– Я ем омаров только с соусом Фалька, – ответил Гопкинс унылым тоном человека, которому из-за отсутствия доброй половины желудка самая мысль об еде не доставляла ничего, кроме неприятности.
– Перестаньте! – воскликнул Рузвельт. – Фальк – самый отвратительный обманщик, который когда-либо занимался соусами. Он готовит их из дешевых отходов.
– Кто вам сказал?
– Против Фалька уже несколько раз пытались возбудить преследование: он отравляет миллионы людей. Но всякий раз этот негодяй ускользает. И не могу понять, каким образом? – Рузвельт развел руками.
– Так я вам скажу: вероятно, всякий раз, когда Фальк должен попасть под суд, в его компании прибавляется еще один акционер – судья, который прекращает дело.
– Если бы это было так просто… – недоверчиво произнес Рузвельт.
– Не воображаете ли вы, что это слишком сложно? – желчно сказал Гопкинс. – Но черт бы его побрал! Неужели я должен отказаться и от омаров?
– Мясо омаров очень полезно, – наставительно возразил Рузвельт. – Когда я собирался открывать ресторанную линию…
– Вы опять выдумываете.
– Ничуть не бывало. Сейчас расскажу. Но сначала о соусах. Боюсь, что ваше пристрастие к дрянной приправе вынудит хирургов к повторной операции.
– Станут они напрасно терять время! – с напускной небрежностью сказал Гопкинс. – Разве только какая-нибудь старая дева, одна на все Штаты, теперь не знает, что борьба с раком – пустое занятие.
– Ну, уж непременно рак! – В тоне Рузвельта звучало ободрение, хотя он отлично знал, как называется болезнь Гопкинса.
Сам тяжело больной, ясно сознающий свою неизлечимость, Рузвельт не мог свыкнуться с мыслью, что смерть сторожит его ближайшего помощника, ставшего еще нужнее после смерти Гоу. Гарри дьявольски работоспособен, его связи обширны. Он, как хороший лоцман, помогает Рузвельту вести корабль сквозь пенистые буруны политики между банковской Сциллой Моргана и нефтяной Харибдой Рокфеллера… Да, Гарри незаменимый помощник.
Рузвельт отлично знал, что говорят и даже чего не говорят вслух, а только думают об его советнике. Злые языки приклеили Гопкинсу ярлык «помеси Макиавелли и Распутина из Айовы». Его считают злым гением Белого дома, закулисным интриганом. Все это знал президент. Но зато он знал и то, что Гарри – это человек, с которым он может работать спокойно. Наконец, Рузвельт был уверен: в любой момент можно вместо себя подставить Гопкинса под удары политических противников. Всякое поношение отскочит от Гарри, как старинное каменное ядро от брони из лучшей современной стали.
Откуда, как пришла эта дружба двух людей, столь мало похожих друг на друга? Рузвельт был аристократ, в том смысле, как об этом принято говорить в его круге. Он всегда с гордостью произносил имена своих предков, высадившихся с «Майского цветка». Он знал, что его считают «тонко воспитанным человеком общества», и не без кокетства носил репутацию всеобщего очарователя. Как он мог сойтись с этим социалистом-ренегатом, сыном шорника, резким, подчас нарочито неучтивым Гопкинсом? Гарри был способен, забросив все дела, вдруг превратиться в оголтелого гуляку и в наказание за это надолго слечь в постель. Почему потомственный миллионер так доверился человеку, не обладавшему сколько-нибудь значительными собственными средствами, но с легкою душой разбрасывавшему чужие миллиарды?
Все это считалось психологической загадкой для журналистов и досадным парадоксом, хотя никакой загадки тут не было: Гопкинс был фанатически предан Рузвельту, он был «его человеком».
Когда Гопкинс, заговорив о соусах, невольно напомнил Рузвельту о своей смертельной болезни, чувство беспокойства всплыло у Рузвельта со всею силой.
Президент ласково притянул Гарри к себе за рукав. Но Гопкинс махнул рукой, словно говоря: «Буду ли я есть соус Фалька или какого-нибудь другого жулика – все равно смерть».
Рузвельт с возмущением воскликнул:
– Гарри, дорогой, поймите: вы мне нужны! Мне и Штатам. Не зря же толкуют, что вы мой «личный министр иностранных дел»!
Гопкинс криво улыбнулся.
– Если вопрос стоит так серьезно, то я готов переменить поставщика соусов.
– Запрещаю вам покупать их у кого бы то ни было, слышите? Моя собственная кухня будет поставлять вам приправы к еде. Макинтайр составит рецепты и…
Гопкинс перебил:
– Тогда уж и изготовление этих снадобий поручите Фоксу.
– Блестящая мысль, Гарри! Из того, что Фокс фармацевт, вовсе не следует, что он не может приготовить вам отличный соус для омаров. Кстати, я едва не забыл об омарах.
Зная, что сейчас Рузвельт ударится в воспоминания, Гопкинс болезненно поморщился. Ему жгла руки папка с бумагами, которую он держал за спиной. Необходимо было подсказать президенту кое-что очень важное. Дело не терпело отлагательства, а воспоминания Рузвельта – это на добрых полчаса.
– Вы отчаянный прозаик, Гарри. Если бы нас не сближало то, что мы оба безнадежные калеки…
– Надеюсь, не только это…
– Но и это не последнее в нашей совместной скачке, старина! Хотя не менее важно то, что у нас чертовски разные натуры: вы способны думать об омарах только как о кусках пищи красного цвета, немного пахнущих морем и падалью, для меня омар – целое приключение. Это было лет двадцать тому назад, может быть, немного меньше. Мне пришла идея ускорить доставку даров моря из Новой Англии на Средний Запад, перевозя их в экспрессах. Этого еще никто не пробовал. Я стал размышлять над тем, какой продукт смог бы выдержать высокий тариф такой перевозки.
– По-моему, устрицы…
– Нет, омары! Вот что показалось мне подходящим товаром. Перевозка в холодильнике экспресса не могла сделать их слишком дорогими для любителей деликатесов в Сен-Луи. В течение года дело шло так, что я подумывал уже о расширении ассортимента, когда случилось несчастье… вот это… – Рузвельт указал на свои ноги. – Пришлось бросить все на компаньона.
– Кого именно? – быстро, хотя и совершенно машинально, спросил Гопкинс.
– Не все ли равно? – неопределенно ответил Рузвельт. – Когда я пришел в себя от удара настолько, что вспомнил об этих омарах и справился о деле, оказалось, что оно с треском вылетело в трубу.
– Как и большинство ваших дел, – скептически заметил Гопкинс.
– Да… Компаньона осенила великолепная идея: «Если арендовать целую полосу берега в бухте и огородить ее так, чтобы омары не могли уходить в море, то они начнут размножаться и скоро заполнят всю бухту. Это будут наши собственные омары, совсем под руками». Увы, в его плане оказался один маленький просчет: чтобы размножаться, омары должны уходить в море… Так лопнуло это дело…
Рассказывая, Рузвельт мечтательно смотрел в окно, весь отдаваясь воспоминаниям:
– Потом мне еще раз пришла блестящая мысль, связанная с гастрономией. Я заметил, что по Албани пост-род происходит усиленное движение автомобилей, и подумал: было бы неплохо создать вдоль этой дороги цепь ресторанов. Они снабжались бы готовыми блюдами из одной центральной кухни. Я даже составил меню: холодное мясо, сандвичи, несколько сортов салатов, пиво, эль и, может быть, еще чай в термосах. Горячий – только чай, остальное в холодном виде.
Такое дело могло бы отлично пойти. Но, черт побери, я никогда не мог забыть печальной истории с омарами и так и не решился приняться за свои рестораны…
– Рестораны не для вас, патрон, – желчно проговорил Гопкинс, – а вот что касается омаров, то просто удивительно, что вы, уделяющий столько внимания улучшению условий человеческого существования, не подумали об условиях, определяющих возможность размножения или вымирания омаров.
– Что общего между омарами и людьми?
– Те и другие поедают падаль, те и другие созданы Богом на потребу нам.
– Я лучшего мнения и о Боге, и о людях, Гарри.
– Тем более достойно сожаления, что вы не занялись вопросом регулирования их размножения.
– Должен сознаться, Гарри, я никогда всерьез не интересовался этими делами.
– А стоило бы.
– Не стану спорить, но, на мой взгляд, это чересчур большой и сложный вопрос, чтобы заниматься им между прочим. А на серьезное изучение у меня нет времени.
– Для нас с вами он стоит в одном единственном аспекте: что делать с людьми, когда их станет еще больше? Впрочем, мы не знаем, что с ними делать уже сейчас! – сердито проговорил Гопкинс. – По-моему, вопрос не так уж сложен, как хотят его представить всякие шарлатаны от науки: людей на свете должно быть как раз столько, сколько нужно.
– Нужно для кого? – прищурившись, спросил Рузвельт.
Гопкинс прищурился, копируя собеседника: