Оценить:
 Рейтинг: 0

Одиночное плавание к острову Крым

Год написания книги
2016
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 >>
На страницу:
8 из 10
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

За окном тихонько щелкнул какой-то механизм, и Наташкин муж помахал всем – «Пока!». Его взъерошенная макушка дрогнула и скрылась под окном. Наталья еще посмотрела немного вниз, потом махнула ладошкой, и отошла от окна.

Эту лохматую макушку Наташкиного мужа Марина всегда вспоминала, когда ей было особенно одиноко. Обидно было до чертиков, что к ней никто в окно не забирался с апельсинами и цветами. И она так легко не отказывалась от них в пользу больничных нянечек. Ах, как ей хотелось вот так же просто сказать лохматой макушке в окне, что им нельзя есть апельсины, потому что у малышей может быть аллергия, а цветы нельзя, потому что антисанитария!

Но ей так сказать было абсолютно некому. Марина весь вечер пролежала тогда, отвернувшись носом к стенке, как их третья соседка по палате, и даже всплакнула без звука, закусив до боли фалангу указательного пальца на правой руке.

Наталья не понимала, что происходит. Она присела на краешек скрипучей больничной кровати с продавленной сеткой, в которой точно в гамаке, утонув по центру, лежала Маришка, и тихонько поглаживала ее по плечу. На нем ясно выделялись два аккуратных пятнышка – следы от детских прививок, из-за которых хрупкая Маришка сама выглядела обиженным ребенком. Наталья ни о чем не расспрашивала свою новую подругу.

А ночью Марину прорвало. Не смотря на трудный и длинный день, им не спалось. Они устали считать слонов и баранов, уставившись в едва схваченный тенями потолок больничной палаты – за окном висели белые питерские сумерки.

Нат, ты не спишь? – Заговорила Марина, сначала шепотом, словно пробуя плотную тишину, потом – в полголоса, так, что Наташе не пришлось прислушиваться к словам.

…И что, ты так больше о нем и не знаешь ничего? – спросила Наталья, когда ее новая подруга закончила свой печальный рассказ.

Нет, конечно. А что и как тут узнаешь?!…

Они помолчали. Наташка нашла в темноте Маришкину руку, крепко сжала ее холодные пальцы. «Держись!» – не сказала, а выдохнула.

Из роддома их забирал Наташкин муж Лев. Их выписали одновременно, а ехать им было в одну сторону, вот и решено было сэкономить немножко на такси.

У Наташи и Левушки была маленькая квартирка на Московском проспекте, а у Марины – комнатка в коммуналке на соседней улице. Они были безумно рады тому, что живут рядом. Город огромный, с маленьким ребенком много не наездишь в транспорте по гостям, а тут – пять минут спокойным шагом между ними.

Лев у Натальи вкалывал с утра до вечере на своем заводе, совмещая все, что позволено было совмещать ему на инженерной должности. Уходил засветло и возвращался затемно. В выходные думал только о том, как бы выспаться вперед на всю неделю. И чтобы маленькая Женька не мешала папе спать, Наташка брала малышку и уходила на весь день к Марине. Да и по будням они все время проводили вместе. Так было проще и малышей убаюкивать, и кормить, и по очереди бегать на молочную кухню.

Очень скоро Лев Стрелков стал говорить про них «мои девчонки», а на работе над ним подшучивали мужики: отвез в роддом одну жену, назад получил двух, и обе – с малышами. И в детском вопросе полный набор – один мальчик, и одна девочка.

Это было не вероятно. Таких близких отношений, какие сложились между этими, вчера еще абсолютно посторонними людьми, надо было поискать среди родственников. Родных людей нередко раздирают не нужные ссоры, и войны между ними идут такие, что оторопь берет. А эти трое стали роднее родных. Нет, не трое! Еще Женька и Егорка, их дети. Они очень скоро перестали разделять их, только в документах одна была Стрелкова, а другой – Андреев. Они почти одновременно начали ходить и говорить. И если мам было две – Наташа – у Женьки и Марина – у Егора, то папа был один, только Женькин. И когда Егорка следом за Женькой уверенно назвал Левушку «папой», тот не очень-то и удивился. А Маришка разрыдалась.

