Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине

Участь же Варницкой обители и многих других будет грозно обвинять нас пред Богом на праведном Суде Его, и думаем ли мы теперь о том, что скажем тогда в ответ, чем оправдаемся пред Богом за двойной грех – пренебрежение к обители Божьей и к тому великому Предстателю и Угоднику Божию, который был послан Богом для России, для пробуждения ее заснувшей совести, возрождения духовного и спасения?

О жизнеописании Святителя Иоасафа Белгородского[3 - Первая публикация: Речь князя Н. Д. Жевахова, произнесенная в епархиальном доме в Москве на торжественном собрании в память св. Иоасафа, 30 декабря 1908 года // Курские Епархиальные Ведомости. 1909. № 11 (15–21 марта). Часть неофициальная. С. 259–267. Название републикации дано нами.]

Глубоким поклоном приветствую вас, ваше высокопреосвященство, вас, богомудрые архипастыри и пастыри православные, вас, дорогие гости!

Время, нами переживаемое, есть время религиозного пробуждения для многих. Жгучие вопросы религиозной общественности перестали уже волновать только избранных, с ними столкнулись и рядовые христиане.

И вот на этой почве и возник вопрос об ознакомлении с личностью святителя Иоасафа Белгородского, этого великого учителя жизни, сумевшего примером своей жизни не только разрешить эти вопросы, но указать и нам путь к их разрешению. Три года тому назад многочисленные почитатели Св. Иоасафа, живущие в Петербурге, задумали приступить к составлению подробного жизнеописания Святителя. Однако на последующих собраниях выяснилось, что намеченная задача не может быть достигнута при наличном количестве сведений о Святителе, находившихся в распоряжении его почитателей. Каждый из них располагал достаточными сведениями о Святителе, был знаком с Его жизнью, деятельностью и подвигами, но все эти сведения носили отрывочный характер, не были документально обоснованы, покоились частью на преданиях и рассказах, частью на непроверенных слухах. При этом значительное количество означенных сведений касалось лишь административной деятельности Святителя и весьма слабо освещало его нравственный облик, как подвижника и Угодника Божия.

Из печатных источников в нашем распоряжении имелись лишь книжка Гр. Кулжинского, несколько отрывочных статей проф. А. Лебедева и брошюра А. Ковалевского. Этих материалов, конечно, было недостаточно для того, чтобы приступить к осуществлению намеченной задачи – составлению биографии Святителя Иоасафа. И прежде чем перейти к ней – предстоял сложный труд собрать разбросанные в разных местах сведения о Святителе, разыскать недостающие и систематизировать их для издания в научной обработке. С этой целью надлежало предпринять поездки в места жизни и деятельности Святителя, ознакомиться с архивами церквей и монастырей, обнимающими эпоху его жизни и деятельности, записать устные предания о Святителе, живущие в народе и благоговейно передаваемые из рода в род благочестивыми его почитателями. Но как ни велики были препятствия, кои надлежало преодолеть, но, поистине, сила Божия в нашей немощи совершается.

С полной верою в благословение Божие, с полным убеждением в чрезвычайной важности предпринятого дела, петербургские почитатели Св. Иоасафа приступили к собиранию материалов для его биографии. Медленно и постепенно ободряемые несомненными знамениями благословения Свыше, они делали свое сложное дело. Два года прошло в неутомимых поисках материалов…

