Вепрь

– Нет, не сплю, – ответил Серёжка. Нормально ответил, не хрипя и не скуля.

– Ты правда заболел?

– Не-а… Просто в школу неохота.

Серёжка вытащил голову из-под одеяла и посмотрел на отца. Он прошел в комнату, прикрыл за собой дверь и сел на кровать.

– А я вот правда заболел, – сказал он грустно.

– Я знаю, – вздохнул Серёжка.

У отца был бронхит, и он уже вторую неделю сидел дома. Сначала его хотели положить в больницу, потом выяснилось, что мест нет, и тогда знакомая докторша, тетя Рая Филипьева, вызвалась колоть ему уколы на дому.

– У вас сегодня контрольная? – поинтересовался папа.

– Нет. Просто не хочется идти и всё.

– А я не ходил только на контрольные. Принципиально. Не на все, конечно, а выборочно, когда считал, что данная работа недостойна внимания такого великого математика, каким я себя считал.

Серёжка хихикнул:

– Ты был великим математиком?

– Я считал себя великим математиком, – поправил папа. – Это не одно и то же. Но вообще-то в точных науках я был весьма подкован… А может, мы с тобой чайку попьем, как ты к этому относишься?

– С вареньем?

– С клубничным… Если ты, конечно, напечешь блинов.

– Я бы напёк, – сказал Серёжка, – да у нас нет масла, а в магазин я не пойду.

– Почему?

– Я ведь болею, ты что, забыл?

– Ах да… А мы у соседей займем. Много надо?

– Да нет, не очень. Совсем маленечко.

– Тогда я сбегаю к Серосовиным, а ты заправляй постель и одевайся.

Он снял со спинки стула Серёжкину одежду и бросил её на кровать.

Через полчаса они уже сидели на кухне и пили горячий чай из огромных кружек. На тарелке ароматно дымилась в два пальца толщиной стопка блинов, а в вазочку было налито клубничное варенье, в которое они поочередно макали блины. На столе перед ними стоял маленький сторублевый телевизор с крошечным экранчиком, на котором суетились и что-то там пищали миниатюрные чёрно-белые фигурки.

Потом они затеяли генеральную уборку квартиры. Перемыли полы и посуду, папа пропылесосил, а Серёжка надраил хрусталь и поставил кипятиться шприцы, потому что скоро должна была прийти тетя Рая Филипьева делать уколы. Потом, с чувством выполненного долга усевшись на диван, решили перекинуться в карты.

Когда пришла тетя Рая, битва в покер была в разгаре.

– Быстренько, миленькие мои, быстренько! – шумела тетя Рая. – Мне надо ещё успеть разогреть плов и пообедать!

От неё пахло морозом, мокрым снегом и больницей. Под усыпанной снегом шубой у неё был белый халат и два свитера.

– Давай, Алексей, готовься. Серёжка, неси шприцы. А ты, кстати, почему не в школе? Филонишь? Мой дуралей тоже сегодня не пошёл. Горло, кричит, болит, ухо стреляет и температура высокая. Я ему поставила градусник, потом захожу, а он его об одеяло натирает. Ах ты, балбес, говорю, ну-ка сейчас же вставай и шуруй в школу! А потом подумала и махнула рукой – чёрт с тобой, сиди дома. На улице мороз страшенный, ветрище, не дай Бог и вправду прихватит.

Сделав укол, тетя Рая ушла домой обедать. Наигравшись в карты, они тоже пообедали вчерашним борщом, дружно выпили по кружке молока и решили вздремнуть.

– Надо позвонить маме на работу, – вспомнил Сережка, забираясь под одеяло. – Пусть на обратном пути купит масла. Надо же отдать Серосовиным…

Папа провёл рукой по его волосам.

– Мама сказала, что сегодня задержится, – сообщил он. – У неё много работы.

– Всё равно надо позвонить…

– Позвонишь. Спи.

Проснувшись, он первым делом подбежал к окну и раздвинул шторы. Термометр за стеклом показывал тридцать пять градусов мороза. Ветер стих, и все на улице было белым и застывшим, только искры плясали на снегу, отражая лучи низкого дремлющего солнца, замершего в безоблачном небе. Где-то похоронно загудел невидимый реактивный самолёт, разом поглотив все остальные звуки, и стало словно бы даже темнее. Как всегда, от самолётного гула у Серёжки неприятно сдавило грудь. Задернув шторы, он быстро отошёл от окна.

– Я тоже не люблю этот звук, – услышал он и повернулся. За спиной стоял папа с книгой в руке: он, видимо, услышал шуршание раздвигаемых штор и заглянул сюда.

– Действительно мерзкий звук, правда? – подойдя к окну, папа опёрся о подоконник рукой. – От него всё внутри леденеет, а когда он стихает, словно из глубины выныриваешь и начинаешь удивленно озираться, как будто ищешь кого-то… Не знаю, может, это только у меня такое ощущение?

– У меня тоже, – отозвался Серёжка. Растёр пальцами слипающиеся глаза. – Пойду позвоню маме, – сказал он. – Пусть купит масла, надо же Серосовиным отдать.

Трубку на том конце провода сначала долго не брали, а потом подняли, но говорили куда-то в сторону. Наконец женский голос сказал:

– Да, слушаю…

Это была не мама. Серёжка знал ту женщину – он не однажды был в маминой конторе и знал многих.

– Здравствуйте, тетя Вера. А маму можно?

– Это ты, Серёженька? Здравствуй-здравствуй. А она уже ушла, мутер твоя, отпросилась сегодня пораньше. А ты что хотел, Серёжа?

– Да нет, тёть Вер, ничего. Мне мама была нужна.

– Ушла-ушла, уже минут сорок как ушла. Должна уже быть дома…

– Ничего не понимаю. – Сережка недоуменно посмотрел на отца. – Тетя Вера Ложкина сказала, что мама уже давно ушла, а тебе мама сказала, что сегодня задержится…

– Да, в самом деле странно, – опустил почему-то глаза папа. – Наверное, обстоятельства изменились и у мамы какие-то срочные дела. Ты ведь знаешь нашу маму. Вот, помнишь, и в прошлый раз… – начал он и осёкся, закусив губу.

Про какой "прошлый раз" он хотел сказать, Сережка так и не понял.

– Там по телевизору какое-то кино детское идёт, – замялся отец. – Интересное, про браконьеров. Пошли посмотрим?

В его голосе чувствовалась напряженность, но Сережка не обратил внимания. Услышав про фильм, сын кинулся в комнату и упал на диван перед телевизором. Он не видел, как отец рукавом рубашки вытирает пот со лба.