Нежная мелодия для Контрабаса

Он сидел на обочине дороги, прямо в липкой грязи, и ему было плевать на то, что сыро и холодно. Не хотелось ничего, кроме одного: отмотать все назад, как кинопленку, на пару часов назад, на час. Да, даже на час. Этого вполне хватило бы на то, чтобы все изменить, чтобы Гошка и Конрад остались живы.

Стас сидел, не в силах встать и идти. И это было неспроста. Его что-то держало, как на привязи. И когда он услышал из ближайших кустов собачье поскуливание, он понял, почему его держала дорога. Уйди он, уйди они все, и розыскной пес Конрад пропал бы!

– Конрад? – спросил тихонько Стас, и закричал во весь голос:

– Конрад! Конрад!

И еще так:

– Контрабасина! Ты где?!!! – Голос его сорвался, и он прохрипел имя:

– Конрад…

В ответ из кустов заскулила собака, и Стас рванул туда. Он внимательно смотрел под ноги, чтобы не наступить на какой-нибудь «подарок» от боевиков.

Конрад лежал за кустами, перепачканный глиной и кровью. Он пытался подняться на лапы, но у него плохо получалось. Передние дрожали от напряжения, а задние были перебиты. Брюхо, на котором шерсти было мало, посекли осколки. Из самой большой рваной раны страшно выглядывали сизые собачьи внутренности.

– Конрад, братишка! – Стас оглаживал и ощупывал пса, а тот пытался достать его большим горячим языком. – Сейчас, мой мальчик! Сейчас будем выходить!

Стас поднял собаку, стараясь не задевать раны. Пес заскулил. Стас обхватил его поудобнее, и аккуратно понес к дороге. Навстречу ему рванул кто-то из бойцов, но Стас не отдал собаку, только прохрипел:

– Плащ-палатку! Быстрее! Аптечку!

В следующую минуту он уже бинтовал Конраду раненый живот и лапы, накладывая под бинт большие куски стерильной марли, которые тут же пропитывались кровью.

– Не жилец! – со знанием дела произнес контрактник Терентьев, поправив черную бандану на бритой голове. – Ты, слышь, …это… Отдай его нам! Пока живой, надо освежевать! Хоть пожрем по-человечески.

Стас не сразу понял смысл сказанного, а когда вник, его вырвало, больно, до желчи.

Он грязно выругался, послав Терентьева далеко и надолго. Но тот не понял:

– Издохнет – хуже будет! А все едино – издохнет! А так хоть мяса пожрем!

– Уйди! Пока я тебя самого шакалам не скормил! – прорычал Стас.

Он был страшен, и Терентьев не рискнул дальше говорить об этом. Он думал о том, как несправедлива судьба. Кому-то сегодня борт домой, а кому-то оставаться в этой чавкающей грязи кормить вшей и мечтать об отпуске. Кому-то Питер с его театрами и Невским проспектом, а кому-то – такая же утопающая в весенней грязи Брянщина. И даже куска собачьего мяса не видать, как собственных ушей! Терентьев не шутил, упрашивая Стаса отдать ему раненого пса: собачатину он попробовал на войне, и ничего не имел против этого экзотического блюда. Война – есть война. И есть в окопах хочется больше, чем в мирной жизни. И не деликатесов, а простой еды, но досыта. И хорошо бы не слипшихся макарон с сахаром, а мяса с картошкой! Ну, мужик он, или кто?!

– Гад! – вполголоса выдал контрактник Терентьев с Брянщины. – Сам не ам, и другому не дам!

– Да заткнись уже! – обрезал его кто-то. – Все б только жрал!

– А ничего, что я тут в дерьме скоро год кувыркаюсь, а?! – заходился Терентьев в похмельной злобе. – А ничего, что деньги выбивать приходится, а?! А жрать человеку по природе его необходимо. А тут из жратвы только сухари съедобные да водка! А остальное…

Терентьев смачно плюнул. Хотел еще побузить, но зрителей поблизости не было, а без зрителей ему было совсем не интересно.

– Зверь я, что ли?! – сам у себя спросил. – Надо мне больно эту псину на шашлык! Будто о себе об одном пекусь! Да пусть хоть в Питер его прет, мне все едино! Все едино – сдохнет! А мог бы ужином стать…

Он отстал от всех. Шел, покачиваясь, по раскисшей глине, которая противно чавкала и хлюпала. Он бережно баюкал на груди автомат – оружие тут держат по-особенному, будто ребенка, двумя руками, нежно прижимая. Автомат Терентьеву достался новый, хоть и без рожков, которые пришлось добывать путем неправедным. Но это мелочи. Главное, автомат новый, а то он повидал из какого дерьма приходится некоторым стрелять. И в этом контрабасу с Брянщины сильно свезло. Обмундирования, вот, приличного не досталось, все ношеное-переношеное, блеклое, местами потрепанное до дыр.

На войне этой во всем был бардак. С едой – бардак особый.

