Зиночка. Часть 1. Зинка умеет любить и побеждать

– Почему сразу клуша, я тоже редко бываю в центре. Если еду на машине, то стараюсь объехать, иначе точно в пробку попаду.

О чем еще говорили, не помню, ничего существенного я о Зиночке  не узнал, да она и не рассказывала ничего.

В вагоне метро народу было много, нас прижало к дверям, мы смотрели  друг другу в глаза и улыбались.

В кинотеатре я предложил Зине купить попкорн, но она категорически отказалась.

– Терпеть ненавижу это. Фильм надо смотреть, а не жевать как верблюд.

Свет погасили, пошла реклама, что очень не понравилось Зине. Наконец начался фильм. Вначале ничего особенного, разве что музыка. Она захватывала, опережала события. Не отрывая взгляда от экрана, я взял в свою руку её ладонь. Она не возражала, была вся поглощена фильмом.

Не понимаю что повлияло на меня, тихое ли обаяние Зины, игра актеров, музыка ли, но постепенно фильм меня захватил. Особенно нравилась девушка Летиция. Наверное такой же была и Зина, когда впервые смотрела его в юности. А музыка продолжала завораживать. Зина сжимала мою руку, а сама неотрывно смотрела на экран.

При мерцающем свете в зале, я заметил маленькие морщинки, расходящиеся, словно отблески радости от её губ. Всё гармонично слилось – очаровательная музыка, очаровательный ротик и очаровательные морщинки. Тонкие паутинки, не старящие её лицо, а украшающие. Я любил Лютицию, любил Зиночку, и был благодарен ей за то, что она «вытащила» меня в кино.

Когда показывали кадры, как мертвая Лютеция в скафандре медленно опускается на дно и видно её такое живое лицо с закрытыми векам, по лицу Зинули  покатились крупные слезы. Она начала нервно дергать носиком. Я достал  носовой платок и молча подал её.

– Спасибо, –  шепнула она и стала вытирать слезинки,которые все текли и текли по щекам и подбородку.  А я держал её руку в своей и нежно сжимал её теплую и слегка влажную ладошку.  В груди у меня защемило от чувства нежности к ней, такой милой, доверчивой, отзывчивой, душевной женщине.

– Я боюсь смерти, –  с грустью произнесла  она, когда  сеанс закончился и в зале зажегся свет, –  мне жить то осталось лет десять, от силы пятнадцать.

Думаю, что после той сцены, она уже не следила за сюжетом, а думала только об этом.

– Знаешь, у Арсения Тарковского есть стихотворение, называется «Малютка жизнь». Первая строчка проста, как сама жизнь:

–  Я жизнь люблю и умереть боюсь, –  закрыв глаза медленно, с выражением начала она читать.

Взглянули бы, как я под током бьюсь

И гнусь, как язь в руках у рыболова,

Когда я перевоплощаюсь в слово.

Но я не рыба и не рыболов.

И я из обитателей углов,

Похожий на Раскольникова с виду.

Как скрипку я держу свою обиду.

Терзай меня – не изменюсь в лице.

Жизнь хороша, особенно в конце,

Хоть под дождем и без гроша в кармане,

Хоть в Судный день – с иголкою в гортани.

А! Этот сон! Малютка-жизнь, дыши,

Возьми мои последние гроши,

Не отпускай меня вниз головою

В пространство мировое, шаровое!

Мы сидели в опустевшем зале. Тактичные билетерши не торопили нас, а занимались уборкой пустых ведер из-под попкорна  и конфетных оберток.

– Как это страшно уже сейчас представить, как тебя опускают вниз  головою, в пространство мировое, шаровое. И как это точно сказано, что человек цепляется за жизнь, готов все отдать, чтобы её продлить хоть и с иголкою в гортани.

Она встала и пошла к выходу, я молча шел следом, любуясь её фигурой и придумывая, что бы такое сказать ей, чтобы  отвлечь от этих мрачных мыслей и успокоить.

На улице шел дождь, капли громко стучали по железу крыши, вода гудела в трубах и вырываясь пенным потоком с весенним журчанием устремлялась в люки. Мы укрылись под аркой, чтобы переждать дождь, стояли взявшись за руки. Я притянул её голову к своей груди и начал читать другое стихотворение Тарковского:

На длинных нерусских ногах

Стоит, улыбаясь некстати,

А шерсть у него на боках

Как вата в столетнем халате.

Я извлекал давно прочитанные  и, казалось, окончательно похороненные в колодце памяти строки. Они тянулись из его глубин и складывались в ритмичные строфы. Зина  подняла голову, заглянула в мои глаза и улыбнулась. Я понял, что попал в её настрой и продолжал тянуть из памяти строки:

Должно быть, молясь на восток,

Кочевники перемудрили,

В подшерсток втирали песок

И ржавой колючкой кормили.

Горбатую царскую плоть,

Престол нищеты и терпенья,

Нещедрый пустынник-господь

Слепил из отходов творенья.

Я слышал это стихотворение в записи, в исполнении автора и пытался подражать его интонации и ритмике:

И в ноздри вложили замок,

А в душу – печаль и величье,

И верно, с тех пор погремок