Зиночка. Часть 1. Зинка умеет любить и побеждать

Люблю их ножки; только вряд

Найдете вы в России целой

Три пары стройных женских ног.

Ах! долго я забыть не мог

Две ножки… Грустный, охладелый,

Я все их помню, и во сне

Они тревожат сердце мне.

Когда ж и где, в какой пустыне,

Безумец, их забудешь ты?

Ах, ножки, ножки! где вы ныне?

Где мнете вешние цветы?

И вот какие-то ножки топчут летние цветы в Тригорском, у соседей Пушкина. Их толком-то и  не увидеть из-под длинных юбок. Такая была мода тогда в Париже.

А теперь скажи мне, мой читатель, любил ли Пушкин Аннушку  Керн?

Позволь мне самому ответить на этот провокационный вопрос. Конечно, любил в те самые дни, когда в его затуманенном мозгу рождались эти строки. Мало того – он её боготворил. Знаток дамских ножек, он не заметил изъянов её конечностей, и скверных ног её не замечал он, потому, что был ею увлечен.

Сейчас все увлекаются реконструкциями. Кто-то затевает реконструкции средневековых побоищ, другие мастера создают различные республики, поэтому прости мне, мой читатель такую невинную реконструкцию чувств нашего всего:

«Впервые я увидел  Анюту  в году, кажется, девятнадцатом, или двадцатом. Нет, в девятнадцатом точно, у ее тетки – Олениной.  Она меня в тот вечер не замечала, и это меня сильно задевало и злило. Очень сильно злило. Еще бы, молодая «генеральша» была окружена гусарами с пышными усами, звонкими шпорами и  с золоченными  аксельбантами. А кивера! Они делали их выше меня вершка на три – четыре. Я, по сравнению с ними, казался пигмеем. К тому же и моя африканская порода не делала мне выгоды. Да и кем был я тогда? Чиновник четырнадцатого класса, хоть и поэт, да без гроша в кармане.

А в июне 1825 года она  нагрянула к своей тетушке  – Прасковье, не-то Осиповой, не то Вульф, которую я называл своей «вульвочкой», а она просто «таяла и текла» в моих объятиях. И вот тогда пришло мое время.  Конечно, я обольстил эту «генеральшу», эту кривоногую бестию. Я вывернулся перед ней наизнанку, лил сладкий елей на её израненную душу, и покорил, подчинил её себе. И сам готов был подчиниться ей, скажи она хоть слово.

Мы страстно целовались, мы слились в единое целое. Она рыдала на моей груди, когда я «курил фимиам любви» и шептал ей на ушко:

«И божество, и вдохновенье…»

Мы соединились с ней, улучив минуту, на пруду в Тригорском, на склоне горы Воронич, на той самой скамье Онегина.  Прасковья до этого все время путалась у нас под ногами, ревновала меня к ней. Старая дурочка, а тоже ведь жаждет любви и женского счастья. Ей мы сказали, что пойдем на Савкину гору, и она с дочерьми искала нас там.

Боже, как я был счастлив в это мгновение, как Анюта была счастлива, как мы были счастливы. Я поклялся, что не брошу её, и мы утром вместе уедем в Ригу, где я отстою её перед деспотом-мужем. А потом? А потом мы вместе «помчимся» в  Альбион, к Байрону, где моя муза будет на свободе.

А утром Прасковья  устроила большой скандал. Она  отрезвила нас, разбила все наши планы своей трезвой логикой. Теперь-то, спустя два года, я  благодарен ей за то, что она помешала моим, нет, нашим планам, удержала от безрассудного поступка. Анюта сдалась, рыдала у нее на груди, как только несколько часов назад рыдала в моих объятиях. Я же, как раненый зверь рычал, бил кулаками по стенам и уговаривал её не слушать эту старую дуру!»

Но, какая нам разница, любил он её или нет, ведь поэт подарил нам строки, которые всегда будут волновать сердца влюбленных:

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

А теперь давай подведем промежуточные итоги наших изысканий. Итак, поэт сам наделяет женщину, которой он увлечен в данный момент, чертами характера  и свойствами души, которыми она,  скорее всего, вовсе не обладает. Эти его фантазии, усиленные впрыскиванием в кровь гормонов счастья (нынче мы называем их эндоморфинами),  дурманят мозг, кружат голову поэта. Какая-нибудь крепостная девушка Параша таких чувств у него не вызывает. Она и одета не в кружева, и двух слов связать не может. Иное дело – «божество»! В ответ он ждет от неё подтверждения своего обмана, и, получает, наверняка. Интерпретирует в свою пользу все эти взгляды, вздохи.

Не только поэты склонны идеализировать образ любимой женщины. Зародившееся почти на пустом месте чувство любви обещает нам всё то лучшее, что только можно получить в жизни. Она вдохновляет на подвиги, чаще, правда, на бой с ветряными мельницами.

И женщина,  глядя на проявления любви «принца» расцветает, как роза, и, обманутая своими чувствами, втягивает свои шипы (ведь он – самый лучший, самый красивый, в общем, самый самый) и склоняет свою затуманенную чувствами головку на его «надежное» плечо. И в этот момент она великолепна.

Но, обманувшись в своих ожиданиях, эта роза роняет слезу, лепестки её увядают. Бесполезные теперь шипы  продолжают угрожать тому, кого уже нет рядом, негодяю и обманщику.

Да, любовь молодых можно сравнить с мощным бурлящим потоком горной реки, с моей родной Вуоксой, например,  зажатой в скалистые берега Карельского перешейка. На порожистых валунах она вскипает, ударяется  с размаха о преграду, поднимает фонтаны брызг и рождает клочья пены, огибает препятствия и вновь рвется вперед. И не пугает её то, что впереди еще «тьмы» таких испытаний. Молодость и  юношеский оптимизм увлекают влюбленных, дает им силы для проявления чувств.

А любовь людей пожилых, это водный поток, который вырвался на просторы можно сравнить с ровным течением большой реки по равнине. Она широка и глубока , её не беспокоят мелкие валуны и топляк на дне. Жизнь уже довольно потрепала её тело и душу, ссадины от былых невзгод давно затянулись, но память предупреждает, что это спокойствие может обернуться неожиданным препятствием.

Женщины бальзаковского, а, пуще, постбальзаковского  возраста любят, возможно не так страстно и видом своим не показывают своих чувств. Но там, в глубине страсти кипят, может быть сильнее, чем у легкомысленных девиц.

И мне, честно признаться, нравятся женщины в возрасте, даже, пожалуй, пожилые, но следящие за своим здоровьем, ухаживающие за кожей,  телом и фигурой.

Мой читатель, ты сразу, наверное, вспомнишь доктора Фрейда. Возможно «старик» прав, и, выбирая женщин старше себя, я хочу получать от неё то, что не дополучил в детстве от матери и испытываю бессознательное желание овладеть ею. Овладеть не физически, точнее, не только физически, но духовно, слиться с ней, снова вернуться в её лоно. Но это так, примитивное применение знаний психоанализа.

6.

По дороге в Старую Ладогу Зина заглянула зачем-то  в бардачок.

– О, я же не дочитала твою Иудифь, – радостно взвизгнула она, – ты не обидешься, если я уединюсь с ней?

– Если бы ты уединилась с мужчиной, то я бы точно обиделся, а с Иудифь! Я только рад буду. Тем более я отношусь к ней как к дочери, как к своему творению.

Зина погрузилась в чтение, а я следил за дорогой и посматривал по сторонам, рассматривая высокие, в человеческий рост борщевики, окупировавшие окрестные поля. Иногда искоса поглядывал на Зину. Она с увлечением продолжила чтение, но выражение её лица постепенно менялось. Эмоции от прочитанного отражались на её лице. Веселое и радостное, оно  постепенно стало сосредоточенным, потом грустным.

«В сладостном ожидании и в надеждах прошел год, а в четырнадцать лет родители выдали меня замуж за богатого старика. «Жених» обещал родителям выплату и дал за меня два вола, дюжину баранов и в ктубе   прописал тридцать серебряников. Ах, эти тридцать серебряников. Всю жизнь они меня преследуют.

Я не знала счастья в браке, не испытывала наслаждений от соития и  близости с мужем. Старик был скупым и ворчливым. Я выполняла всю женскую работу в доме, а в награду получала за это одни упреки».

– Шурка, – всхлипывая произнесла она, – ты вычитал это все в каких-то древних книгах, или сам выдумал?  Какими бессердечными родителями нужно быть, чтобы поступить так со своим ребенком?   Из-за каких-то грязных овец продать свою дочь, да еще старику? Просто,  в голове не укладывается! У меня самой дочь, которую я растила одна. Мы жили не в нищете, но и не шиковали.  Да, трудно было, денег всегда не хватало, но у меня никогда даже мыслей не было отдать её в какие-нибудь круглосуточные ясли или детский сад.

– Времена были другие, Зина, нравы, обычаи. Не знаю как сейчас, а ещё в двадцатом веки в Индии,  например, восьмилетних девочек выдавали замуж. Почитай Робиндраната Тагора. Да что Индия? На Руси родители отдавали  девочек, чтобы избавиться от «лишнего рта». Церковь даже издавала запреты выдавать замуж до двенадцати лет.

– Да что мне Индия, средневековая Русь! Мне сейчас жалко твою Иудифь.

– Шурка.  Ты же совсем недавно сказал, что она для тебя как дочь. Ну, перепиши всё, сделай так, чтобы она встретилась с тем юношей-плотником.

Сказав это, Зина разрыдалась. Я тут-же съехал на обочину, прижал её к себе и стал успокаивать.

– Ну что же ты расплакалась?  Ведь это только текст, моя фантазия.

– Для меня это не просто текст. Я поверила в то, что жила когда-то такая Иудифь, я понимала её, она стала для меня сестрой.