– И чего такого особенного сказал-то? – продолжал изумляться Терентьев, скользя по глиняным кочкам. – У нас в деревне, например, если собака, то и живет, как собака: на улице, в будке. Ест то, что дадут. И дом охраняет. А у них там, в городах, совсем с ума сошли! Жратва собачья в магазинах специальных продается, дорогущая! Я то сам не видел, рассказывали… Да…

Терентьев поскользнулся – камешек вывернулся из-под сапога, – только коричневая жижа веером! Он выругался в сто этажей, нащупал место поудобнее, выбрался на обочину, и продолжил свой горький монолог:

– И спят эти твари в хозяйских постелях под одеялом! А врача, случись что, им прямо на дом вызывают! А зимой они в пальто и ботинках ходят! Кхе-х! Етить! В пальто и в ботинках! И что они сюда-то без ботинок приезжают?! Хоть бы посмотреть своими глазами на это чудо…

Ему трудно было понять все происходящее. Вот, про себя он хорошо знал, зачем он тут, почему терпит эту грязь. А где он еще заработает деньги на дом?! То-то же! Потому он контрабас. Ехал сюда – не боялся ничего. И никого. «Чехи» пусть его боятся! Даже трезвого. Или, как говорил Терентьев, «тверезого». А пьяного пусть еще больше боятся, потому что пьяному ему все по барабану. И ни пуля его не берет, ни фугас на дороге не встречается.

«Тьфу-тьфу-тьфу!!!» – поплевал через плечо Терентьев. Он уже и забыл про ссору с этим собачником. И черт бы с ним, с этим псом подраненным. Не только для себя ведь старался, а выставили каким-то людоедом, етить!

– Да и летите вы к чертовой бабушке! – крикнул кому-то обижено Терентьев, развернулся, и зашлепал по непролазной грязи в обратную сторону.

* * *

Брюхо Конраду заштопал медбрат, сопровождавший раненых бойцов. В Ростове-на-Дону у них была посадка и длительное ожидание, вот это «окно» и использовали для операции.

Пока пес спал под действием наркоза, медбрат осмотрел его лапы. Он прикусывал губу и сокрушенно качал головой, а потом сказал:

– Сложный перелом. Зафиксируем, а в Питере врачи уже разберутся, что с этим делать. Одно скажу, ходить тебе за ним, как за ребенком, придется после этого.

И ходил Стас, выхаживал Конрада после операции. Сам научился ставить капельницу: девки-медички в ветклинике показали. Ничего сложного, если в вене стоит трубочка специальная – катетер. Пес лежал на одеяле у старого трехстворчатого шкафа. Стас закреплял бутылку с лекарством на вбитом в дверцу гвозде, иголку вставлял в катетер, и прокручивал колесико в зажиме на системе. Капли начинали падать в прозрачный пластиковый резервуар. Медленно, долго. Когда жидкость в бутылке заканчивалась, на гвозде закреплялась новая емкость. И снова – кап-кап-кап, – медленно и долго.

Деньги, которые Стас заработал в командировке, ему очень пригодились. Собачья медицина – дело дорогое: лекарства, рентген, анализы, консультации врача. Особенно дорого обошлась ему операция: кости задних лап врачи собирали буквально по кусочкам, потом поставили спицы и зафиксировали все гипсовой повязкой.

Конрад много спал и вел себя, как больной пенсионер: он терпеливо сносил перевязки, уколы и тяжелые гипсовые «штаны».

Стас покупал ему разные вкусности, но от еды Конрад отказывался, только пил жадно и много. Но в ответ на внимание нового хозяина благодарно лизал ему руки, и тот с трудом сдерживал слезы. И вспоминал при этом не Гошу, который воспитал собаку, а Терентьева, который, хотел сожрать Конрада!

Через неделю пес повеселел, начал есть, и научился ловко ползать, опираясь на сильные передние лапы. «Заживает, как на собаке», – это было про Конрада.

– Что удивительно, – говорил ветврач, осматривая пса после того, как снял с него гипс, – очень часто у молодых маленьких собак переломы срастаются очень тяжело, а у таких мощных овчарок все происходит куда быстрее. Правда, мелкие собачки, как блохи, скачут даже со сломанными лапами, а эти с пониманием относятся к лечению и терпеливо ждут, когда все закончится.

И спросил у Конрада, глядя в его умные глаза:

– Ну, что, парень, соскучился по улице? Гулять хочешь?!

Пес стриганул ушами на слово «гулять».

– Работать он хочет, – вставил Стас, и Конрад встрепенулся, и если бы его не удержали за ошейник, то встал бы.

– Лежи-лежи! – остановил его Стас. – Отработал, кажется… А, док, вы как думаете?

– Думаю так же. Перелом был очень сложный, и можно сказать с уверенностью, что он будет прихрамывать. Но не это главное. Наверное, психика у пса все-таки пострадала. И большой вопрос, будет ли он после всего, что случилось, искать мины и взрывчатку. Все-таки, это собака! Вот, если бы с ним можно было поговорить…

* * *

Первая вылазка на прогулку стала для Стаса Горенко и Конрада настоящим испытанием. Не смотря на то, что минно-розыскной пес уже уверенно стоял на ногах, Стас чувствовал себя рядом с ним, как с ребенком, который делает первые шаги. Он покрывался испариной, когда собаку заносило в сторону. Хотя, это было, наверное, скорее оттого, что пес долгое время провел в четырех стенах тесной питерской «хрущобы».