Я не буду, впрочем, утомлять Ваше внимание историей нашей работы, не буду останавливаться на подробном описании того, что делало нам труд наш легким и радостным, что заставляло наши сердца трепетать благодарным чувством к Богу, посылавшему нам и деятельных помощников в деле и указывавшему нам всё новые и новые места нахождения ценных документов для славы Своего Угодника. Достаточно сказать, что такая помощь была и что она была чудесная, ибо мы находили драгоценнейшие документы, именно те, в коих наиболее нуждались, и находили часто там, где менее всего могли ожидать получить их. Я бы сказал, находили случайно, если бы мог приписать такую помощь слепому случаю. Разве не чудо, что на истлевших от времени бумагах архива Лубенского Мгарского монастыря, коим Св. Иоасаф около 200 лет тому назад управлял в качестве игумена Мгарского, остались не тронутыми временем только резолюции Святителя; разве не чудо, что пожар Лубенского монастыря 1765 года, истребив весь монастырский архив, оставил, по счастливой случайности, как теперь называют произволение Божие, лишь те бумаги, на коих стоит имя Иоасафа, кои еще не занесены в историю и словно ждали тех, кто извлечет их из-под спуда и всенародно поведает славу Святителя Иоасафа?!

Не могу я не видеть благословения Божия и в том, что, приступив к собиранию материалов для биографии Святителя, мы располагали лишь теми сведениями, на которые уже указано выше, и только двумя случаями чудесных исцелений по молитвам Святителя, теперь же перед нами четыре изданных книжки материалов для его биографии, 5-я печатается и 227 отпечатанных свидетельств чудесной помощи Святителя, не считая вновь полученных и еще не вошедших в наше издание. Слава и благодарение Господу!

Что же создает вокруг имени Святителя Иоасафа ореол святости, что увеличивает изо дня в день число ревностных почитателей его и притом в наше время, когда на наших глазах гибнут заветы старины, ценные именно своею религиозною основою, когда на смену Православия появляются новомодные учения, отвергающие всякую веру и всё сверхъестественное, когда одно слово «святой» вызывает снисходительную усмешку, прикрывающую безграничное недоумение? Что заставляет стекаться ко гробу Святителя со всех концов России многочисленных чад Церкви и не только чад Православной Церкви, но и представителей других вероисповеданий и не только простолюдинов, но и людей науки, скептиков в обычном значении этого слова? Что заставляет верующих так бережно охранять великое имя Святителя Иоасафа свыше 150 лет и видеть в нем средоточие своих упований и надежд, обращаться к Нему как дерзновенному ходатаю пред Богом за каждого, кто, быть может, уже обессиленный жизненными невзгодами, подавленный испытаниями, в изнеможении повергается пред Его гробом, простирая к Нему руки с горячей мольбою о помощи. Отчего изображения Святителя Иоасафа, хотя и прославленного Богом, но еще не канонизованного, по грехам нашим, на земле, стоят у верующих христиан вместе с иконами и пред ними теплится лампада, и не только в частных домах, но и в церквах всего юга России, – отчего его портреты украшают залы академий, университетов, музеев, архиерейских покоев и пр. и рассыпаны на пространстве всей России? Только ли от того, что Св. Иоасаф – Податель просимой у Него помощи, милосердый ходатай пред Богом за грешное, но бедное, жалкое человечество?

Только ли голос отчаяния исстрадавшейся души слышится здесь в этом громком поклонении Святителю, и одни ли старушки и физические и нравственные инвалиды плотным кольцом окружают раку с его мощами?!

Нет, Святитель Иоасаф любим не только теми, кого уже никто не любит, не только заброшенными, покинутыми, никому не нужными людьми, но и всеми, в ком еще не угасло стремление к правде, чье сердце загорается трепетной радостью при встрече с новым свидетельством вечной связи между Творцом и творением. В жизни Святителя Иоасафа найдут ответы на вопросы тревожной совести и сокровенный подвижник вдали от людей, в келии монастыря спасающий свою душу, приготовляющий себя к ответу пред Богом за каждый прожитый час жизни, и государственный деятель, смущаемый коллизиями между требованиями служебного долга, и не связанной никакими обязательствами с грехом совести.

Как монах Святитель Иоасаф явил собою не только пример величайшего смирения, безграничного милосердия и непрестанной молитвы, но и научил почитать сан иноческий как чин ангельский, пред которым поистине благоговели и те, кто не сознавал святости этого сана.

