И пели ей райские птицы.

Олег, довольный, засмеялся. И тут только заметил дочь:

– А это что ещё за зрительница?

Оля уже давненько стояла на пороге, тараща заспанные глазёнки на родителей. Поняв, что папка обращается, наконец, к ней, сипловато осведомилась:

– Бульку дась?

– Вот эта дама не застесняется при любой погоде, – одобрительно сказал отец, доставая из кармана изюмный рогалик – любимое лакомство дочки. Порвал пакетик, вынул.

– На, держи.

Олины глазки тут же прояснились, пухленькие пальчики – все десять – вцепились в булку. Когда Светлана спохватилась:

– А «спасибо» где? – ротик девочки был набит столь плотно, что пришлось ограничиться примитивной нотацией.

А Олег во время «воспитательного момента» уже прошёл в кухню. Лиля неподвижно стояла к нему спиной у тёмно-синего окна, в котором ярким пятном отражалась люстра, и смотрела на неясные тени и силуэты вечерней зимней улицы. Брат осторожно развернул её за плечи. С выражением грустной ласковости заглянул в потупленные глаза.

– Ну же, сестрёночка, встряхнись. Вот увидишь, всё будет хорошо. И нас прости, мы больше так не будем.

Застывшее личико не отозвалось на шутку. Олегу стало как-то не по себе. «Права Светлана, совсем о девчонке не думаем». Прижал к широкой груди родного, несчастного сейчас человечка. Погладил по щеке. Пальцы стали мокрыми…

Глава 8. В армии

Служилось Павлу, как и предрекал Олег, очень нелегко. Особенно первые месяцы. Здесь его «учёность» была огромным минусом. Плюсом – физическая подготовленность и «стойкость оловянного солдатика». Не раз, хрипло дыша, утирался рукавом, размазывая и сплёвывая «томатный сок», которым вволю «поили» «салаг». И за горящий ненавистью взгляд исподлобья ему «добавляли» чаще, чем другим. Молчаливый, наученный жизнью быть равнодушным, пожилой фельдшер сам отыскивал и порой приволакивал на себе в «лазарет» постоянного «клиента». Знала бы Лиля, отчего так странно выглядят получаемые ею послания… Неровность почерка списывала на нехватку времени и усталость. Как и путаные порой фразы. Но почему листы всегда какие-то помятые? – Да потому что ночью, почти без света писал, урывками, а потом прятал – то в сапог, то под рубаху, чтоб не испоганились чужим – ни глазом, ни рукой, ни понятием. Вот почему Лиле всегда казалось, что письма пахнут Павлом. И при чтении всегда звучал его голос – он говорил с ней, и улыбался, и даже, кажется, прикасался дыханием к щеке…

Но время шло, и проверки на прочность становились всё реже. Затянулись кровавые шрамы на губах. Сошли бессчётные синяки и царапины. Прекратилась тупая боль то в одном, то в другом боку. До серьёзных увечий, слава Богу, дело не дошло. И зашитый рубец на тыльной стороне руки выше локтя побелел. Значит, перекрестившись (вспомнил с усмешкой, как крестила его Магда), можно жить дальше. Миновала участь отчаявшегося дезертира: несколько недавних случаев были на слуху. И как всё это было перенести без Лили, она приходила во сне утешительницей и внимательно склонялась рядом с ним над книгою в редкие часы библиотечного уединения. Воспоминания о летних, казавшихся теперь безоблачными, днях были слаще любого компота. Они заливали солнечным светом и непереносимое. И прощание с Олегом – неожиданно тёплое, с пророческим напутствием, – уже не казалось каким-то неестественным. Помогли Павлу выжить и книги: осваивал в личное время программу второго курса института. Скучные научные термины на фоне круглосуточного мата воспринимались откровением свыше.

Зимой, когда вроде бы всё успокоилось и вошло в колею, когда Павел приноровился к течению новой, но уже терпимой подневольной жизни, вдруг возникло неожиданное беспокойство, быстро переросшее в серьёзную тревогу: перестали приходить письма. Точнее, продолжала писать только сестра, как и раньше, изредка. Настойчиво требовал объяснить, что произошло. Терялся в догадках и изнывал от какого-то ужасного предчувствия. Светлана сдержанно обмолвилась, наконец: Лиля больна. Без подробностей. На бумаге, как присмотрелся Павел, были шероховатые разводы – такие обычно остаются после высохших капель. Что он должен был подумать? Если сестра ответила правдиво – что это за неслыханная болезнь, которая не позволяет нацарапать хоть пару строк? Перелом руки, заразная инфекционная с госпитализацией – стоит ли скрывать, неужели нельзя конкретизировать хоть самую малость, ясно же, что он с ума сойдёт от этих зловещих умалчиваний и собственных домыслов. Если же ему лгут… Может, его ненаглядная выскочила замуж? Умчалась в неизвестном направлении неизвестно с кем из-под бдительной опеки брата? И боится, не хочет, не считает нужным поставить его о том в известность? Но неужели это похоже на Лилю? И разве Светлане не проще без лукавства: «больна» – чтобы скрыть «изменила»? Что лучше? Но ведь он потом сестре не простит, если обманула – неважно, с какой целью. И рано или поздно Павел всё узнает.

