На шее болтается птичьей.
По Черным и Красным пескам,
По дикому зною бродяжил,
К чужим пристрастился тюкам,
Копейки под старость не нажил.
Привыкла верблюжья душа
К пустыне, тюкам и побоям.
А все-таки жизнь хороша,
И мы в ней чего-нибудь стоим.
– А все-таки жизнь хороша, и мы в ней чего-нибудь стоим, – повторила она и улыбнулась, – посмотри, и дождь уже кончился. Пошли?
На Невском шумели машины, разгоняя воду, в лужах отражались белые облака и яркие солнечные блики. На проводах и растяжках кое-где еще висели капли. Как малые школьники мы шлепали по лужам, держась за руки и повторяли:
А все-таки жизнь хороша,
И мы в ней чего-нибудь стоим.
Задержавшись у коней, на Аничковом мосту, Зина задала вопрос:
– А откуда ты знаешь стихи Арсения Тарковского. Современная молодежь стихи не читает, ей больше рэп наравится.
– У матери была пластинка, где он читает свои стихи. С детства слышал, забыл потом, а вот сегодня вспомнил. У нее еще много было таких пластинок. Помню «Графа Нулина» в исполнении Юрского, сонеты Шекспира в переводе Маршака. Хочешь послушать сонет, который точно про тебя.
– Попробуй, с удовольствием послушаю.
Ты не меняешься с теченьем лет.
Такой же ты была, когда впервые
Тебя я встретил. Три зимы седые
Трех пышных лет запорошили след.
Три нежные весны сменили цвет
На сочный плод и листья огневые,
И трижды лес был осенью раздет…
А над тобой не властвуют стихии.
На циферблате, указав нам час,
Покинув цифру, стрелка золотая
Чуть движется невидимо для глаз,
Так на тебе я лет не замечаю.
И если уж закат необходим, —
Он был перед рождением твоим!
– Здорово, спасибо! А ты с мамой живешь?
– Нет! – я слегка задумался, соображая, говорить, или нет, но решился, – она выпала из окна и разбилась, десять лет назад.
– Какой ужас, – Зиночка побледнела, глаза её сузились, – как это так, ничего не понимаю. И, как ты пережил это?
– Пережил? Я знал, что этим всё закончится. Она была истеричкой, мотала нервы и мне и отцу. Ревновала отца даже к стенке, хотя он был почти идеальным мужем. Я не любил её.
– Я заметила, – немного успокоившись сказала Зина, – когда ты назвал её не «мама» а «мать». А что отец? Он-то жив?
– Жив, но мы с ним редко видимся, общаемся по телефону. Он живет где-то в Орловской области, у них там секта какая-то но не религиозная а научная, «Белая земля» называется. Большинство из членов – физики-ядерщики. Живут комунной на природе, занимаются сельским хозяйством. Что-то типа фаланстера.
– Я не психолог, конечно, – заключила Зина, заглядывая в мои глаза, – но мне кажется, что ты ищешь во мне ту идеальную мать, образ которой носил в себе, и хочешь получить от меня ту теплоту и ласку, о которой мечтал, и не получил в детстве.
– Возможно, ты права! Только ты не переживай так сильно за меня. Возможно я черствый и рациональный человек, но за эти десять лет как её не стало, я уже смирился с этим фактом. А ты мне нужна сейчас как никогда. Мне хорошо с тобою, как ни с кем другим в этой жизни.
А давай ка прокатимся на речном трамвайчике!
5.
Ответь мне, читатель, что такое любовь?
Понимаю, тема большая, неподъемная. У каждого свое о ней представление, свой личный опыт.
Но, кроме личного, есть еще опыт коллективный. Это романы и любовные истории, сочиненные писателями, а пуще всего – пиитами. Не найдется, пожалуй, человека, который со школьных лет не знал бы эти строки:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Гению чистой красоты, Анне Керн, когда муза диктовала поэту эти строки – двадцать пять, и она уже семь лет как законная супруга престарелого генерала. Но, для поэта она верх совершенства. А уже два года спустя Пушкин разглядел, что: «у дамы Керны ноги скверны»!
Как же этот изъян укрылся от его пылающего взора летом 1825 года? Ведь уже была им написана и опубликована первая глава «Онегина», где он пишет: