Лето печали

По мнению Сабурова, бывшая княжна Литовцева если и не руководила Цепью единолично, то вдохновляла ее преступные деяния.

Покосившись на мистера Генри Джеймса, он решил попытать счастья. Сочинитель мог узнать Литовцевых. Обойдя Розеттский камень, Сабуров вспомнил свидание с ее сиятельством в Эрмитаже.

– Действительно, это памятник гению человечества, – сказал он литератору. – Теперь я понимаю, откуда вы черпаете вдохновение.

В ответ на телеграмму с просьбой о встрече, литератор сообщил, что будет ждать его в Британском музее. Мистер Генри Джеймс довольно покраснел. Сабуров ловко вытащил из кармана сюртука записную книжку.

– Не откажите в любезности взглянуть еще на пару набросков.

Рассматривая листок с портретом Пьетро Дорио, мистер Джеймс поежился.

– Похож на Франкенштейна. Именно таким я его себе всегда представлял. Нет, я его никогда не видел, мистер Гренвилл. Подобное лицо невозможно забыть.

В его руках оказался второй эскиз. Сабуров внимательно следил за американцем. Лицо Джеймса едва заметно дрогнуло, он вернул бумагу.

– Я встречался с этой девушкой два раза, мистер Гренвилл. Первый раз в компании Маргарет…

Литератор осекся. Сабуров требовательно спросил:

– А второй?

Мистер Джеймс неохотно сказал:

– Мы виделись наедине.

Считая кофе уделом континентальных чудаков, миссис Сэвилл обеспечивала жильцов только чаем. Максим Михайлович ставил кофейник на медную треногу, которую засовывали в камин. По уверениям старьевщика, тренога помнила елизаветинские времена.

– Может быть, на ней варил кофе сам великий бард, – сказал обросший седым волосом старик. – Не скупитесь, молодой человек, вещь музейная.

Сабуров сомневался в благородном происхождении треноги, однако свою работу она выполняла отлично. Обмотав руку льняным полотенцем, он поставил на стол закопченный кофейник. Мистер Генри Джеймс нахохлился в кресле, куда Максим Михайлович всегда усаживал посетителей.

– Здесь восточные пряности, – сказал Сабуров. – Вы согреетесь и взбодритесь. Обеда не обещаю, но у меня есть французский сыр и хорошая ветчина.

Запах корицы и гвоздики напомнил Сабурову о его единственном рандеву с покойным Адрианом Николаевичем Завалишиным, который, по его мнению, чем-то напоминал мистера Джеймса. Сабуров, правда, считал, что Завалишин был потверже характером.

Едва упомянув о встрече с Литовцевой, мистер Джеймс опять стал хватать ртом воздух.

– У меня приступ, – пробормотал американец. – Мне нужен врач, мистер Гренвилл.

Опасаясь публичной истерики сочинителя у Розеттского камня, Сабуров увлек его к выходу.

– Я живу рядом, – уверил он мистера Джеймса. – Я сварю кофе и у меня есть нюхательные соли.

Соли Сабуров завел из-за клиенток, которые могли лишиться чувств, рассказывая о своих страхах. Внимательно вглядываясь в темные глаза мистера Джеймса, Сабуров тоже заметил если не страх, то беспокойство. Он сомневался, что сочинитель, с его розами в фаянсовых горшках и полосатым котом, стал бы топить людей в ванной, однако внешность людей часто бывала обманчивой.

Максим Михайлович составил в блокноте список адресов, где требовалось взять анализ. В гарсоньерке мистера Джеймса и в «Тополях» из кранов текла одна и та же вода.

Беспокойство Джеймса, тем не менее, стало причиной тревоги и для Максима Михайловича. Американец явно не хотел распространяться о встрече с Литовцевой, однако Сабурову требовалось, как он выражался, вывернуть сочинителя наизнанку.

Нюхательные соли, чашка кофе и сэндвич на французском багете должны были помочь мистеру Джеймсу прийти в себя.

Максим Михайлович предпочитал ржаные буханки из эмигрантских пекарен в Ист-Энде, однако незачем было вызывать у мистера Джеймса ненужные вопросы. Сабуров предполагал, что сочинитель привык к континентальной кухне.

Опустившись в кресло, он взялся за кофе. Мистер Джеймс благодарно сказал:

– Большое спасибо. Мне стало дурно из-за воспоминаний. Я думаю о несчастной Маргарет. Знаете, мистер Гренвилл, – американец подался вперед. – В начале февраля мы смотрели представление «Отелло» в Вест-Энде.

Сабуров никогда не прерывал свидетелей, по опыту зная, что рано или поздно они все расскажут сами. Мистер Джеймс поднес руку ко лбу.

– В антракте мы остались в ложе и Маргарет спросила, верю ли я, что человека можно полюбить за муки, – сочинитель горько усмехнулся. – Однако речь шла не обо мне. Какие у меня муки? Журнальных заработков хватает для спокойной жизни.

– Маргарет продолжила, – он повел рукой. – Да, именно так: «Люди, испытавшие страдания, видят друг друга издалека. Они словно братья и сестры, пусть и не по крови».

Американец полез за блокнотом.

– Погодите, – извинился он. – Я должен все записать. Фразы пригодятся для работы.

Терпеливо подождав, Сабуров поинтересовался:

– Все-таки, что насчет той девушки с эскиза?

Мистер Джеймс поднял голову от записной книжки.

– Девушка, – спохватился он. – Ее звали мисс Софи. В первый раз я встретил ее с Маргарет в Гайд-парке. Маргарет хорошо держалась в седле, но охотиться не любила. Она брала лошадь для моциона. Мисс Софи тоже оказалась искусной наездницей. Мы обменялись парой слов, а потом она прислала письмо с просьбой о встрече. Должно быть, она взяла мой адрес у Маргарет.

Сабуров пожалел парня, у которого мисс Перегрин не сходила с языка. Он был уверен, что скоро мистер Джеймс найдет новое увлечение, но пока литератор явно тосковал.

Максим Михайлович утвердительно сказал:

– Вы увиделись в Челси, на вашей квартире.

Мистер Джеймс удивился:

– Разумеется, нет. Приличная девушка не придет к одинокому мужчине, – Сабуров невольно подумал о фрейлейн Амалии.

– В музее Виктории и Альберта утром пустынно, поэтому я и сказал, что мы встретились наедине, – объяснил сочинитель.

Подвинув ему серебряный портсигар, Максим Михайлович поинтересовался:

– И о чем же вы говорили с мисс Софи?

– Сначала о средневековых манускриптах, – с готовностью ответил мистер Джеймс. – Она большой знаток истории. Мисс Софи приехала откуда-то с континента, поэтому она расспрашивала меня об Америке.

Сабуров нарочито небрежно спросил:

– О какой-то особенной ее части?

Мистер Джеймс мимолетно улыбнулся.