Спрашивать больше не стал: бесполезно. Наглухо замкнулся в своём горе. И только с холодным бешенством молотил в спортзале, не разбирая, когда – грушу, когда – соперника. Во время занятий по рукопашному бою забывался так, что не чувствовал боли, не реагировал на команду «отставить!» И отчаянно лупил по мишеням – нелепым пугалам – безостановочно, расходуя весь запас смертоносных птичек. «Деды» шарахались от его немигающих глаз.

Вспомнилось как-то: а ведь ноющее предчувствие появилось у него за некоторое время до… Вскоре после того, как прочёл Лилину открытку с днём рождения.

Была ночная учебная тревога – грохот, стрельба, топот, сумятица, спешка. Завывание сирен, крики команд, разъярённая ругань. А перед этим ему снилось – долго и мучительно припоминал теперь – нечто ужасное.

Белая-белая дверь. Белый пустой потолок. Резкий пронзающий свет – непонятно, откуда. Белая пустая постель. Пустая ли? Видно уже, что нет. Белое лицо. Страшные серые губы. Пепельная прядь волос – её волос… Белые тонкие трубки скрываются под одеялом, опутывая. И вдруг – кровь! Фонтанами, брызгами, целыми реками – на эту жуткую белизну… Четыре грязно-серые, c размытыми очертаниями, фигуры. Их ломающиеся резкие движения. Их смрадный дух. И мгновенно возникшее, почти звериное желание – раздавить, растерзать, уничтожить!..

Глава 9. Что с ней?

Павел не стал сообщать о своём отпуске. Пусть всё останется в истинном виде. Пусть он увидит своими глазами. Застав врасплох, проще будет узнать правду. Этот день он так долго ждал. «На похороны бы меня вызвали…» Всё другое кажется поправимым. Даже если появился некто – он должен узнать, посмотреть обоим в глаза. Мучительнее неизвестности – что?

На звонок в прихожую выскочила заметно подросшая Оленька. Павел присел перед ней, огладил оборочки на платье, носик пальцем прижал: «Пип!» А больше от волнения произнести ничего не смог – молча шоколадину в ручонки сунул. «Спасибо!» – громко и чисто молвило дитя и одарило дядю лучистой Светланиной улыбкой. Он провёл ладонью по её льняным растрепавшимся волосёнкам. И посмотрел на Олега, который подозрительно долго возился с дверью, запирая. Муж Светланы будто стал меньше ростом. Глубоко запавшие убегающие глаза, нездорового оттенка лицо, заметные морщины на лбу… Несвежая рубаха с небрежно закатанными рукавами… Пьёт он, что ли?!

Олег, всё так же избегая взгляда Павла, молча стиснул его руку: крепись! Подтолкнул в кухню, закрыв дверь в комнату, куда юркнула шуршащая фольгой дочь. Тяжело опустился на табурет, кивнув на другой нежданному гостю. Солдат невольно огляделся. Прошёл всего год, но это помещение, где не раз весело пили чай с бубликами, это помещение кажется ему незнакомым. По какой-то запустелости. По давно остывшей плите. И эти бытовые мелочи – вроде засохшего цветка в горшке, покосившейся дверцы шкафчика, сбившегося половичка, крошек у детского стульчика… Эти легко поправимые мелочи любому дадут понять: беда в доме, не до уюта. И эта муха, зудящая тоскливо на одной ноте и обречённо бьющаяся о стекло, так вписывается в общий контекст…

Молчать, сидя напротив подавленного Олега, было невыносимо. Павел заговорил сам.

– Где-то в начале февраля, – Олег заметно вздрогнул, – нас подняли по тревоге. А перед этим я видел сон…

Олег слушал, закрыв лицо руками, и выдохнул, наконец, из-под них:

– Её изнасиловали. Мою маленькую девочку – четверо… А потом она пыталась отравиться.

Павел оглушено молчал, не смея понять смысл произнесённого. Растекавшаяся изнутри лава душила. С хриплым горловым звуком он дёрнул тесный ворот – так, что отлетела крепкая пуговица. Сдавленно просипел:

– Она жива?