Как государственный и общественный деятель Святитель Иоасаф велик тем, что в своем служении обществу и государству не смешивал идею религиозную с политико-экономическим переустройством жизни и с этой стороны был и навсегда останется величайшим учителем жизни, построенной не на утопических началах социального блага, а на почве истинного служения Богу. С этой стороны жизнь Святителя Иоасафа не только еще никем не обследована, но и никому еще неизвестна.

Я не буду теперь останавливаться на подробном жизнеописании Святителя, но мне хотелось бы подчеркнуть здесь одну наиболее характерную черту деятельности Святителя Иоасафа, служащую как знамение нашего времени, предметом соблазна для весьма многих: я говорю о строгости Святителя, о той черте Его деятельности, какая позволила проф. Лебедеву усомниться в милосердии Святителя Иоасафа и назвать его пастырем, бичующим пороки без жалости и снисхождения.

Несколько резким диссонансом звучат такие слова осуждения в отношении того, на ком и при жизни почивала видимая духовным оком благодать Божия, кто и после смерти удостоился в нетлении своих мощей и знамениях, у его раки являемых, особенного благоволения Божия. И при всем том, мы бы никогда не останавливались на таком упреке, если бы он отражал собою лишь единичное мнение частного лица. К сожалению, в этом упреке кроется нечто более объективное, здесь выражение общего взгляда на вопрос об отношении к неправде, и притом взгляда, крепко усвоенного и открыто исповедуемого громадным большинством наших современников.

С точки зрения этих последних всякое проявление строгости, в какой бы то ни было области, почему-то связывается неразрывно с некоторого рода черствостью, суровостью и даже жестокосердием. Сердечная доброта и отзывчивость считаются даже несовместимыми со строгостью. Но, если мы не будем повторять этого ходячего мнения, а сделаем попытку остановиться на анализе этого понятия, то, быть может, придем к самым неожиданным выводам. Мы так привыкли ценить в отношениях между собою вкрадчивую предупредительность и милую любезность, что, наверное, не догадываемся даже о том, какое мелкое чувство скрывается часто за этими красивыми формами внешнего отношения.

Что означает эта любезная эластичность отношений на языке ничем не прикрытой истины? Если любовь, то не только – к ближнему, но и к неправде его. Часто, бесконечно часто ею прикрывается лишь то, что нарушает чистоту отношения нашего к долгу, что свидетельствует о малодушии и безверии, о нравственном безразличии и апатии, о нежелании или неумении бороться с неправдой, о лжи и обмане, наконец, о роковом желании нравиться, о ненасытной жажде популярности, словом о всем, что находит свое грозное выражение в знаменательном для нашего времени общем непротивлении злу. Еще чаще ею прикрывается страх обличения, нравственная нечистота.

И в самом деле, нужно действительно быть чистым человеком для того, чтобы обличать другого и притом обличать так смело, так громко, так открыто, как это делал Святитель Иоасаф!

Понятием противоположным строгости является не милость и снисхождение, а слабость. Но что такое слабость? Это – измена долгу, измена всем моральным требованиям, налагаемым на нас обязанностями христианина.

Вот почему строгость кажется нам лишь выражением честности и добросовестности человека с одной стороны, и нравственной чистоты с другой, а не выражением черствости или жестокосердия, как думает проф. А. Лебедев, ибо середины между правдой и ложью, между да и нет – не существует. Не знали этой середины все, кто жизнью своею прославлял Бога. Не знал этой середины и блаженной памяти Святитель Иоасаф, епископ Белгородский!

