1795

– Еще какой! Будто сам Господь горшок опрокинул.

Посмотри повнимательней, прошептал Сесил.

Эмиль отошел на пару шагов и соскреб верхний слой глины. Полицейские что-то зашептали друг другу. Одобрение или насмешка? Скорее, одобрение. Он их не разочаровал. Даже тот, в рубахе, никуда не ушел, а смотрел во все глаза. Ни с того ни с сего обхватил себя руками и начал насвистывать простенькую мелодию – Эмиль слышал ее не раз от собутыльников. Забавный пересказ библейского сюжета о Ное, сочиненный давным-давно и неизвестно кем.

Чуть повыше по склону – подъезд с крыльцом в несколько каменных ступенек.

Посмотри там. Посмотри на земле, на стене, на ступеньках. Думаю, он сидел там.

Сесил прав. Не так-то легко увидеть. На мореной древесине – маленькие черные пятна. Приложил палец – остался красный след, будто раздавил божью коровку. На верхних ступеньках лестницы под козырьком, там, куда не заливал дождь, – такие же следы.

Налево, налево… глянь налево.

На булыжнике рядом с крыльцом – маленькие белые черепки.

Ага… теперь загляни ему в рот.

Эмиль, то и дело оскальзываясь на мокрой брусчатке, вернулся к покойнику. Приоткрыл рот и заглянул. Темно, как в могиле. Морщась от отвращения, залез пальцем, оглянулся и крикнул:

– Можете дверь открыть?

Один из помощников кивнул и постучал. Выглянула заспанная старуха. Винге отодвинул ее в сторону, зашел в дом и поднялся по лестнице на чердак. Приложил ухо и услышал то, что ожидал. То усиливающийся, то ослабевающий шорох. Крысы. Сотни крыс.

– Зерно он там держит, зерно. Овес, кажется…

Констебль кивнул одному из помощников, тот поднялся по лестнице, отодвинул Винге в сторону и налег на дверь.

Влажный, застоявшийся воздух, полутьма, повсюду мелькают тени крыс. Клад, доставшийся им, слишком драгоценен, чтобы позволить людям вмешаться в пиршество. Полицейский хлопнул в ладоши, несколько раз топнул ногой – почти без результата. Только те из грызунов, кто был поближе, отбежали на несколько шагов. Остальные и ухом не повели.

Черт с ними, с крысами. Эмиль достал из влажного джутового мешка горсть овса, понюхал. Пахнет плесенью. Поднял голову – с потолка все еще капает, хотя дождь уже больше часа как кончился. Глаза привыкли, и он различил чуть поодаль, за мешками, позеленевший от плесени люк на крышу. Отодвинул засов и толкнул. Жестяной прямоугольник, проскрипев на петлях, плашмя грохнулся на скат. Посмотрел вниз – слегка закружилась голова. Прямо у него над головой – массивная, черная от копоти балка. Эмиль знал ее назначение: подъемное устройство. С нее спускают канаты, когда втаскивают крупную мебель на второй, третий и четвертый этажи. На конце болтается канат с крюком.

Винге спустился с четвертого этажа, прошел по склону, даже не взглянув на убитого, наклонился над канавой и очень быстро нашел, что искал: грязный дубовый чурбак. Живо представил цепь приведших к трагедии нелепых случайностей и с горечью подумал: как мало надежды, что в один прекрасный день ему удастся найти исчезнувший след Тихо Сетона.

Помахал констеблю.

– Это не убийство. Несчастный случай. Довольно странный, но все же несчастный случай.

Полицейские переглянулись.

– Он сидел вон там. – Винге показал на крыльцо. – Вернулся из кабака или с Баггенсгатан[3 - Квартал публичных домов.], этого мы не узнаем. Решил передохнуть, выкурить трубочку. Может, даже задремал с трубкой в зубах – по крайней мере, во рту полно осколков, а остальные валяются вон там, у крыльца. Зерно на чердаке давно сгнило, на досках дюймовый слой пыли. Краном давным-давно не пользовались. Если спросите хозяйку, наверняка расскажет: да, крыша течет, товар сгнил, постоялец махнул на него рукой. Возможно, даже в суд собирался подать… Короче, вон тот дубовый чурбак сорвался с крюка прямо ему на голову. Петля перетерлась, на нем кровь, можете пойти посмотреть сами. Ночь была ветреная, это я заметил, еще когда спать ложился. Весит чурбак лисфунт[4 - Старинная мера веса: в разных странах от 6 до 8 килограммов.], не меньше. А дальше покатился по склону в канаву. Возможно, человек этот умер сразу, и тело скатилось вниз. Или успел сделать несколько шагов и потерял сознание. Крови немного, сами видите – типично для тупой травмы. Капли крови на ступеньках, на мостовой, в грязи… вы бы и сами заметили, если б не дождь.

Винге показывал то на крыльцо, то на крышу, то на канаву, а констебль кивал и исправно вертел головой.

– Если б не дождь… – повторил он. – Вот это да! Это же… сколько совпадений.

Случайность не признает математической логики, шепнул Сесил.

– Мир не был бы таким странным, если б в нем то и дело не происходили странные вещи.

– А кто виноват?