Сердце сжалось в тяжёлую пульку и стремительно падало вниз. Сжатые до боли кулаки побелели. Олег… неопределённо пожал плечами, ответил невнятно:

– Она в психиатрической лечебнице.

Убрал руки с лица и страшно глянул на Павла.

– Теперь это кукла, понимаешь? Кукла, одна искалеченная оболочка.

Павел долго сидел, уставившись в тусклую крышку стола… Потом уронил на неё чёрную голову и разрыдался.

Глава 10. Наперекор судьбе

В лечебнице Павел говорил сначала с главврачом.

– Видите ли, молодой человек, все эти пограничные состояния не до конца ещё изучены. У кого-то наблюдается положительная динамика, а с кем-то традиционными методами – увы!.. Что можем, мы делаем: общая успокаивающая терапия, оздоровительные мероприятия… А вот что будет, сейчас сказать трудно. Хуже, во всяком случае, не будет, я уверен. Разве что кратковременные обострения весной и осенью – ну, это норма для наших пациентов. Тут профилактические мероприятия показаны. А так – с людьми жить сможет. Посетить, если есть желание, – пожалуйста, в любое время.

С тяжёлым сердцем ехал Павел на окраину города, в это малоприятное заведение. Но совсем уж невмоготу ему стало теперь, после общения с главврачом. Ведь все его специфические фразы были сказаны не о ком-нибудь – о Лиле! Ни намёка на ободряющее «она поправится». Хотелось завыть и броситься лбом на стену, а потом – ещё, ещё и ещё, до беспамятства…

Медсестра: «Пойдёмте!» – повела его по длинному узкому коридору. Открыла ключом дверь. «Если что, вызывайте», – указала на большую блестящую кнопку на стене. «Хотя она не буйная, но мало ли», – пояснила ошарашенному посетителю.

Лиля стояла лицом к окну, забранному решетками. От худобы выглядела стройней и выше. Пёстрый балахонистый халат уродовал её фигуру. Уши казались слегка торчащими, оттого что волосы были коротко острижены. Потом Павел узнает, что перед тем, как отравиться таблетками, Лиля пыталась повеситься на косе… Но сейчас его сознание протестовало: это не она! Эта длинношеяя жердина не может быть его Лилей!

Метнулся к кнопке для вызова: всё перепутали, это не она! Но вдруг эта «не она» угловатым механическим движением повернулась к нему. Крик Павла застрял где-то в глотке. На абсолютно белом лице двинулись серые губы. «Павел», – прошелестело невнятно, и на миг взгляд стал осмысленным. Потом странное существо опустилось на кровать и начало ритмично раскачиваться из стороны в сторону, не обращая больше внимания на остолбеневшего посетителя. Стоило ли столько пережить в армии, чтобы получить от жизни такой чудовищный сюрприз…

Почти четверо суток Павел пропадал неведомо где. Случайно натолкнувшаяся на него Светлана едва признала брата: заплетающаяся походка, мутный взгляд и – поседевший чуб…

Врачи привели его в норму через несколько дней.

Прояснившийся ум заработал с удвоенной силой. Всплывали из памяти какие-то отдалённо похожие случаи – из лекций, из книг. А значит – действовать!

– Время, голубчик, время, его упускать никак нельзя! – седенький дедок-профессор хорошо помнил активного заочника, который за год службы умудрился осилить программу 2 и 3 курсов.

– Процесс, я считаю, обратим, но требуются постоянные занятия, – вторило ему другое «светило».

И книжки с методиками нашлись, и консультанты осведомлённые, а только выходило так, что за конечный результат никто поручиться не мог и браться за столь сомнительную пациентку не решались. Видимо, другого выхода просто не было: должен сам.

Ценой невероятных усилий, интриг, подкупа, активизировав все связи, все резервы, поставив на уши знакомых и случайных знакомых – удалось добиться, чтобы Павел не вернулся в воинскую часть. Задним числом его расписали с Лилей, а дальше – «в связи с недееспособностью супруги…» Светлана имела минутное малодушие робко образумить брата: «А ты никогда об этом не пожалеешь? – подумай, ведь…» Но Павел так на неё зыркнул, что подавилась словами.

Из зловещей лечебницы Павел перевёз Лилю в более человеческие условия. Недавно открытой частной клиникой заведовал его давний знакомец, сосед по дому, где жили с отцом и Светланой.

Отдельную палату Павел оформил сам – так, как требовалось для успеха задуманного, в виде уютной детской. С ярких стен смотрели на больную зверюшки, растения, обычные предметы. На двери появились географические карты, на окнах – цветы. На полочке – самые разные книги. Низкие тумбочки заполнились Олиными игрушками: мозаика, кубики, конструкторы ждали своей очереди. А также карандаши, краски, глина.