Удивительна ли после этого строгость Святителя к греху, если он избрал своей задачей жизни – борьбу с неправдой, если он жил только для Славы Божией и мужественно, открыто защищал Христа от поругания. Но бросим лишь беглый взгляд на обязанности, налагаемые задачею жить для Славы Божией, и нам станет ясным тот характер отношения к ближнему, который создается ею. Возможно ли при этих условиях какое бы то ни было снисхождение к греху и неправде, если ими выражается оскорбление Бога, возможно ли, наконец, такое попустительство там, где вместо безразличного отношения к участи ближнего имеется горячая любовь к нему, возгреваемая сознанием грядущей его гибели?! И милый, но слабый пастырь – всегда враг своим пасомым, как и наоборот, пастырь, любящий свою паству, ответственный не за временное земное ее благополучие, а за спасение душ вверенного ему стада, будет тем более строг к нарушителям нравственного закона, чем более любит свою паству.

С этой стороны деятельность Св. Иоасафа, как архипастыря и государственного деятеля, оставила истории страницы значения чрезвычайного. Прямолинейность его убеждений и изумительная твердость в проведении их в жизнь, смелая и открытая борьба с неправдою, возможная лишь для того, кто сам безупречен и не боится обличения извне – всё это делает имя Святителя Иоасафа не только великим в истории, но и святым пред Богом и людьми.

В полном изумлении мы преклоняемся пред подвигами Павла Фивейского, Антония, Пахомия и Сысоя Великих, Симеона Столпника, Серафима Саровского и прочих отшельников, спасавших свои души ценою непередаваемых мучений и жертв, вдали от людей и заразы греховной.

Можем ли мы пройти мимо Святителя Иоасафа, сумевшего остаться монахом и в положении государственного деятеля, этого Архиерея Божия, заваленного служебными обязанностями и находившего время для того, чтобы по ночам, переодетым в платье своего слуги, посещать хижины бедняков, колоть им дрова в зимнюю стужу, раздавать милостыню, подвергать себя даже побоям за дело Христово? Можем ли мы не пасть в благоговении пред тем, кто вел одновременно и внутреннюю борьбу с врагом нашего спасения, и внешнюю борьбу с делами духа злобы и находил в себе силы, помощью благодати Божией, побеждать его, кто, окруженный со всех сторон стихией злобы и греха, не только не заражался ими, но и на базаре жизни мира дышал Иисусовой молитвой?

Не будем поэтому соблазняться строгостью Святителя в его отношениях к злу и неправде, а, напротив, будем все, по роду своих положений и обязанностей всемерно противиться злу, дабы не подпасть под число тех, к коим обращены эти грозные слова Христа: «Кто не со Мною, тот против Меня». Будем помнить слова Св. Тихона Задонского: «Любите людей, но не любите их неправды». Будем бояться более всего апатии, безразличия и индифферентизма. О таких тепло – хладных людях читаем в Апокалипсисе: «Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден: то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (4 гл. 15–17).

Строгость к себе, строгость к греху, обнимаемые одним понятием ревности к Богу, это то, что нашему времени особенно нужно и на что указывает Сам Господь, воздвигая в умах и сердцах людей, – именно в наше время великое имя ревностнейшего слуги Христова – Святителя Иоасафа Горленка, Епископа Белгородского.

Бари. Путевые заметки[4 - СПб.: Тип. «Родник». 1910.]

Нет того места на земном шаре, где бы не знали имени Св. Николая Мирликийского, нет того, в ком бы это святое имя не вызывало чувства умиления, но кажется мне, что нигде любовь к Угоднику Божию не находит столь нежного выражения, изящного по форме и глубокого по содержанию, как в маленьком Бари, где почивают мощи Святителя.

Прелестный маленький городок Италии, скромно приютившийся на берегу Адриатического моря, сделался уже издавна местом паломничества верующих христиан, стекающихся сюда со всех концов света на поклонение Св. Николаю.

Это – город Святителя Николая и это чувствуется каждым, кто сподобился побывать в нем. Имя San Nicola – на устах у каждого барийца и это имя дорого, священно; его произносят с тем чувством – благоговения, какое свидетельствует о том, как много это имя значит для каждого итальянца, с тем оттенком гордости и самодовольства, с которым связывается чувство безграничной признательности к Святителю. И нужно прожить в Бари только несколько дней для того, чтобы убедиться, какой глубокий след налагает на жизнь барийцев присутствие этой великой святыни. Жители Бари составляют как бы одну дружную семью, объединенную не только общим чувством благоговейного почитания святыни, но и тем особенным отношением друг к другу, какое выливается у них в самых изящных формах взаимного доброжелательства, приветливости и участия.

Интересна психология этой связи. Ее делают дети, коих Святитель Николай так нежно любил при жизни и покровителем, заступником которых остался в глазах всех своих почитателей, особенно итальянцев и преимущественно барийцев. Обидеть дитя, стеснить его движения, свободу – значит обидеть Св. Николая. Так, мало-помалу эта любовь к детям переходит к взрослым и связывает жителей между собою узами дружбы и участия взаимного друг к другу. И формы выражения этой любви к Святителю, совершенно чуждые мистицизма, носят такой жизненный характер, полны такой живой радости и так удивительно красивы. Храм Св. Николая составляет самостоятельное учреждение, подчиненное только папскому престолу. Это – вековая святыня города, охранять которую считали себя призванными все владетельные герцоги, во власти которых в былые времена находился город. Каждый из них с гордостью присваивал себе титул «защитника церкви Св. Николая». Храм имеет свой самостоятельный герб, изображающий орла с развевающимися крыльями, перевитыми лентою, на которой значится: «Regia basilica, palatina di S. Nicola di Bari»[5 - «Королевская дворцовая базилика св. Николая Барийского» (ит.).].

С наружной стороны храм, несмотря на свои большие размеры, высоко поднимающие его над уровнем всех городских зданий, не производит впечатления. Это – незатейливой архитектуры готическое здание, окрашенное в темно-желтый цвет, местами потускневшее от времени, местами сильно попорченное. Пред ним небольшая площадь, настолько малая, что производит впечатление церковной паперти. С прочих же сторон храм как бы прижат частными домами, отделенными от него лишь узенькими переулками, шириною не более одной сажени. Это – типичные итальянские улицы, коими богат каждый итальянский город, не исключая и таких больших, как Рим, Неаполь, Генуя или Милан. Здесь – пристанища рабочего люда.

Содержатся эти улицы, вернее – переулки, невозможно грязно и производили бы отталкивающее впечатление, если бы это последнее не смягчалось безграничной приветливостью их обитателей. Вы видите здесь тех полуголодных, полуодетых работников, которые добывают себе средства к жизни самым упорным и почти неоплачиваемым трудом. Здесь и сапожники, но они занимаются не изготовлением новой обуви, а починкой старой, и тряпичники, согнувшиеся над рваным тряпьем, и столяры, занимающиеся клейкой поломанных стульев, там – бесчисленные лавочки с овощами, здесь же – мойка белья и у самого храма Св. Николая – продажа разного рода безделиц, изображений Святителя, медалей, восковых свечей и пр. и пр. И пред каждой такой лавочкой кучи детей, ползающих по земле, полунагих и грязных и в то же время прекрасных настолько, что трудно оторваться от них. И несмотря на эту непривлекательную внешность, так громко заявляющую о горькой доле итальянского рабочего, обессиленного в борьбе с нуждою, полуголодного и полуодетого, вы чувствуете в нем героя, к которому проникаетесь невольным уважением.

