим одноклассником мечтай, представляй её в подробностях до каждой секундочки, засыпая, но нет: сна не видать, хоть крутись до посинения.

«А у нас отчества одинаковые, – дошло вдруг до Лильки. Ну, с отцом Петрова, – вот чудо-то. Ой, чудо, тоже мне. Ещё скажи – знак! Опять – знак. Вставай уже, раз такое дело. Не уснёшь нынче!». Лиля встала со вздохом. И правда ведь – не уснёт. А делать что? Пошаталась бесцельно по квартире. Умылась, причесалась. Снова всё проверила: документы, обратный, теперь уже только обратный билет, деньги, зарядка. Накрасилась. На бал, что ли, собираешься? До Москвы пилить и пилить, хороша будешь с размазанным макияжем. Стёрла. Стрелки, брови, губы. Ресницы. Вот, дурочка. Переоделась: эти джинсы не таки, лучше брючки льняные. В машине помнутся, будут как из одного места, как из задницы, короче, будут, джинсы назад. А, может, шорты? Заварила чай в термосе. В другом – кофе. Чтобы выбор был. Бутерброды наклепала: сейчас аппетита нет, а в дороге появится, к бабке не ходи. И потом, вдруг Андрей Сергеевич… проголодается, а у неё тут раз – и всё готово. С сыром, с колбасой. Плюсик в карму невестки. И яблоки ещё. И бананы взять, нечего им в холодильнике болтаться. Родители придут цветы поливать, кота кормить, всё равно не возьмут, не съедят, чего добро пропадать будет.

В 7 утра Лиля стояла у лифта и размышляла: вызывать-не вызывать или ну его нафиг? До встречи – полчаса, что она за это время по лестнице не спустится аккуратненько? Спустится, конечно. А лифт – товарищ ненадёжный, спасибо, проверили вчера.  Спустилась. Напротив подъезда стояла машина. Чёрного цвета, чёрт его знает какой марки. Нахальной марки, потому что перегородила всё на свете. Въезды-выезды, входы-выходы. Андрей Сергеевич где проедет, если что? Ей, Лильке с чемоданом, пройти как? К тому же сейчас бабушки с тележками, мамочки с колясками посыпятся из подъезда, как яблоки из авоськи, скандалу с утра не оберёшься. Зачем перед дальней дорогой скандал?

– Мужчина! – решительно двинулась к машине, рядом с которой, стоял спиной к подъезду курил водитель. Ну, а кто ещё, если не он? – Послушайте, мужчина, вы очень неудачно поставили свой автомобиль! Я вам говорю, вам, слышите?

Он обернулся.

Лилька глупо улыбалась с себя вот уже часа три. Глупо – потому что утром не узнала Андрея Сергеевича. Ничего в мужчине, стоящем у нахальной тачки, в мужчине, на вид примерно лет 45; не очень высоком, но подтянутом и сухощавом, спортивного, в общем, телосложения, как принято говорить, ничего в этом мужчине от вчерашнего бригадира ремонтников не осталось. У Лили слова в горле застряли, что называется, и ноги заплелись – споткнулась на ходу, когда он вместо приветствия спросил:

– И вам не спится?

– Не спится, – буркнула Лилька в смущении. Скандал не состоится, слава богу: бабушки и мамочки машину у подъезда не обнаружат. – Богатым будете, Андрей Сергеевич, я вас не узнала.

– Богатым – это неплохо. Хорошо бы ещё и счастливым. Гулять – так на все. Ну, что, Лиля Крылова, поедем в столицу нашей Родины?

– Поедем! – согласилась задорно. Хотела подтащить чемодан к багажнику, но Петров-старший перехватил с улыбкой: