Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

Тот без церемоний тут же влепил Аммонию такую затрещину, что египтянин упал как подкошенный. Константин Германик наступил ему на спину и, воспользовавшись телом капитана корабля как трамплином, с удовольствием ухнул в прозрачную, хотя и чуть прохладную речную воду бассейна.

Нет. Все же для молодого мужчины, проведшего большую часть жизни в гарнизонах Африки и в походах по Азии, местная вода оказалась чересчур бодрящей. Германик перебрался поближе к отверстиям в стене, откуда из невидимой топки валил горячий воздух, образуя густое туманное облако. Тут бассейн был помельче, а потому вода казалась теплее. Константин уселся на мраморной ступеньке, осмотрелся. «Да, конечно же, хозяева все предусмотрели!» Неподалеку, возле мраморного сиденья для индивидуального омовения, аккуратно лежали несколько скребков, пемза, даже кусок настоящего византийского мыла из сапонары.

Трибун, как большинство ромеев, привыкший к посещению бани не менее нескольких раз в неделю, знал толк в омовении. Разумеется, если тесть приглашал его в знаменитые бани, возведенные еще императором Константином (да простит Господь грехи его!), с громадными бассейнами в залах для отдыха, где красивых статуй было не меньше, чем на столичном ипподроме, тогда нанимали искусных банщиков.

Но солдатская натура неприхотлива. После караула за несколько медных оболов можно было совершенно спокойно очиститься душой и телом в ближайшей публичной бане-лутре. А заодно поглазеть с приятелями-офицерами на женщин, входивших в бассейн вместе с мужчинами. Нет, разумеется, византийки были предельно целомудренны и одеты в длинные сорочки. Просто некоторые побойчее и посмелее предпочитали сорочки из тонкой холстины, а когда влажная ткань прилипала к телу, подчеркивая аппетитные бугорки да впадинки, норовили якобы случайно задеть молодых офицеров, сбившихся в стаю, как волки перед охотой.

Константин Германик так увлекся неожиданным воспоминанием о прекрасных моментах совместного омовения, что сразу не сообразил, что на другом конце банной залы появилась женская фигурка в белом хитоне с накидкой, почти полностью закрывавшей лицо. Вот ведь приятная неожиданность! Оказывается, и в варварской Ольвии есть женщины без предрассудков!

Однако только тут Германик сообразил, что сам он гол-голешенек, как разутый и раздетый покойный солдатик наутро после битвы. Огляделся в надежде найти хоть какой-то кусок ткани. Да вот же он! Широкое банное покрывало-прандие лежало в двух шагах на массажном столе. Пригибаясь, словно новобранец под стрелами, Константин метнулся к вожделенной цели и мигом обмотал чресла домотканым покрывалом.

Впрочем, кажется, его старания хоть как-то заманить местную барышню в бассейн успехом не увенчались. С точностью до наоборот. Ольвиополийка, ступая предельно осторожно, направилась в обход бассейна, стараясь не попадать в струи пара и держась подальше от воды.

Подойдя к замершему от неожиданности трибуну, решительно сбросила накидку, подняла голову.

– Митра всемогущий! – пробормотал потрясенный трибун, в нетерпении протянув руки, – Ульрика! Как ты… Я уже и не…

– Не ждал? – улыбнулась девушка, мягко, но настойчиво ускользнув от его объятий. – Утром мы попрощались так поспешно, что не успели закончить важное дело.

– Какое дело? – озадаченно спросил Константин Германик, как и большинство мужчин, в некоторых вещах бывший не очень проницательным.

Вместо ответа готская принцесса взяла его за руку и повлекла за собой. Он шел послушно, как маленький ребенок, только подсознательно отметив, что от тела прекрасной Ульрики исходил сладкий запах молока, обволакивавший и совращавший, призывающий и радостный. Кажется, так пахла рука его матушки, подносившая маленькому Константину кружку теплого пенистого молока, подарившего ему жизнь.