Никто никогда не увидит там ни одной недовольной физиономии. Природа ли итальянца такова или иные причины, но только на лицах всех этих полуголодных тружеников, несомненных нищих, вы видите столько жизнерадостности, столько доверия, веселости и благодушия, что не можете не восхищаться ими. Всё вокруг поет, играет и танцует, несмотря ни на какие условия жизни. И, несомненно, это красит их жизнь и делает нечувствительными многие горькие испытания, вырывая с корнем осадки горечи и не давая времени для недовольства. Я намеренно подчеркиваю эту особенность итальянца, хорошо известную каждому, кто знаком с итальянской жизнью, подчеркиваю не под влиянием минутного впечатления, а совершенно убежденно, ибо придаю ей огромное воспитательное значение. Недоверие всегда рождает недоверие и как бы оно ни маскировалось, приятными ли улыбками или изысканной вежливостью и предупредительностью, оно чувствуется и всегда рождает вокруг себя фальшь и лукавство. Увы, у нас, русских, на этой почве недоверия так часто балансируют отношения между старшими и младшими, будут ли то отцы и дети, учителя и ученики, начальники и подчиненные… Искренность, в каких бы резких формах ни проявлялась, – единственный воспитательный прием, столько же красивый по форме, сколько и глубокий по содержанию. И эту искренность, это безграничное доверие к человеку вы чувствуете при первом же соприкосновении с итальянцем, доверчивым по природе и благодушным.

Правда, я должен сделать оговорку. Такое впечатление выносят преимущественно русские, к которым итальянцы питают несомненные симпатии, а барийцы дают этим симпатиям полное выражение. Потому ли что душа русского и итальянца родственны между собою, порывиста, широка, не материалистична, или потому, что барийцы своим отношением к русским вознаграждают их за любовь к Св. Николаю, но только нигде за границею русский не чувствует себя окруженным столь трогательным вниманием и доброжелательством, как в маленьком Бари.

«Вы приехали к Св. Николаю, правда?» – был первый вопрос, какой мне задали по приезде в Бари.

И нужно было видеть выражение восторга, на лице, эту удивительную улыбку, чтобы судить о том, насколько приятно было услышать барийцу мой ответ: «Да!»

«О, к нам много, много приезжают, а особенно русских. Мы любим русских, если бы вы знали, как мы их любим. У них большое, большое сердце».

Я вошел в храм. Еще приближаясь к нему, я увидел на площади толпу детей, облепивших стены храма и прижимающихся к ним. Всё это бедные дети, выпрашивающие милостыню, какую вы подаете так охотно, вспомнив о том, как нежно любил детей Св. Николай. Внутренность храма ничем не отличается от обычной, свойственной католическим костелам. Тот же план, то же расположение. Иное впечатление производит нижний храм, где почивают мощи Св. Николая. Две каменные массивные лестницы ведут в эту церковь, поразительно напоминающую собою нижний храм главной церкви нашей Сергиевой пустыни подле Петербурга. Потолок сводчатый, поддерживаемый 26 массивными колоннами, из коих одна, сохраняющаяся со времени Св. Николая, окружена железной решеткой. Она вся искусана паломниками. Каждые четыре колонны поддерживают как бы свой собственный самостоятельный свод, украшенный удивительной орнаментовкой.

Но особенное впечатление производит свод, осеняющий главный престол над ракою Св. Николая. Он составлен из многочисленнейших золотых рельефов, принесенных в дар Св. Николаю в благодарность за полученные исцеления. На каждом из этих рельефов изображены исцеленные части тела и помещены четыре буквы: V, F, G, А, означающие: «Voto fato grazie ricevuta»[6 - Дословно: «обет исполнен, милость получена» (ит.).]. (Во исполнение обета за полученную милость).

Здесь же масса весьма ценных лампад, значительная часть которых пожертвована русскими, главным образом, особами Императорской Фамилии. Рака Св. Николая производит впечатление алтаря католических костелов. Нижняя часть представляет собою массивный серебряный стол, украшенный рельефными изображениями из жизни и чудес Св. Николая. Верхняя часть, увенчанная серебряным массивным изображением Святителя, одною рукою благословляющего, а в другой держащего Евангелие, заставлена многочисленными канделябрами и подсвечниками с толстыми восковыми свечами. Алтарь залит светом горящих свечей и мерцающих лампад и отражает величие святыни, производя тем большее впечатление, что в храме постоянный полумрак, ибо его окна расположены в уровень с землею. Везде почти темно, и по тому свету, какой исходит от раки Св. Николая, вы догадываетесь о святыне.

