Заговорщики. Преступление

– Что говорит Хэлл?

– Что Галифакс высказался в пользу того, чтобы провести перед Германией черту и заявить: «Если Гитлер перейдет эту черту – война».

– Пусть заявляет… – неопределенно ответил Рузвельт, не поворачивая головы. И помолчав: – Уж не хочет ли Галифакс, чтобы мы присоединились к этому заявлению?

Гопкинс пожал плечами.

– Я их понимаю, – задумчиво проговорил президент. – Чемберлену и Даладье есть из-за чего рвать на себе волосы: Чехословакия – в брюхе Гитлера, а он пока и не думает двигаться дальше на восток…

– На Россию?

– Я сказал: на восток, – с ударением повторил Рузвельт и после минутной задумчивости продолжал: – Вот когда я много дал бы, чтобы с точностью знать: действительно ли так слаба Россия или это обычный просчет англичан?

– Не всегда же они ошибаются.

– Это становится их традицией. Вспомните, как в тридцать седьмом их пресса из кожи вон лезла, чтобы доказать слабость Китая, его неспособность сопротивляться нападению японцев.

– Это понятно. Англичанам чертовски хотелось толкнуть джапов в Китай назло нам.

– Но вспомните, что они пророчили: капитуляцию Китая через два месяца. А что вышло?.. Джапы увязли там так, что не могут вытащить ноги. Не получится ли того же с Германией?..

– Мы могли бы помочь ей так же, как помогали Японии, – ответил Гопкинс, но Рузвельт резко оборвал его:

– Я не хочу слушать такие разговоры, Гарри! Слышите, не хочу!

– Так или иначе, Хэлл готов поддержать стратегию англичан и французов.

Рузвельт ничего не ответил. Гопкинс продолжал:

– Их идея заключается в том, чтобы поместить Россию… вне запретной черты Галифакса.

Рузвельт снова ничего не ответил.

Гопкинс знал эту манеру президента: делать вид, будто не слышит того, по поводу чего не хочет высказывать свое мнение. Поэтому Гопкинс договорил:

– Они полагают, что при таких условиях Гитлер нападет на Советский Союз.

Рузвельт действительно не хотел отвечать. Ему нечего было ответить. Ведь именно этот вопрос он поставил перед собою не дальше получаса назад, читая послание Вильсона. Вот судьба: ответ потребовался гораздо быстрее, чем он предполагал. И вовсе не в теоретическом плане. От того, что он скажет Хэллу, зависело, быть может, куда и когда двинется Гитлер…

Близкие к Рузвельту люди знали, что, называя сам себя якобы в шутку величайшим притворщиком среди всех президентов Штатов, он говорил сущую правду, тем самым стараясь скрыть ее от людей.

Он как-то сказал: «Если хотите, чтобы люди не знали ваших истинных намерений, откровенно скажите, что собираетесь сделать. Они тут же начнут ломать себе голову над совершенно противоположными предположениями». Однако сам Рузвельт ни разу не последовал этому правилу, и тем не менее никто и никогда не знал того, что он думает. Президент действительно был великим мастером притворства.

Почти невзначай, словно она не имела никакого отношения к делу, прозвучала его просьба, обращенная к Гопкинсу:

– Дайте-ка мне вон тот бювар, Гарри. Это мои предвыборные выступления. Я хочу тут кое-что просмотреть перед встречей с фермерами Улиссвилля.

Поняв, что президент хочет остаться один, Гопкинс повернулся к выходу, но Рузвельт остановил его:

– Дуглас отдохнул?

– Макарчер не из тех, кого утомляют перелеты. Он давно сидит у меня в ожидании вашего вызова.

– Пусть заглянет, когда поезд отойдет от Улиссвилля. Да и сами заходите – послушаем, что творится на Филиппинах. Теперь это имеет не последнее значение, а будет иметь вдесятеро большее.

– Вы знаете мое отношение к этому делу, патрон.

– Знаю, дружище, но вы должны понять: именно обещанная филиппинцам независимость…

Гопкинс быстро и решительно перебил:

– На этот раз нам, видимо, придется выполнить обещание.

– Через семь лет, Гарри. – И Рузвельт многозначительно повторил: – Только через семь лет!

– Если это не покажется вам парадоксом, то я бы сказал: именно это меня и пугает – слишком большой срок.

Рузвельт покачал головой.

– Едва ли достаточный для того, чтобы бедняги научились управлять своими островами.

– И более чем достаточный для того, чтобы Макарчер успел забыть о том, что он американский генерал.

– Дуглас не из тех, кто способен это забыть. И кроме того, у него будет достаточно забот на десять лет вперед и после того, как «его» республика получит от нас независимость. Составленный им десятилетний план укрепления обороны Филиппин поглотит его с головой.

Гопкинс недоверчиво фыркнул:

– Меня поражает, патрон: вы, такой реальный в делах, становитесь совершенным фантазером, стоит вам послушать Макарчера.

– Своею ненасытной жаждой конкистадора новейшей формации он мог бы заразить даже и вас.

– Сомневаюсь… Начнем с того, что меня нельзя убедить, будто Япония предоставит нам этот десятилетний срок для укрепления Филиппин.

– Тем хуже для Японии, Гарри, могу вас уверить, – не терпящим возражений тоном произнес Рузвельт.

Но Гопкинс в сомнении покачал головой:

– И все-таки… Я опасаюсь…

– Пока я президент…

– Я ничего и никого не боюсь, пока вы тут, – Гопкинс ударил по спинке кресла, в котором сидел Рузвельт, и повторил: – Пока тут сидите вы.

Веселые искры забегали в глазах Рузвельта. Поймав руку Гопкинса, он сжал ее так крепко, что тот поморщился.

– То же могу сказать и я: что может быть мне страшно, пока тут, – Рузвельт шутливо, подражая Гопкинсу, ударил по подлокотнику своего кресла, – стоите вы, Гарри! А что касается Дугласа – вы просто недостаточно хорошо его знаете.

– Кто-то говорил мне об усмирении…