Безнадежно. Пустое.

Вот как… Сесил уверен: суд ничего не решит.

– Если есть желание, можно попробовать разделить ответственность между купцом и сдатчиком, но это вряд ли куда приведет. Несчастный случай и называется несчастным, потому что его нельзя предвидеть. Если вы расскажете родственникам все как есть, они могут подать в суд, если пожелают.

Констебль потер небритый подбородок.

– Вот как… ну-ну… спасибо за помощь.

Эмиль кивнул, повернулся и пошел домой. Трое полицейских пустились в обсуждение увиденного. Краем глаза заметил, как незнакомый, грустно качая головой, пересыпает в руки знакомого монеты: видно, побились об заклад.

А сам Эмиль никак не мог унять раздражение. В чем его заслуга? Следовал подсказкам на языке, которого не знает ни один человек в мире. В том числе и он, Эмиль Винге. Но, не зная слов, он этот язык понимает.

Люди из Индебету переглянулись.

– У меня аж мурашки по коже…

– Не говори. Если хочешь совершить преступление – лучше дождаться, пока его засунут в сумасшедший дом.

4

Они никогда не встречались в доме Индебету – из опасений, как бы не заметил случайно появившийся Ульхольм. С Винге он не знаком, но Эмиль настолько похож на брата, что у полицеймейстера никаких сомнений не возникло бы. А Сесил для Ульхольма был чуть ли не олицетворенной Немезидой в сюртуке. Исаку Райнхольду Блуму их сотрудничество с Эмилем Винге стоило многих бессонных ночей, да и днем он наверняка вздрагивал при мысли, что все может открыться.

Вот и сейчас – Блум встряхнулся, чтобы отогнать страхи и заодно согреться, открыл глаза и выпрямился. Ну нет – дать задний ход он не имеет права. Средства, возможно, слегка сомнительные, но цель ясна и благородна.

В квартале между домом Грилля и Жженой Пустошью они давно уже нашли уголок под козырьком крыши. Дождь не опасен, днем их убежище почти никому не заметно. К тому же с подветренной стороны, так что и ветер не страшен. В двух шагах от Индебету, но в таком месте, куда не всякий полицейский решится заглянуть, если, конечно, служба не заставит.

Блум пожал плечами, попытался сообразить: то ли сам пришел слишком рано, то ли Винге опаздывает. Но что делать – надо ждать. Свои карманные часы он нечаянно раздавил, а стрелки на башне Большой церкви почти неразличимы, как ни вглядывайся. Земля уже совсем отмерзла, сошедший снег обнажил мусор, который с осени никто убрать не озаботился. Попрыгал немного – разогнать кровь в замерзших ногах. Ноги не согрелись, зато забрызгал чулки и панталоны грязной жижей. Попытался счистить грязь, заметил подходящего Винге и отложил попытки до лучших времен. Поморщился – головная боль после вчерашнего так и не прошла.

– Эмиль… Понимаю, вы с утра на ногах. Юханссон считает уместным вознаградить вас за хорошую работу, а другие предлагают сжечь на костре – на тот случай, если вы на стороне нечистого.

Странный парень, этот Винге. Сходство с Сесилом поразительное… и чем дольше с ним знаком, тем лучше понимаешь – не только портретное. Манера говорить, двигаться – Исак Блум помнил Сесила с самого начала своей полицейской службы. А иногда приходится прикладывать немалые усилия, чтобы не приписать Эмилю участие в событиях, связанных вовсе не с ним, а с Сесилом. И говорит как Сесил, и руки держит за спиной – вылитый брат. В другие моменты все наоборот: Эмиль напоминает самого себя: вечного студента, полупьяного, робкого. Того Эмиля, который прошлой осенью явился к нему в контору и молол что-то несусветное.

Винге поклонился, встал рядом и сдвинулся чуть вправо – выбрал самое непродуваемое местечко.

– Исак… что нового? У вас все в порядке?

– А вы не слышали? Академия окончила свое существование. Эти идиоты дали Ройтерхольму повод, а Визирь не использовал свой шанс.

– Простите, Исак, я ничего не понял.

– Старик Ферсен, как вы знаете, в прошлом году отдал Богу душу. Седьмое кресло освободилось. На его место выбрали Сильверстольпе. Новый член академии решил подольстить режиму и назвал короля самодержцем. Что тут началось! Его обвинили в оскорблении его величества, а академию заподозрили в революционных взглядах и распустили. Сильверстольпе лишился места при дворе. Секретарская должность Рузенстейна ликвидирована, еле-еле спас шкуру. Теперь он домашний учитель у принца.

– Никогда не думал, что ваше сердце может так обливаться кровью от переживаний за события, которые вас не касаются.

– Не касаются? Это как сказать… Я научился подражать стихам Леопольда так, что он может принимать похвалы в мой адрес на свой счет. Получил в прошлом году два приза академии по двадцать шесть дукатов. Лундбладская премия, тоже в прошедшем году, – пятьдесят риксдалеров, прямо в кошелек. Это все академия, и, скажу я вам, не пустяки для человека, который, как раб, дни напролет торчит в полицейском управлении. А теперь? Еще один собачий год впереди.