Серебряный массивный стол, изображающий раку Святителя, стоит над св. мощами, которые покоятся глубоко в пещере. Приложиться к ним по нашему православному обычаю невозможно. Большие затруднения представляет собою способ только взглянуть на них. Получив разрешение каноника, я вместе с ним приблизился к раке Святителя.

Каноник облачился в ризу, опустился на колени пред алтарем и, открыв в передней стороне раки маленькую двустворчатую дверку на уровне пола, высотою не более пол-аршина, зажег маленькую, в один вершок длиною свечу, вставленную в серебряную трубочку, к которой прикреплена тоненькая серебряная цепочка, лег грудью на пол и вместе со своим прибором проник вглубь раки. Голова и половина его туловища скрылись во мраке престола. В таком положении он оставался нисколько минут, затем также осторожно вытянулся из-под престола и пригласил меня. Я последовал его примеру. Опустившись на колени, я лег грудью на пол и проник под раку, вглубь престола. Лицо касалось пола. Я увидел посреди пола отверстие величиною в наш серебряный рубль и слабый мерцающий свет, исходивший из глубины. Заглянув в отверстие, я, сначала неясно, а затем вполне отчетливо, увидел св. мощи Угодника Божия, источающие благоухающее миро, светлую, нежно-прозрачную жидкость, святую манну, как ее называют в Бари. Св. мощи словно плавали в этой жидкости.

Подсвечник с маленькой свечей, опущенный вглубь пещеры каноником, был погружен в нее.

Мощи Святителя покоятся на значительной глубине в мраморной гробнице, причем пол престола с тем отверстием, через которое видны мощи, составляет как бы крышку гробницы. Размеры гробницы велики и совпадают с размерами раки, стоящей над нею. К сожалению, отверстие в полу, чрез которое можно видеть св. мощи, настолько незначительно, что позволяет видеть только часть мощей.

Я выполз из-под раки и вслед за мною туда же последовал вторично каноник, вынул опущенный вглубь пещеры подсвечник, вылил зачерпнутую жидкость в серебряный маленький сосуд и дал мне пить из него, предложив на память и крошечную свечу, которую я с признательностью взял у него.

В сопровождении каноника и встретившегося служителя, кстати сказать, говорящего по-русски, я начал осматривать общий вид церкви Св. Николая и любовался тем восхищением, с которыми они оба, перебивая один другого, рассказывали о посещении храма Государем Императором еще в бытность Его Величества Наследником Цесаревичем и о крупном пожертвовании, принесенном Государем в дар храму Св. Николая. Великолепный мраморный пол, покрывающий всю площадь храма, составленный из маленьких плит удивительного рисунка, изготовлен на средства Государя, и память об этом щедром даре хранится свято каждым барийцем, считающим своим долгом непременно заявить об этом каждому посетителю храма. Обойдя храм, я прошел чрез узкий коридор в смежную с храмом комнату, где продавались всякого рода воспоминания о храме: медали-барельефы с изображением Св. Николая, фототипические снимки и пр. и пр. Выбор, однако, весьма скуден и всё очень дорого.

Началась месса. Торжественная тишина храма нарушается лишь возгласами священнослужителя, и хотя эта месса так не похожа на наше православное богослужение и у нас, русских, не способна вызвать ни настроения, ни молитвенного подъема, однако, сознание, что вы находитесь в храме Св. Николая, вблизи его святых мощей, наполняет вашу душу духовным восторгом и всецело охватывает вас. Этому способствуют еще те картины почитания Св. Николая, свидетелем которых вы случайно явились.

Я уже указывал на то, что любовь итальянцев и в частности барийцев к Угоднику Божию выливается в удивительно красивых формах, и здесь, в храме, я имел случай еще раз в этом убедиться. Вы видите пред собою паломников со всех концов света. Здесь русские, черногорцы, болгары, сербы, здесь и албанцы, турки, жители Северной Африки, здесь представители всех вероисповеданий и национальностей.