Зиночка. Часть 1. Зинка умеет любить и побеждать

2.

Собирались выехать пораньше, но Зинка оказалась такой копушей, долго искала на забитой всякой всячиной антресоли свой рюкзак, потом долго не могла вспомнить, где у неё хранятся скальники. Мешочек с магнезией отыскался в куче клубков шерсти, а обвязка затерялась в ящике тахты. Но, дольше всего она искала спальник.

– Зина, зачем он тебе, – подшучивал над ней я, – у меня же двуспальный, хватит места для двоих.

– Раскатал губу! Прямо я лягу спать с мужчиной через месяц после знакомства.

– Месяц? А у меня такое чувство, что мы знакомы с тобой тысячу лет.

– Смотри, как ты меня ловко состарил на тыШу лет.

– Когда мы доживем до этого возраста, то разница в каких-нибудь тридцать пять уже будет не важна.

– Нет, нужно найти спальник. Ты тоже стал для меня за неделю близким и родным, но спать с тобой в одном спальном мешке я пока не готова. Тем более, что сплю всегда совершенно голой, без всяких тряпочек и резиночек. Занималась, когда-то в юности йогой, а они советуют лучше накинуть на себя лишнее одеяло, но спать без одежды. Ну, вот он и отыскался, и, кажется, даже моль его не поточила.

– Лучше бы поточила, – взяв шутливый тон, как бы разочарованно прошептал я на ушко и поцеловал её в щёчку.

– Ну, всё, можно ехать?

– Куда ехать, а продукты, жорнабор?

– Что-что?

– Ну, разные кружки, ложки. Они у меня где-то в отдельном мешочке хранятся.

– Зина, всё купим в «Ленте», перед выездом на КАД. И продукты и одноразовую посуду.

– Вам, молодым легко, вы не помните времена, когда в магазинах полки были заставлены трехлитровыми банками с березовым соком и маринованными зелеными помидорами. «Страна вечнозеленых помидоров», горько шутил народ. Наше поколение уже не переделать, мы привыкли всем запасаться впрок, все носить с собой. Набьешь, бывало, рюкзак, обвешаешься веревками, котелками и по тропе Хо-Ши Мина. У нас в секции был инструктор, Исаков, так он пер вперед как лось, да еще и подгонял группу, чтобы не отставали. Из Кузнечного до Шторма за полтора часа по пересеченной местности добирались.

– Мы тоже с отцом ходили несколько раз из Кузнечного. Однажды попали под взрывные работы на карьере. Успели в железной будке укрыться. Правда, камнями нас не засыпало, но перепугались здорово.

– А я в первый раз вообще через Севастьяново добиралась.

– Извини, Зиночка, давай ты расскажешь об этом по дороге. Не обижайся, я сам тебе напомню об этом. Не обижаешься?

– Нет, конечно. Давай, тащи рюкзак в машину, а я быстренько приму душ и переоденусь. Через пять минут спущусь.

– Ага, а через каждые пятнадцать минут я должен буду помешивать варенье, чтобы не пригорело.

– Иди уже, остряк, не то я, действительно, обижусь и никуда не поеду.

– Прости, Зиночка, вырви мой поганый язык с корнем.

– Ещё чего! Забрызгаешь мне всю квартиру кровью. Так и быть, прощаю, я сегодня добрая.

– Ты всегда у меня добрая.

– Больно много ты обо мне знаешь? Недели еще нет, как мы с тобою познакомились.

– И на круги свои возвращается ветер. Я тебе только что сказал, что знаю тебя тысячу лет.

Спустившись вниз, я засек время и стал ждать Зину. Чтобы не тратить время выслал ей файл с началом своей повести. Она, конечно, вышла не через пять минут, как обещала, а через двенадцать с половиной, но я простил ей эту непунктуальность, как только увидел эту её мило улыбающуюся рожицу.

– Загляни в свой гаджет, когда выедем за город.

– А что там такое, – она быстренько достала планшет.

– Да я тебе один файл прислал. У тебя есть программа для чтения вордовских файлов?

– Не знаю, я с современной техникой не шибко дружу. Помню у нас в институте ЭВМ стояла. Целых пол-этажа занимала, – ты про этот файл, «Первая любовь Иудифь?»

– Да, про неё, только не спеши сейчас. Вот выедем хотя бы на КАД, чтобы ничего не отвлекало.

– Хорошо, Шурка, я только открою и самую малость прочту, сильно я любопытная, однако. Ой, про какую-то старуху, наверное, прототип – это я?

– Ну что ты, во-первых я написал это еще до того, как встретил тебя, а, во-вторых, там не о старухе речь идет, а о любви. Всё, закрывай планшет, идем затавариваться в «Ленту».

Уже выехав на хайвей, Зина оживила свой планшет, и увлеклась чтением.

– Ой, Шурка, а давай я буду вслух читать, я хочу смотреть на твою реакцию

– Давай, только, если тебе начало не понравится, то ты не читай дальше.