Пришли в маленькую комнату. Легли на узкое ложе. Крепко обнялись.

Наверное, это было самое невероятное любовное свидание в жизни трибуна Галльского легиона. Он не только не заснул до рассвета, но по просьбе своей избранницы не выпил ни капли вина. Утоляя любовную лихорадку водой с медом, восстанавливая силы куриным мясом да сушеными фруктами.

Ульрика в короткие минуты отдыха была немногословна. Только гладила его тело, рассматривая каждый шрам, каждую родинку.

– А это откуда? А это что?

– Ты как будто жеребца выбираешь, – по-солдатски грубовато отшучивался офицер. Ульрика молчала.

Под утро поведение готской принцессы показалось еще куда более странным. Она вдруг быстро засобиралась, обвила руками шею трибуна, почти пропев на ухо какую-то нежно-непонятную фразу.

Исчезла так же быстро, как и появилась.

И на местной вилле.

И в жизни Константина Германика, трибуна Галльского легиона.

Глава ХIII

Плавание продолжается

Будучи, в сущности, выходцем из народа-охлоса, проведя детство в незатейливых, порой жестоких играх с солдатскими детьми из африканских гарнизонов; испытав все тяготы военной службы при Юлиане Отступнике и лишь недавно нежданно-негаданно обласканный судьбой, трибун Галльского легиона был не лишен банального мужского тщеславия. За последние годы ему удалось не только несказанно возвыситься над сотоварищами-офицерами (которых он, впрочем, любил и ценил еще со времен Персидского похода, по-братски деля и бурдюк, и шлюшку), но неожиданно добиться расположения принцессы. Пусть не византийки, пусть готки, но ведь – принцессы, дочери легендарного короля Германариха! «Кто еще из командиров провинциальных комитатских легионов может похвалиться подобным!»

Впрочем, тут же Константин Германик вернулся к реальности, вспомнив, что легион ему, пусть небольшой, пусть хоть во Фракии, но еще не дали. И только Митра ведает, доплывет ли он до этого дикого Самбатаса. А главное, вернется ли обратно… И сможет ли, осушив с товарищами кратер кислого вина в доступной всем бане-лутре, снисходительно щуря глаз на полуголых разбитных горожанок, рассказать офицерам историю его жарких ночей с юной готской принцессой.

Погруженный в размышления, трибун вышел во внутренний дворик виллы. Оглянулся в поисках капитана корбиты или слуги-грека. Его внимание привлекла большая статуя из отменного черного мрамора. Дело было не в цене камня. Очевидно, что хозяин виллы мог позволить себе заказать мрамор даже в Греции. Дело было в самой скульптуре. Германик не видывал прежде ничего подобного. Статуя изображала существо с человеческим телом и головой петуха. Две змеи вместо ног. В одной руке странного создания – щит, в другой, занесенной для удара, – длинный бич.

– Абрасакс, – голос за спиной трибуна принадлежал подоспевшему Эллию Аттику. – Бог и повелитель местного подземного мира.

Римлянин повернулся к ученому греку, приняв у того собачий поводок. Цербер, проигнорировав хозяина, вдруг зарычал и попятился, узрев страшноватую статую.

– Ничего себе, – удивился Константин Германик. – Этот Абрасакс даже на пса страх наводит. Как на такого можно молиться?

Аттик пожал плечами:

– Ну, положим, не обязательно поклоняться. Достаточно просто бояться.

По дороге в порт (ольвиополиты, завидя блестящего офицера с громадной собакой скрывались в подворотнях) грек охотно делился знаниями о местных верованиях. Оказывается, чуть ли не за главного бога в Ольвии почитался гомеровский Ахилл. Потомков греков-переселенцев, смешавших свою кровь с сарматами, готами, фракийцами, карпами, спустившимися с Карпатских гор, а то и вовсе незнакомыми варварскими народами, совсем не смущал тот факт, что Ахилл никогда на Олимпе не был, в сонме богов не значился. Наоборот, согласно Гомеру, влачил жалкое существование в царстве мертвых, где его и встретил Одиссей во время своих странствий.

– Благодаря подвижническому подвигу епископа Ария некоторые здесь приняли христианство. Впрочем, большинство из новообращенных – купцы, торгующие с Империей. Наверное, решили, что крестик на груди поможет им избежать таможенных поборов, – подняв полы хитона, сообщил Эллий Аттик, решившись вброд перейти громадную лужу.

Цербер рванулся было за греком, и центуриону стоило немалого труда удержать собственного пса. Убедившись, что Аттик провалился в лужу по пояс, Константин Германик с сухого берега мстительно прокомментировал:

– Не поминай имя Господа всуе.

– А что я такого сказал, – заныл тот, выбравшись из воды.

– Глупость, которая и была покарана в той мере, каковую эта глупость заслужила, – наставительно произнес великолепный римский фицер.

– Недаром твоим первым императором был философ-отступник, – пробормотал бывший актер, выжимая промокшую тунику. – Однако я считаю, что искупал меня в грязной воде местный Абрасакс, изображение которого ты недавно лицезрел.

– Как же! Нужен ему какой-то жалкий лицедей, – пренебрежительно бросил Константин Германик, обходя лужу по узкой пешеходной дорожке.

– Сам по себе, конечно же, я подземному богу не интересен, – охотно согласился Эллий Аттик, поджидая хозяина. – Думаю, что Абрасакс своеобразно поблагодарил меня.

– За что?! – немало удивился трибун, оказавшись наконец на сухом месте. – За что?

– За ночь на вилле, разумеется. Твою ночь на вилле, – уточнил грек. – Ведь это я устроил для тебя встречу с прекрасной Ульрикой. По ее просьбе, правда. Но устроил-то все я: нашел виллу, уговорил капитана раскошелиться, приготовил славную и сладкую баню.

– Вот как? – удивился Германик. – Что ж, если это действительно отвечает истине, ты будешь награжден. Но… постой. А при чем тут бог из Аида?

Эллий Аттик внимательно посмотрел на ромейского офицера. Зримое воплощение мужской силы и личного тщеславия, могущества своего государства, тот стоял перед ним в сверкании нагрудного панциря, опоясанный мечом, с громадным боевым псом на поводке. Ни одного слова не должно быть оспорено, ни одно движение не подлежало обжалованию.

– Боги знают больше нас оттого, что знают будущее, – вздохнул умный грек. – Прошу тебя поторопиться, я обещал капитану корабля, что мы прибудем вовремя. Когда начнется отплыв, мы отправимся вверх по Гипанису.

Поспешая за юрким актером, который, зная город, быстро шел по грязноватым крутым и скользким улочкам старой Ольвии, где иногда приходилось буквально протискиваться между стенами глиняных домов, трибун на некоторое время позабыл о разговоре с Аттиком, глядя больше себе под ноги.

Когда же выбрались наконец в порт, то, к немалому своему удивлению, он обнаружил не знакомую и ставшую уже родной корбиту, а узкое длинное судно, больше напоминавшее большую лодку, причаленное в конце пирса.

На носу этого судна возвышалась монументальная фигура фракийца Тираса, рядом, скрестив ноги, ловко присел на банку для гребца лучник Калеб. Кажется, оба были рады прибытию командира. Фракиец искренне улыбался. Калеб издавал свое обычное «кха-кха!», но сейчас странные звуки явно выражали одобрение.

– Отплываем, великолепный! – радостно вскричал капитан, давая знак гребцам. – Я уж беспокоился, что вы к отливу не успеете. Но, хвала Ра, успели! Значит, отчалим без промедления!

– Постой! – Что-то непривычно и тревожно отозвалось в груди трибуна. – А где корабль?! Где наша корбита?