что ты, глупая, я повсюду теперь с тобой.
двухсторонний
всё умирает. остаётся дождь –
косые полосы разнеженной воды.
я не пророчу, только жди беды
тот дом, в который ты придёшь.
всё остаётся – умирает дождь.
грядёт то лето, с коим не знаком
твой нос и кожа. брошенный алтарь.
на высоте качается звонарь,
боясь щеки коснуться языком.
пройдёт то лето, с коим не знаком.
ты наблюдаешь всё, прилежный старовер.
ту девочку, которой меня мало,
поправившую утром одеяло
и притворившую почти не слышно дверь.
ты пропускаешь всё, прилежный старовер.
моим словам гореть. тебе – курить.
следить, пока тебе готовят ужин,
считать, что я готовлю явно хуже,
и теребить в руках зубную нить.
моим словам чадить. тебе – курить.
ночь холодна. и предвещает зиму
словарь кончается любимой буквой «п».
я еду в полностью проплаченном купе,
и жизнь размеренно проскальзывает мимо.
ночь так нежна. и завершает зиму.
юнг
поздно ли, а возвращаешься к этому каменному мосту –
к собственному убогому постаменту.
здесь мы, бывало, прощались, утрируя все моменты:
вот поцелуй, отрицающий Бога и красоту.
вот ты садишься в машину, как на персональный электростул,
и уезжаешь в пустую звенящую пустоту.
вот я обращаюсь в выводок брошенных стервенят.
тебе ничего не найти там, где нечего больше терять.
глупыми недоделками нас созерцают вещи.
навряд ли ты вспомнишь – глухая бесформенная стена –
видит ночами, как я возвращаюсь сюда одна.
без смысла и даже надежды на встречу.
фонарь у кафе со мной коротает вечер.
«не делаю ничего» едва отличимо от «делать нечего».
вот лифт наблюдает твоих бесконечных шлюшек.
ну и пускай. если тебе так лучше.
пыталась бы выйти сухой и живою из этого лета –
бежала бы в ниццу, марсель или рим.
но демон отсюда так неподражаемо мною любим,
что мне не оставить его. до рассвета
я в пляске с тенями как дым сигаретный
собой разбавляю грядущий июнь.