Первая любовь Иудифь

«В окрестностях горы Кармель умирала старая Иудифь. Всю жизнь она прожила одна на берегу моря, ходила босиком по прибрежному песку и все время разговаривала сама с собой. Детей у нее не было, мужа тоже, ибо, кто же возьмет себе в жены сумасшедшую. Никто не знал, сколько ей было лет отроду, но самый старый житель этих мест помнил её с детства. А ему самому стукнуло в этом году восемьдесят пять.

Уже отходя в иной мир, Иудифь призвала к себе местного раввина и, с трудом шевеля губами, начала свою тихую исповедальную речь.

«Рабе! Вы знаете меня давно. Я прожила всю жизнь здесь на берегу. Но были в моей жизни три года, когда я покидала Иудею и бродила по всей Палестине, в те времена, когда еще стоял в божественном Ерушалайме второй Храм. Его еще не разрушил римский император Тит».

– Ой, Шурка, откуда ты всё это знаешь, Тит, Ерушалайм. Что-то на Булгакова смахивает.

– Ну вот, и ты туда-же. Как будто один Булгаков был специалистом по истории христианства. А, почему ты не вспомнила ещё Дэна Брауна или Юлию Латынину. Там будет и про девочку-изгойку, и про любовь. Читай дальше.

«Родилась я в бедной семье и с детства видела неравенство и нищету. Отец мой, горбун от рождения, не мог заработать и динария, мать – плебейка, без рода и племени. Семья жила в жалкой лачуге на берегу моря. Голод! Я всегда была голодна и плохо одета. Нет, то, что я носила, нельзя было назвать одеждой – это были лохмотья, едва прикрывавшие тело. Мои сверстники по наущению родителей со мною не водились. Они тотчас разбегались, как только я подходила к ним, – никто не хотел играть с голодной и плохо одетой девочкой. Уже издали они показывали на меня пальцами и кричали вслед: «Оборвашка, оборвашка»! Почему все дети так жестоки? Хотя и взрослые им подстать. Мне так хотелось быть с ними рядом, играть в их игры. Я тайно наблюдала, как они играют в догонялки, бегают наперегонки, прыгают, бросают друг другу и ловят мяч. О, как я хотела быть как все они!

Но они не принимали меня, и я привыкла одна скитаться по морскому побережью, собирать раковины и отполированные прибоем разноцветные камешки, карабкаться по отвесным скалам, валяться в траве и наблюдать за деловитой возней муравьев, за полетами шмелей, пятнокрылых бабочек и блескокрылых стрекоз, за греющимися на солнце ящерками. Словно сделанная из камня замрет она и смотрит на тебя, не мигая, но стоит только пошевелить рукой, как она, ловко извернувшись, исчезает в траве, будто ее и не было. Глаза стрекоз, садящихся на качающуюся от ветра травинку, похожи на две капли утренней росы. Заметив выброшенную на берег медузу, я относила ее в море, на глубину, и ни одна из них не обжигала меня своей бахромой.

Природа не смотрела на то, как я одета, а принимала меня в свои объятия, оберегала и заботилась. Я понимала, что это меня защищает тот грозный Бог, про которого все время поминает раввин в синагоге.

Когда я заходила туда, уже на входе за мной следило «око» того, которого имя нельзя произносить, и я не могла понять, как такой суровый Бог мог сотворить всю красоту такого прекрасного, совершенного мира.

Только в жесточайший шторм, забравшись на вершину скалы, я видела и понимала силу этого грозного Бога. Стоя на самом краю обрыва я любовалась бушующим морем, разбивающим о скалы громадные волны, обдающие меня с ног до головы брызгами и пеной, я понимала, что Он давно бы убрал и меня и избранный им народ, если бы захотел, Но еще я понимала, что Он этого делать не желает, а хочет только лишь научить его. Здесь, на берегу моря, я поняла свою избранность, поняла то, что это я защищаю свой народ. Я видела силу творца и только я одна, а не все эти раввины, понимала его.

Летом мои каштановые волосы выгорали на солнце и становились огненно-рыжими, а в зимнюю стужу снова становились почти черными, как смоль. Зиму я тоже проводила на побережье, но больше для того, чтобы собрать все то, что вынесло на берег море, все, что горело, и чем можно было обогреть наше ветхое и продуваемое ветром жилище. Но ведь холода длятся у нас недолго. Весной, в марте, уже тепло, и можно греться на солнце среди скал. У меня было свое укромное местечко в камнях, куда никто не мог добраться. Как по лестнице я забиралась по раскидистой сосне на самую вершину скалы, где была закрытая от посторонних глаз площадка, и, раздевшись, загорала на щедром весеннем солнце».

– Слушай, Шурка, ты меня извини, но я, почему-то, сразу вспомнила своё детство. Нет, я не была изгоем, меня не травили сверстники, но я тоже любила быть одна. Я же родилась и жила до окончания школы в 1970 году в степи, на целине. Голодной я не была, а вот с одеждой тогда было туго. Мама перелицовывала свои платья и шила из них одежду мне.