Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине

Все они стоят перед ракой Св. Николая в трепетном безмолвии, подавленные присутствием величайшей святыни. Барийцы же иначе проявляют свою любовь к Святителю. Формы проявления их любви, если можно сказать, более жизненны. Почти каждый из них является в храм в сопровождении целой толпы детей. Там и свои и чужие дети. И эти дети окружают раку Св. Николая, нежно прижимаются к ней и целуют ее, иные стоят на коленях и молятся, другие ползают на полу вокруг раки… Родители же стоят в отдалении и словно не смеют приблизиться к святой раке, окруженной этими маленькими детьми, точно ангелами, они как бы сознают свою греховность и то, что детская молитва доходнее к Богу, они знают, как горячо любит Св. Николай детей и что он не откажет им в их детской просьбе…

Я не видел ничего более красивого, чем эти сцены в храме. И мне стало ясным, почему Св. Николай так дорог и в то же время так близок каждому итальянцу и особенно барийцу, почему эта любовь к Святителю так красива, почему рака Св. Николая постоянно окружена маленькими крошечными детьми, из коих одни ползают по ступеням, другие резвятся вокруг, оглашая храм детскими криками. И это никого не удивляет, так оно и должно быть. Здесь дети на особом, привилегированном положении, под защитою Св. Николая. На всех изображениях, медалях-барельефах, иконах, статуэтках Св. Николай окружен толпою крошечных детей, заглядывающих ему в глаза, любовно прижимающихся к нему, держащихся за его облачение.

И эта любовь Святителя к детям вызывает у барийцев не только особенно нежное отношение к ним, но и связывает всех барийцев между собою, благодаря чему весь город производит впечатление дружной семьи, живущей одной общей любовью к Святителю. И нужно быть в Бари в день 8 мая, чтобы в этом убедиться. Я не был в этот великий день в Бари, но, по счастливой случайности, прибыл туда 4 (17) июля в день праздника Богоматери. По характеру и содержанию этот день мало чем отличается от 8 мая, и мне хотелось бы остановиться на описании его, хотя я сознаю, что никакое описание не способно вызвать истинного представления о грандиозности общей картины празднования.

Прибыв в 8 часов вечера, я застал в городе необычайное оживление. Почти каждая улица была ярко иллюминована, со всех сторон раздавались чудные звуки великолепных оркестров, тысячи народа толпились на улице, местами проезд был совершенно невозможен. Из главной улицы Corso Vittore Emanuele снопы света врывались в боковые улицы и темные переулки, освещая их своими лучами. С большим трудом я подъехал к Hotel Cavour. Здесь, подле гостиницы, творилось уж нечто совсем невообразимое. Толпа людей была настолько велика, что не представлялось возможным выйти из экипажа, и прошло много времени прежде, чем я мог пройти расстояние в 5–6 шагов от экипажа в отель. Оставив вещи в номере, я поспешил сойти вниз, взглянуть на торжество, и здесь моему взору предстали чудные картины празднования, своеобразные и оригинальные. Отношение итальянца к Богу чуждо мистицизма и полно своеобразным содержанием. Перевес не на стороне уныния от сознания своей греховности, а на стороне радости общения с Богом. Я отыскал себе место, откуда мог делать свои наблюдения. Густая толпа, не менее 10–15 тысяч людей окружала меня, замирая в ожидании процессии. Гул этой толпы, изящной и нарядной, сливался с звуками чарующей музыки Верди.

Corso, великолепно иллюминованное, залитое снопами электрического света, всевозможными гирляндами из разноцветных электрических лампочек и газовых рожков, представляло волшебную картину. Вот уже показались первые вестники – мальчики 4–6 лет, одетые в белые покрывала, наподобие наших стихарей, в которых они прислуживают при совершении богослужения. Густая толпа людей мгновенно расступилась и стала по обе стороны улицы. Все они шли попарно, держа в руках громадные восковые зажженные свечи, точно факелы. За ними в таких же одеяниях шли более старшие также с зажженными свечами, затем священнослужители по три в ряд и, наконец, – величественная статуя Богоматери, несомая высоко над толпою на носилках. Одетая в длинное золотое парчовое платье, Богоматерь на одной руке держала младенца – Христа, а другою благословляла народ. Медленно, торжественно и плавно покачивалась в воздухе высоко над толпою величавая статуя Богоматери, осеняющей народ. Глубоким поклоном, сняв шляпы, приветствовали барийцы Царицу Небесную.

Смолкнувшие на мгновение оркестры снова заиграли. Несметные толпы народа потянулись за процессией, провожая статую Божией Матери, обошедшую почти все улицы города, обратно в храм. Эти проводы также носили своеобразный характер. Под звуки марша из «Аиды» толпа почти бежала за процессией, выражая и радость и ликование.

Необычно для нас, русских, такое проявление благоговения пред святыней, странными кажутся нам эти формы. И, однако, им нельзя отказать в содержательности. Бог – не только судия, но любовь, радость и спасение. И у барийца при одной мысли о Боге расходятся морщины на челе, и он выражает эту свою радость свойственными ему способами. Музыка для итальянца – не предмет наслаждения, а потребность его природы, которой нельзя отказать в изяществе, как бы испорчена она ни была греховными наслоениями. Без музыки не обходится не только ни один праздник, но ни одно даже священнодействие. У него нет заслуг перед Богом, есть только надежда на Его любовь, на милость, на прощение. Зачем же убивать в себе радость приближения к Богу унынием от сознания своей греховности, если мы ничего не можем дать Богу, а всё, что имеем, получили от Него, если не сомневаемся в любви Бога к себе?

