Ярмарка тщеслОвия

– Я тыбе, Лаврэнтий, на пращание стыхи напысал. Молодость сваю вспомныл. Тогда по-грузынски сочинял, тыперь па-русски. Слюшай!

Лаврэнтий, Лаврэнтий, паршивый шакал,
Зачэм ты шпионил, страну продавал?
Стрэляй, Варашилов! Будённый, руби!
Таварыша Сталина крэпче люби!..

Стемнело. На прогулочной арбатской улице зажглись пластмассовые фонари. Китайские сакуры, белоснежно-розовые и нарядные, словно искусственные невесты, светились в кружевах диодного огня. На веранде, всё так же сгорбившись от печальных дум, в полном одиночестве сидел старый человек. Сизое табачное облако от его вислой, как усы, трубки почти истаяло, но он упорно всматривался в расплетающийся и исчезающий в сумраке дым. Внезапно он встрепенулся и сверкнул глазами:

– Слюшай мою каманду, Лаврэнтий. Становись к стэнке. Руки ввэрх, снымай сапогы!..

Потом помолчал и, словно бы нехотя, сам для себя, добавил:

– …Сапогы тыбе больши нэ нужны. Кагановычу отдадым… Кагановыч! Надывай сапоги. Пайдёшь мэтро строить. Как пастроишь, приходы обратно. Тыбя тоже к стэнке паставим. Патаму шьто ты тоже – паршивый шакал. Просто сычас нэ понымаешь этого. А таварыш Сталин всё панимает, всё видит!..

* * *

Официант Серж, он же Серёга, Серёня, Серый, длинный, изгибистый, ловкий малый, весь день сноровисто таскавший по столикам сэндвичи, пепси-колу и капучино, глянул на часы. До пересмены оставалось всегоничего.

– Опять наш Виссарионыч до ушей нахванчкарился! – заметил он напарнику Вольдемару – прежде Вовчику, Вовану, одетому, как и он, в нелепую, салатной расцветки служебную униформу – якобы шёлковый фрак, с цветастым галстуком-бабочкой. – Прикинь, какие у нашего вождя народов уши. Знаешь, что напоминают? Туруханские пельмени.

– А ты их видел, эти пельмени?

– Откуда? Я в Туруханске срок не мотал. У меня, в отличие от Виссарионыча, судимостей нет.

– Тогда что плетёшь?

– А вот такими я эти пельмени и представляю. Серыми, как из непросеянной муки, и крупными, как сибирские валенки.

– Ты что, травки курнул?

– Не гони! – огрызнулся Серж. – Я от его монологов опупел.

– А, теперь врубаюсь, – ухмыльнулся Вольдемар. – Каждый день сиднем тут сидит. Забавный старикан! Дымит и всё время что-то бормочет. Чего – не разобрать. Вот бы послушать! Прикольно, пожалуй…

– А я, бывает, его речуги на мобильник записываю. От нечего делать. Незаметно так оставлю в сторонке свой айфончик – да и включу на запись. Потом, пока клиент не прёт, как лосось на нерест, прокручиваю. Ухохочешься!

Вован оживился, заблестел глазами.

– Сержик, поделись с другом.

– С тебя пузырь.

– А то.

Они обосновались за столом у раздатки, благо народу на веранде почти уже не было. Серж достал телефон и включил записанное. Сначала послышалось бряканье бутылки о стакан, потом, через паузу, раздался глуховатый ворчливый голос:

– Скажи мнэ, таварыш Ягода, как пагыб наш бывший таварыш Троцкий? Надэюсь, гэроически пагыб?.. За-ру-бы-ли?? Нэ можит быть! А чем, топором? Лэдо-ру-бом??! Странные у тыбя кадры в органах. Очэнь странные. Как зовут исполнитэля? Мэркадэр. Тожи странное имя. Вот шьто, таварыш Ягода. Отправь таварыша Мэркадэра в лагэрь. Уже сыдит, гаваришь? Ну, когда отсыдит, отправь. Ка-а-ак в какой лагэрь? Канэшна, в альпынистский!

Вальдемар фыркнул.

– Нич-ч-чего не понял! Какие-то ужастики, что ли? И с акцентом он переборщил.

– Темнота, – буркнул Серж. – Книг не читаешь, так хоть газету купи.

– Какую? Кругом одна реклама. Весь почтовый ящик этой макулатурой забит.

– Ну, например, «Сексомолку», бывшую «Комсомолку». Солидное издание, с орденами. Или «Московский сексомолец». Это – из самых продвинутых. В газетах про всё есть, даже про историю.

– Дальше крути, – отмахнулся Вован.

Мобильник снова зазвучал знакомым приглушённым голосом:

– Слюшай, Лаврэнтий, ты можишь пасадыть таварыша Ленина? Нэ можишь? Пачэму нэ можишь? Пачэму нэ виполняешь решений полытбюро?! Молчишь, Лаврэнтий? Сэрдца у тыбя нэт – вот пачэму! Вэзде на постамэнтах – стоит таварыш Ленин! Стоит, руку дэржит вперёд к каммунизму. Он же – нэ жылезный, панимаешь? Это таварыш Дзэржинский – жылезный, на то он и жылезный Феликс. Он – можит стоять. Хоть сколько – нэ устанет. А таварыш Ленин?.. Пасады его, Лаврэнтий, последний раз гаварю! Пусть пасидыт. Пусть атдохнёт!..

Вован захохотал.

– Ты погляди, какой у нас Виссарионыч заботливый. Ленина посадить он хочет! Ещё бы где-нибудь в Бутырке во дворе или в «Матросской тишине»!.. Про какого-то Лаврэнтия всё время талдычит. А про других есть?

– Навалом, – успокоил Серж и прикоснулся пальцем к экрану мобильника.

– …Скажи мнэ, таварыш Кагановыч, пачэму всэ сапожные фабрики у нас в стране – имэни Шаумяна. Я харашо помню таварыша Шаумяна. Таварыш Шаумян нэ знал сапожного дэла. Вот ты, Лазарь, кэм был до рэволюции? Сапожником? А пачэму молчишь? Пачэму нэ ставишь вопрос на полытбюро? Вот в чэсть кого нам нада сапожные артели называть! Панымаю, скромность украшает балшэвика. Панымаю, ми нацэлили тыбя на жылезную дорогу. Харашо, так и быть. Назовём в чэсть тыбя мэтрополитэн… Всё-таки он, Лазарь, ближе к прэисподней, а? А чэм ближе к прэисподней, тем теплее. Согреешься!..

– Кто такой Каганович? – полюбопытствовал Вован.

– Ну, был один тип. Чуть не сто лет прожил. Я как-то видел его: на Тверском бульваре детям конфеты раздавал. Сидит на скамейке, слюни текут, как у престарелого бульдога, ну, кулёк из газеты, лыбится и конфеты малышам суёт. А те от него шарахаются.

– Ещё есть? Заводи, а то по домам скоро.

– Про Хруща есть. Его-то знаешь?

– А, это который по трибуне ООН кирзовым сапогом стучал, с кукурузиной в зубах?

– Ну что-то вроде того.

Серж ткнул пальцем в экран, и приятели услышали голос Виссарионыча, на этот раз – издевательский, но и одновременно печальный, что ли.

– …Вот ти мэня всё хвалишь, Ныкита, хвалишь. Вэзде, гдэ нада и нэ нада. На съездах хвалишь, на плэнумах хвалишь, на даче хвалишь. Так и пэрэхвалить можно. Культ личности создать таварышу Сталину. А ми, балшэвики, – протыв культа личности. Развэ нэ знаешь?

Развэ нас нэ этому учил таварыш Ленин, этот старый маразматик?.. Я вот шьто скажу тыбе, Ныкита. Ты лучши гопак танцуй. У тыбя гопак лучши палучается. Танцуй лучше, Ныкита!

– Про Никиту прикольно, – заржал Вольдемар. – Всё?

– Вроде ещё что-то есть. Да, вот… про Берию.

Из мобильника неожиданно донёсся совсем другой по тону голос – мягкий, участливый:

– Скажи мнэ, Лаврэнтий, у тыбя есть совэсть? – долгая пауза, будто вопрошающий в самом деле дожидался какого-то ответа. – Если нэт – ми тыбя расстрэляем. А если есть совэсть, тагда, Лаврэнтий, ты сам должен застрэлиться.

Когда Вольдемар, давясь от смеха, поспешил с картой вин и закусок к паре, усевшейся за его столик, Серж в одиночку выслушал последнюю запись неугомонного Виссарионыча. Тот на днях до того раскис за своей «Хванчкарой», что пустился со своим вечным собеседником Лаврентием в какие-то лингвистические абстракции.