Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

Наместник благостно улыбнулся:

– Сдержанность в еде да питье рождает сдержанность в чувствах, препятствуя страстям. Так учит нас проповедник Арий.

Знал ли он о ночном визите к трибуну собственной сестры? Если знал, то виду не подал. И скорее всего, смирился, памятуя, что любовь к ближнему означает прощение ближнего. Тем более любимой сестры.

Почти идиллическую сцену завтрака прервал пес с варварским именем Цербер. Вопреки всем догмам христианства в арианском истолковании четвероногий охранник трибуна вдруг схватил со стола кусок мяса и тут же проглотил его с утробным рыком.

Краем глаза Константин Германик успел заметить, что охранники возле стен потянулись к мечам.

Однако всех опередил Атаульф, издавший звук, сильно напоминавший сдавленный смешок.

– Наместник, я предвидел подобное. Позволь мне обеспокоиться твоей, а заодно и нашей безопасностью.

Не дожидаясь разрешения, Атаульф неожиданно, подобно индийскому фокуснику, достал из-под кольчуги кусок холстины. Ловко развернул его, продемонстрировав содержимое: увесистый кусок розовой свининки. Тут же бросил его Церберу.

Трибун перехватил страдальческий взгляд Винитария, направленный на громадного пса, пожиравшего кусок мяса. Так, должно быть, выглядели перед казнью христианские мученики, которых языческий император Нерон обрек на растерзание львам.

Впрочем, Наместник быстро опомнился.

– Милая собачка, – кротко молвил он. – Только, Атаульф, не вздумай угощать его еще и вином, а то этот пес разнесет крепость задолго до всадников Апокалипсиса.

Затем, уже без тени иронии, он обратился к Константину:

– Милейший гость (позволь тебя так называть), помолившись и хорошо взвесив все за и против, в отсутствии батюшки, государя нашего, я принял на себя смелое решение. А именно: уже знакомый тебе Атаульф покажет всю Ольвию – от порта до складов оружия. Цель этой экспедиции, как ты сам понимаешь, проста и по-христиански понятна, добра. Наши старые друзья в великом Римском государстве не должны ни на мгновение усомниться в том, что готы, их христианские союзники, не замышляют ничего лихого. Напротив, я считаю, что весьма скоро нашей общей целью станет совместная борьба с варварским лихолетьем, нашествием гуннов – многочисленных, дьявольски голодных и злых. Не просто невежественных, но упорных в своих заблуждениях. Презирающих законы образованного мира настолько, что привязывают к хвостам своих лошадей проповедников слова Божьего, которые осмелились зайти на их стоянки.

До поры до времени мы сдерживали их яростные атаки. Но стоит гуннам преодолеть земли сарматов-аланов, они, подобно холодному зимнему вихрю, ворвутся в королевство готов.

Знаешь ли ты войско, способное укрыться от бури, когда снег наполовину с пылью застилает глаза полководцев, а самые храбрые солдаты холодеют от нестерпимого мороза и ужаса смерти?

Прошу тебя, осмотри ольвийский арсенал, загляни в кузницы, день и ночь кующие оружие. Как офицер, составь свое мнение и донеси его до светлейшего Валента. Как долго мы сможем продержаться без помощи римских легионов?!

Пораженный такой откровенностью, Константин Германик только ошарашенно кивнул. Впрочем, роль шпиона ему претила изначально. Напротив, откровенность и открытость Винитария трибуну Галльского легиона были понятны и привлекательны.

Поняв, что аудиенция закончена, он решительно поднялся и, даже не задумываясь над этикетом, отсалютовал Винитарию старым римским воинским приветствием – громко ударив ладонью правой руки в левую часть панциря. Выглядело это как прощание, но одновременно и как благодарность за избавление от утомительной роли соглядатая.

Наместник понял трибуна правильно. Подняв породистое лицо, обрамленное когда-то иссиня-черными, а теперь уже предательски рано поседевшими волосами, печально кивнул Германику.

По длинным извивистым переходам ольвийской крепости, освещавшимся тусклыми факелами стражи, процессия, возглавляемая Атаульфом, поспешила к выходу. Встречавшиеся по пути готские солдаты и прислуга дворца в изумлении останавливались. Солдаты с любопытством, рабы и слуги с испугом косились на громадного пса, сопровождавшего блестящего римского офицера и несуразного высокого худого мужчину в белой тунике (явно – грека!), вприпрыжку бежавшего за военными и без причины улыбавшегося. Ну, совершенно беззубым ртом!

Наконец, миновав внушительные ворота, все вышли из крепости.

Атаульф внезапно обратился к Германику:

– Спасибо. Ты вернул меня в строй.

Германик, понимая, что это значит для солдата, кивнул. Нашел слова. Наверное, самые главные:

– Я хотел, чтобы ты отомстил за командира.

– С чего начнем? – спросил Атаульф. – Желаешь ли ты осмотреть город?

– Нет, – возразил трибун. – Разве что крепостные стены. А сейчас, к чему время терять? Пойдем сразу в арсенал.

Впрочем, без знакомства с местными достопримечательностями не обошлось. Удивительно, но сложилось впечатление, что Ольвию лучше Атаульфа знал Эллий Аттик, оказавшийся куда более многословным.

– Я дважды выступал здесь со своим театром, – многозначительно заявил лицедей, акцентировав внимание на слове «своим». – Вон, видите, кстати, амфитеатр? Он расположен весьма удачно, на склонах горы Верхнего города, где мы сейчас находимся.

Далее грек поведал уж совсем фантастическую историю, как ольвиополиты так увлеклись перипетиями драмы Еврипида и его, Аттика, безукоризненным перевоплощением в роль Ясона, что проигнорировали появления врага у стен города.

– Когда это было? – мигом насторожился Атаульф.

– Давненько, – нимало не смутившись, заявил Лицедей. – Ну, может, это не был Еврипид. И даже совсем не Еврипид. И даже не я. Но, как свидетельствует Дион Хрисостом, прозванный Златоустом (чью рукопись мне посчастливилось найти в вашей библиотеке), жители Ольвии действительно готовы презреть даже явное нападение варваров, отдав предпочтение общению с заезжим философом.

Трибун, привыкший к болтовне Эллия Аттика, бросил Атаульфу:

– Не обращай внимания, он еще не такое расскажет. Брехун.

– «Поэзия философичнее и серьезнее истории» – так сказал великий Аристотель, – обиделся Аттик. – Не вижу ничего дурного в том, что я скрасил наше унылое путешествие небольшой поэтической сказкой.

А ведь знакомство с Ольвией и впрямь оказалось несколько унылым. Жители города, одетые преимущественно в черные накидки, в большинстве потомки греков, смешавшие свою благородную кровь с варварами, в отличие от светловолосых готов, оказались длинноволосы, бородаты, угрюмы. Смотрели исподлобья, уступая дорогу только ввиду явного преимущества вооруженного отряда с грозным псом, который рычал и рвался с поводка.

– Что они так? – недоуменно осведомился трибун у сопровождавшего его офицера-гота.

– Мы по-прежнему для местных захватчики, – пояснил Атаульф. – Хоть правим уже две сотни лет. Сам видел: стены отстроили, порт расширили.

«Стены-то вы отстроили, – подумал Константин Германик. – Но дома старые, жмутся друг к другу, словно дети в приюте. Даже вон столичная агора, место собраний, напоминает больше сельскую площадь во фракийской деревне. А про суд да гимнасий говорить нечего. Я бы скорее в море холодном искупался, чем в местном гимнасии баню принял».

– Арсенал. Прибыли, – негромкий возглас Атаульфа отвлек римлянина от тягостного созерцания местных «достопримечательностей».

Оружейный склад, разместившийся между Верхним и Нижним городом, был накрыт высоким насыпным холмом. Ворота охранялись дюжиной готских солдат, у каждого – по два метательных копья. «Конницы опасаются, – уже привычно отметил для себя трибун. – Хотя какая тут к Митре конница? Крутые улочки, скользко и грязно».

Со скрипом открылась дверь в воротах арсенала, солдаты охраны, повинуясь приказу офицера, зажгли факелы.

Константин Германик, оставив снаружи Эллия Аттика (гражданского) и передав ему поводок от Цербера, зашел за Атаульфом в помещение, где готы хранили оружие.

Огонь смоляных факелов скупо осветил длинные ряды с разложенными щитами. Отдельно – круглые, кавалерийские. Этих – мало. Значительно больше громоздких, но надежных, деревянных, обитых шкурой и усиленных металлом пехотных. На деревянных четырехугольниках, размером в торс бойца, громоздились панцири, умащенные воском. «Грамотно», – еще раз отметил трибун.

На импровизированных крестах, рядами вкопанных в землю (подобных тем, на которых распинают дезертиров), висели кольчуги. Кое-где на концы крестов были нахлобучены шлемы. В основном – римские, но встречались и персидские.

Связанные подобно снопам высились обычные копья, метательные ланцеи. Недалеко от них в ряд стояли грозные топоры-франциски, со свисающими кожаными петлями для возврата оружия, после того как оно вонзилось в шею неприятеля.

Константин Германик решительно прошел дальше. Его интересовало… Вот! На двойных крюках, вбитых в деревянную стену, в ножнах, чтобы не затупились, рядами висели германские спаты. Однако…

– Господи всемогущий! – не сдержался трибун Галльского легиона, ловко вытащив из длинной деревянной ячейки, находившейся несколько поодаль, настоящий гладиус. – Последний раз я видел этот легендарный римский меч в коллекции своего тестя! Он уже лет сто как не стоит у нас на вооружении! Где вы его откопали?

– В бою с варварами. Неважно, что старый, главное, чтобы жизни забирал, – ответил Атаульф. Он был явно обижен и раздосадован реакцией императорского офицера на бедность местного арсенала.

– Ладно тебе, – попытался загладить вину Константин Германик. – Сам понимаешь, после того, что я видел на складах Империи в Адрианополе, все остальное кажется детской комнатой.