Научи меня верить в любовь

Черт! Только не это!

– Знаю, – отвечаю ровно.

– Да что ты можешь знать! – взрывается он, вскакивая с кресла и начинает метаться по кабинету, потом резко останавливается. – Что ты можешь знать про детский дом? Скажи, у тебя была семья? Ты же вырос в семье? Отец, мать.

Я молчу, глядя на него и не моргая. Не стоит тебе, Боря, трогать эту тему.

– Что ты молчишь? – снова срывается он. Глаза бешенные. С трудом контролирует себя. – Знаешь, каково там в этом детдоме? Всем на тебя НАСРАТЬ! Сможешь – выживешь, нет – так тебе и надо.

Успенский замолкает, уставившись куда-то в пространство. Наверное, вспоминает, но недолго. Я терпеливо жду, когда он закончит.

– В детском доме ты никто. Каждый день тебя упрекают за сам факт твоего существования. Все, что у тебя есть вкусного, красивого, интересного, отбирают те, кто сильнее. Жаловаться бесполезно – будет хуже.

Я слушаю спокойно. Но это спокойствие только внешнее. Внутри меня все сжимается. Тихий напряженный голос Успенского уносит в детство. Детство, которое я никогда не хотел бы вспоминать.

– Тебе плевать, верно? – горько ухмыляется он, не дождавшись от меня никакой реакции.

Я моргаю, возвращаясь в настоящее.

– Мне жаль, что тебе не повезло, Боря, – говорю ровным голосом, но мне на самом деле не жаль, потому что я знаю, что в семье может быть хуже.

– Да плевать тебе, Климов, – Успенский машет рукой. – И на меня плевать, и на Макееву тебе плевать. И на эту девочку, племянницу твою.

Челюсти сжимаются против воли при одном упоминании этой девчонки.

– Мы нужны тебе, пока в нас есть выгода для тебя. Во мне, в Юле, в других. А в своей племяннице ты не видишь выгоды, поэтому ты позволишь сдать ее в детский дом. Может, оно и к лучшему. Уж лучше расти там, чем… с таким дядей.

Последнее слово он выплевывает из себя, как что-то мерзкое. Я провожаю взглядом его стремительно удаляющуюся фигуру. Работать не получается. Успенский своей речью поднял со дна моей души все, что я столько лет тщательно прятал, запирал на сотни замков, топил. Я не хочу вспоминать это. Но он заставил. Чертов, Успенский, на хрена он приперся?!

На часах два ночи. Я не сплю. Опершись рукой о пластиковую раму, смотрю на ночной город. В доме напротив в нескольких квартирах тоже не спят. У них, наверное, дела, но почему я еще не в постели? Не могу. Сегодня не могу заставить себя лечь. Гаденыш Успенский! Форменная тварь! Отталкиваюсь от окна. Пара таблеток успокоительного и все придет в норму, но не пью. Сердце стучит часто. Дыхание сбивается. Плечи сводит от боли, но сегодня никто не бьет меня по ним.

– В детском доме ты никто, – слышу в ушах крик Успенского.

Уверяю тебя, Боренька, не только в детском доме.

– Жаловаться бесполезно – будет хуже.

Мои губы кривит безрадостная улыбка.

Ладони сжимаются в кулаки.

– Да плевать тебе, Климов!

Кулак входит в стену. Больно. Но это хорошо. Боль отрезвляет. Боль делает сильнее. Боль очищает. И я бью снова.

– Мы нужны тебе, пока в нас есть выгода для тебя.

Это правда. Черт возьми, это правда и мне за нее не стыдно. Все мы в этом мире держимся друг за друга, пока нам выгодно. Дружба, любовь, альтруизм? Ах, оставьте все это книгам и красивым сказкам. Они не имеют ничего общего с реальной жизнью.

– Уж лучше расти там, чем… с таким дядей.

Кулак снова входит в стену. Боль пронзает до самого локтя. Сломал? Нет, целая. Пальцы сжимаются и разжимаются. Придется делать ремонт. В груди болит, выворачивает, закручивает. Успокоиться легко – надо просто ничего не менять. И все снова станет хорошо. Но я беру в руки телефон. Пальцы с трудом попадают по буквам. Меня это бесит, но я продолжаю упорно писать. Как какой-то мазохист. Ответ приходит почти сразу. Адрес. Нижний Новгород. Хочется удариться об стену головой. Это какой-то трэш. Ненавижу этот город! Ну почему именно там? Снова хочется послать все к черту, но опять делаю совсем другое. Сообщение уходит. Все, теперь оставьте меня все в покое. Я собираюсь спать!

Глава 2. Климов, ты сволочь!

Успенский сторонится меня и разговаривает, только если это касается работы. Но я вижу, с каким трудом ему это дается. И все из-за девчонки. Не хватало еще партнера по бизнесу потерять из-за нее. И чего он так завелся? Не хочет, чтобы она жила в детском доме, так пусть удочеряет. Тем более, что опыт общения с детьми у него есть – своих двое.

– Что у нас с налоговой проверкой? – спрашиваю на совещании, делая пометки в ежедневнике.

– Документы подготовили. Нужна Ваша подпись, – несколько напряженно и торопливо отвечает наш главбух Раиса Владимировна. Она работает у нас уже… года три, но до сих пор трясется при каждом обращении к ней.

– Документы у Регины? – смотрю на нее исподлобья и вижу, как она бледнеет, от чего коричневая помада на губах кажется еще темнее.

– Д-да, передали утром.

Киваю.

– Что с банком? – снова опускаю взгляд в ежедневник.

– Договор у них на подписи. Обещали сегодня подписать и передать нам, – отвечает Успенский. – Как только подпишем, можем начать выбирать кредит.

– Только в крайнем случае, – предупреждаю.

– Я помню.

Чувствую в его голосе плохо скрываемое раздражение.

– Что с серверами? – смотрю на Макса.

– Работают. Вчера поменяли железо. Пока все без происшествий.

Хочется сказать «Сплюнь», но молчу.

– Что по плану продаж?

– Выполняем. У нас два новых клиента. Один запросил демонстрацию. Антон пока не дал ответ, – с ленцой отвечает Макеева.

– Антон? – поворачиваюсь к нему.

– Я в процессе.

– В каком?

– Пытаюсь понять, куда всунуть эту демонстрацию. Пока могу провести только в ночное время. Но вряд ли это устроит клиента.

– Может, тогда Миша?

Антон вздыхает. Да знаю я, что он не большой спец в этом, но давать клиенту возможность найти другого подрядчика тоже нельзя.