Они жили очень дружно. Особенно веселыми были праздники, когда Лева устраивал для всех поход в парк или поездку за город. Марина не чувствовала себя лишней в их семье. От денег, которые она пыталась ему всучить на общий кошелек, отмахивался всегда.

– Отстань, Мариха! – Весело говорил ей Лева. – На том свете угольками сочтемся…

Такая поговорка у него была.

А потом случилось страшное – умер Левушка. Все произошло на работе. Утром ушел, как всегда – поцеловал на дорожку спящую Женьку и сонную Наташку, которая проводила его до порога. До работы доехал нормально, только давило как-то противно внутри, будто долго-долго бежал по глубокому снегу и задохнулся.

На проходной Лева показал свой пропуск, шагнул на территорию завода, и тут у него потемнело в глазах. Он качнулся, по инерции пролетел несколько шагов вперед, и упал. Пока прибежала из медпункта сестра, пока вызвали скорую помощь, пока все бестолково носились кругами по темному коридору в поисках аптечки с нашатырным спиртом, Левушке он уже не понадобился. Да и вряд ли бы нашатырь спас его изношенное сердце.

Вечером Наташке сообщили о том, что случилось. С завода к Стрелковым снарядили целую экспедицию. Когда Наталья открыла двери, и увидела делегацию, во главе с заместителем директора завода, она все поняла. В глазах у нее потемнело, а очнулась она на диване с ваткой под носом, смоченной заранее нашатырем.

– Ты поплачь, поплачь, – скулила по-бабьи ей в ухо председатель месткома завода Анна Игнатьевна Чичина. – Легче станет, девонька.

А Наталья не могла плакать. Она окаменела. Ни слез, ни рыданий, ни причитаний. Она, то сидела часами, уставившись в одну точку, то носилась, как заводная по дому, собирая вещи в морг мужу. И все это абсолютно молча.

Зато трехлетняя Женька давала дрозда за троих: она орала, не переставая ни на минуту. Ей хотелось, чтобы мама держала ее на руках, играла с ней, разговаривала. А мама не могла выдавить из себя ни слова. Наташка похудела и осунулась за эти дни, и безумно устала от огромного количества незнакомых людей, которые что-то делали в ее доме, скользили тенями в тесной прихожей, шепотом разговаривали, пытались с ней обсуждать меню для поминального стола.

Она смотрела на них с мольбой. «Отстаньте все!» – прочитала в ее глазах Марина.

– Отстаньте от нее! – Сказала она всем по-тихому на кухне. – Если что-то надо спросить – спросите у меня. А ее не трогайте.

Очнулась Наташка после девятого дня. Марина с Егоркой тогда поселилась у нее, взвалив на себя все заботы о детях, и о Наталье, которая все так и молчала, глядя часами на фотографию Левушки в черной рамке. Глаза при этом у нее были сухие, красные от бессонницы.

На девятый день поехали на Южное кладбище, оставив малышей на соседку. Наталья испуганно озиралась по сторонам. В день похорон она кладбище не видела. А тут…

Наталья вопросительно посмотрела на Марину.

– Самое крупное в Европе, – пояснила она.

– Правда что ли? – С удивлением спросила председатель профкома Чичина, которую прислали с завода для помощи вдове. – Надо же… Самое крупное в Европе…

Когда вечером они остались дома одни, Наталья вдруг сказала тихо:

– Как теперь жить?

Она посмотрела на Маринку воспаленными уставшими глазами.

– Как жить… – Марина тяжело вздохнула, скрывая за вздохом радость: слава Богу, заговорила! – Наташ, надо жить. Ты не одна.

– Как теперь жить? – Снова сказала Наталья. Она спрашивала у себя самой. И ответа не ждала.

После сорокового дня потекли серые осенние будни, горькие и печальные. Марина старалась загружать Наталью по полной программе. Пока та была занята, как-то забывалась. Даже улыбалась порой. А стоило ей остаться без дела, как она тут же уходила в себя, и Марина видела, как мгновенно наливаются у нее слезами глаза и начинают дрожать руки.

Это был страшный год, в котором не было праздников – одни будни. Не было зимы, весны и лета – была только осень, зябкая и стылая.

Они сдали Маришкину комнату двум тихим студенткам из Читы, и поселились у Натальи. Марина ухаживала не только за их детьми, но еще и за подругой, которая не в состоянии была даже одеться нормально. Наталья не помнила, где у нее лежат колготки, не знала, куда подевалась кофточка, не понимала, сколько надо заплатить за продукты в магазине.

Приходить в себя Наталья стала только через год.

За это время тихие студентки из Читы оперились в Питере так, что соседи по коммунальной квартире стонали от их выкрутасов. Они разыскали Марину и потребовали выгнать этих квартиросъемщиц, у которых, что ни день, то праздник с мужиками да хороводами, и гульба до утра.

За неделю Марина решила все проблемы с соседями, и только собралась найти новых жильцов, как Наталья ей объявила:

– Мариш, не надо никого искать…

– Почему? – Маринка удивилась. Деньги, которые она получала от студенток, были хорошей прибавкой к их общему бюджету.

– Я, Марин, к родителям поеду, на Украину. Квартиру здесь я поменяю на хорошую в Донецке. Я не могу больше тут жить. Тут мне все всегда будет напоминать Левушку…

Наташка меняла свою квартиру долго и мучительно. Продать в Петербурге недвижимость, чтобы купить квартиру в другом месте, тогда еще было нельзя. Квартиры еще не были в собственности. Все, что можно было сделать – это обменять. И чтобы переехать в хорошую квартиру в Донецке, Наташке пришлось стать звеном в «цепочке», в которой, к счастью, звеньев было не так много – только три. Причем одно звено – одинокая бабушка с Невского проспекта, которая должна была въехать в Наташкину квартиру из больших хором с приличной доплатой, в последний момент едва не соскочила с обмена. Бабушка сначала стала заворачивать большую доплату, а когда риелтор Танечка поговорила с ней по душам, оказалось, что бабушка просто боится остаться без доплаты и без квартиры.

В это же самое время граждане Донецка, которые спали и видели квартиру на Невском проспекте, просто били копытом и сидели на чемоданах. Они каждый день звонили бабке, которая взбрыкнула в последний момент, и всячески уговаривали ее, мешая тем самым процессу обмена. После их звонка бабка звонила Танечке и рыдала в трубку:

– Я боюсь этих нахальных дончаков! Танечка! Вы должны меня понять! Я – коренная ленинградка, а они мне говорят – «бабка»! Какая я им бабка?! То же мне, внуки! И вообще, я их боюсь. Может, ну, его к чертям весь этот обмен, а?

Дончаки в это же время обрывали телефон Танечки, но им из трубки доносились лишь частые гудки занятости. Наконец, они пробивались через эфир, и почти рыдали, и жаловались на упрямую бабку.

А Танечка в свою очередь терпеливо внушала им, что если они не прекратят это не нужное общение, то все сорвется, так как бабушка уже была готова пожертвовать внесенным залогом и остаться в хоромах на Невском.

И только Наташка тихонько сидела в своей квартирке и никому не звонила, и никого не торопила, а просто ждала. Ей по большому счету было все равно, срастется или нет. Не срастется – значит, она снова впряжется в поиск, и найдет, в конце концов, то, что ей нужно. И она высидела результат. Дончаки, наконец, перестали дергать питерскую бабку, бабка успокоилась. И когда в очередной раз она получила квитанции на оплату коммунальных услуг, и остатки волос у нее на голове встали дыбом от цифр, она позвонила Танечке и устало сказала:
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 >>
На страницу:
8 из 10