Заговорщики. Преступление

Но Гопкинс только рассмеялся в ответ и, не меняя тона, продолжал поучать:

– Можете не любить ее, но найдите средства еще и еще раз доказывать ста сорока миллионам простых американцев, что великая справедливость вовсе не в том, чтобы у вас не было золотых ванн, а в том, чтобы эти простые американцы имели эмалированные или хотя бы цинковые ванны.

Глаза Гопкинса делались все более злыми. Он поднял пустой бокал, постучал его краем по бутылке и, прищурившись, прислушался к тонкому долгому звуку, издаваемому хрусталем. Не глядя на собеседника, медленно процедил сквозь зубы:

– И их женам пока вовсе не нужны каблуки с бриллиантами. Дайте им цветные стеклышки. Иначе у вас отберут ваши бриллианты. Поняли?

– Я хочу, чтобы их было не сто сорок миллионов, а по крайней мере вдвое меньше. Ровно столько, сколько нужно для того, чтобы двигать мою машину… ни одним человеком больше.

– Это утопия, Джон. Глупейшая утопия, которая когда-либо владела человеческими умами.

– А война! При нынешних средствах истребления мы можем перемолоть миллионы, десятки миллионов не нужных нам людей.

Черты Гопкинса застыли. Он проговорил:

– Не то, Джон, не то! Это не к лицу тому, кто хочет говорить об овладении всем миром. Имейте в виду, что только в том случае, если массы будут верить хозяевам, верить вам и бояться вас, вам удастся поднять их на действия, необходимые для распространения вашей власти. Всякая масса, в том числе и американская, пойдет за вами, если будет уверена, что действует во имя цивилизации, во имя той самой справедливости, которой она так яростно добивается для себя самой… – Гопкинс задумался, потом продолжал: – Никогда не забывайте, Джон, что массе нужны идеалы. – При этих словах Гопкинс положил руку на плечо собеседника. – Помните мои слова, Джон: если Советам удастся осуществить еще хотя бы две своих пятилетки, – а это им, по-видимому, удастся, – они будут продолжать такими же темпами улучшать положение масс в своей стране. Если нам, при нашей системе, не удастся продвинуть жизнь вперед, то не найдется таких говорунов ни в нашей партии, ни в вашей, которые сумели бы отговорить американцев испробовать у себя то, что так здорово получается у русских… В этом все дело.

– Вы считаете, что в нашем распоряжении всего десять лет…

– Вы понимаете все чересчур буквально. – Гопкинс посмотрел на часы и спросил, словно невзначай: – Вы здорово завязли в Германии?

Ванденгейм был уверен, что Гопкинс знает все не хуже его самого, но с деланной откровенностью выложил:

– От вас никаких секретов, Гарри: моя группа имеет там около четырех миллиардов прямых вложений и… и интересы еще кое в каких делах… миллиардов на шесть.

– Значит… десять?

– Примерно…

– А Рокфеллер и другие?

– Раза в полтора-два больше…

– А немцы – у нас?

– Только интересы, никаких вложений.

– Умно играют… Не боитесь? – с усмешкой спросил Гопкинс.

Вместо ответа Ванденгейм поднял большой красный кулак и крепко сжал его. Он как бы говорил: «Вот они где».

Однако, поглядев в глаза собеседнику, он понял, что тот не принадлежит к числу людей, которые легко верят на слово. А Джону хотелось, чтобы Гопкинс верил. Не только тому, что Джон говорил сейчас здесь, а поверил бы накрепко, навсегда, тому, что Джон хочет идти вместе с ними, если… ему отведут в этом походе надлежащее место. Он хотел быть тут, в этом штабе, откуда Америка будет править миром.

Совсем близко придвинувшись к Гопкинсу и дыша ему в ухо, он заговорил негромко, будто доверяя ему самое сокровенное:

– Не в немцах дело, Гарри. Они нам не страшны. Пусть бы завтра, сегодня ночью, через час они затеяли войну со всей Европой – мы ничего не теряем. Да что я говорю – с Европой, – пусть воюют со всем миром!..

Гопкинс проговорил, не отнимая от губ бокала с вином:

– Может быть, вы ничего не имеете против того, чтобы они воевали и с нами?

При этом бесцветные глаза Гопкинса следили за каждой чертой собеседника, за малейшим движением его лица.

Ванденгейм не стал объяснять Гопкинсу сложный механизм секретных договоров, делавших обе стороны – американскую и немецкую – равными участниками в прибылях промышленников обеих стран при любой военной ситуации. Ванденгейм был уверен, что Гопкинс отлично знает, в чем дело. Джон полагал, что не может быть такого положения, чтобы самые архисекретные сделки капиталистов оставались тайной для Белого дома. Его обитатели сами являются ведь не последними участниками предприятий, заинтересованных в этих сделках.

– Гораздо больше Германии меня беспокоит Россия, – сказал Джон. – Да, да, я говорю именно то, что хочу сказать: Россия!

– Надеюсь, там-то у вас нет вложений? – спросил Гопкинс.

– Если бы вы были дельцом, то не стали бы спрашивать, – сердито проговорил Ванденгейм. – Я сказал бы: есть, и дьявольски большие.

– Вкладывать деньги в Россию! – Гопкинс всплеснул руками.

Ванденгейм с досадою отмахнулся:

– Дела давно минувших дней… Тогда все были уверены, что большевики не продержатся и пяти лет… Бакинская нефть, разведки на Алтае…

Гопкинс рассмеялся:

– Значит, одна бумага! А я думал, серьезно.

– Что может быть серьезней такой бумаги, Гарри?

– Скупили-то всё наверняка по центу за доллар.

– Иногда и дешевле, – не без хвастовства заявил Ванденгейм.

– Тогда беда еще не так велика…

– А вы представляете себе, какие возможности мы теряем в России? Об этом стоит подумать, Гарри. Очень стоит…

Джон долго еще говорил о выгодах, которые американский капитал мог бы извлечь из России, но нельзя было понять, слушает ли его Гопкинс. Держа недопитый бокал против лица, тот клевал носом. Он оживился только тогда, когда Ванденгейм заговорил о Китае, и окончательно пришел в себя, когда дело дошло до Японии.

– Неужели вы не считаете сколько-нибудь целесообразным поощрить Японию к движению на северо-запад? – говорил Ванденгейм.

Гопкинс ответил неопределенно:

– Это дело Грю.

– Чем ближе джапы подберутся к границам Советов…

– Вы, видно, забыли о договоре взаимной помощи, фактически о союзном договоре между Советами и Монголией.

– Те же Советы…

– Тем хуже… Попытки Японии проникнуть в СССР этим путем, а заметим в скобках: это самая прямая дорога к Транссибирской магистрали, – подобная попытка вызвала бы яростную реакцию Москвы.

– Значит, драка? – восторженно крикнул Ванденгейм. – Разве это не то самое, к чему мы стремимся?