Такова несложная философия итальянца, какая у барийца находит свое исключительно изящное и грациозное выражение. Здесь много самоуверенности, много того, что чуждо православной русской душе, не способной быть счастливой при взгляде на распятого Христа, ищущей очистительной жертвы, всегда требовательной и чуткой, но в то же время нельзя не сказать, что эта философия налагает на всю природу итальянца тот отпечаток благодушия, который создает характер их взаимоотношений. Правда, эти отношения часто весьма поверхностны, но… зато они служат гарантией невозмутимости с обеих сторон и устраняют те элементы, какие неизбежны там, где люди подходят друг к другу слишком близко.

Было уже поздно, и я вернулся в отель, чтобы на другой день продолжить свои наблюдения.

Каково же было мое удивление, когда, очутившись снова на городской площади, я не увидел ни одного живого человека, ни одного извозчика; я намеренно свернул в боковые улицы, но там тоже всё было мертво. Все магазины были заперты, ставни каждого дома плотно прижаты к окнам, и в этот момент только я один уныло бродил по улицам города, не подававшего никаких признаков жизни.

Я вернулся в отель, заинтересованный этим явлением, и мне сказали, что жизнь в Бари начинается только после 7 часов вечера благодаря нестерпимой жаре, от которой даже привычные барийцы часто жестоко страдают. Температура часто выше 40. И точно, в 7 часов вечера магазины шумно растворились и улицы заблестели изящными витринами. Вместе с тем и Corso стало понемногу наполняться нарядной толпой, и к 9 часам площадь представляла собою ту же картину, что и вчера. То же оживление и, как мне казалось, беспричинное ликование. Я вышел в парк Гарибальди. Это очень небольших размеров парк, напоминающий собою наши петербургские скверы, украшенный бюстом неизвестного мне героя. Мне казалось, что это памятник Гарибальди, именем которого и назван парк, но я ошибся. «О, это – великий маэстро», ответил мне мой спутник и назвал имя какого-то неизвестного композитора[7 - Никколо Пиччинни (1728–1800) – широко почитаемый в Бари музыкант, уроженец этого города: помимо водруженного памятника, его именем названа консерватория и одна из центральных улиц.]. Мы разговорились с ним. Я был удивлен, насколько верно понимает итальянец русского, и в то же время тем, как много общего в природе этих двух наций. Меня интересовали, главным образом, вопросы религиозной сущности, и я старался сделать для себя ясною психологию отношения итальянцев к Св. Николаю, которого мы, русские, считаем своим и которому так много обязаны. Я услышал много любопытного. В основе нашего почитания Св. Николая, сказал мой собеседник, лежит то же благодарное чувство признательности за оказанные нам благодеяния, что и у вас, русских, но кроме того мы любим всякого, кто нежен к детям. Мы смотрим на детей, как на представителей Бога на земле, как же их не любить! Любовь же Св. Николая к детям радует нас, и нужно остаться здесь, в Бари, подольше, чтобы увидеть в каких трогательных формах выражается эта любовь и какую мощную защиту находят дети у Святителя. Почти каждое дитя облагодетельствовано Св. Николаем, и каждый из нас это знает…

– Но как, чем? – задал я вопрос.

– А это нужно спросить у них. Они сами рассказывают такие удивительные истории своего общения со Святителем, что выдумать их нельзя ни одному взрослому. Духовная жизнь ребенка – тайна глубокая, какую не только нельзя разгадать, но о которой они сами скоро забывают. Но это же и служит лучшим удостоверением истинности факта такого общения св. Николая с детьми.

Я простился со своим собеседником и погрузился в глубокое раздумье. Здесь не иллюзия общения с Богом и его Святыми, а непреложный факт, который стал бы величайшим фактом истории, если бы на него посмотрели не с мистической или узко-рациональной точки зрения, а с нравственной. Эта великая общая любовь к Святителю Николаю! Какая благодарная почва для единения Церквей, искусственно разъединенных не различием психологической сущности отношения к святыне, а причинами академического свойства!

Я покинул Бари с тем чувством скорби, которое сопутствует нам всякий раз, когда мы прощаемся с чем-то родным, дорогим сердцу, с тем, чего, быть может, никогда более не увидим. Я припоминал подробности своих впечатлений и то, что радовало сердце и питало душу, и то, что омрачало их. Я не хочу останавливаться на этих последних впечатлениях, их было немного и притом они были лишены того характера, какой обыкновенно придается во всякого рода описаниях там, где говорится об эксплоатации русских в храме Св. Николая, о торгашестве и пр. О наших православных монастырях говорят и пишут еще большие небылицы, но замечают их только те, кто считает себя обязанным их замечать, но по привычке ли видеть только дурное и не замечать хорошего или по иным причинам.

Не будем им подражать!

Напротив, эти неприятные впечатления родили во мне самое горячее желание устранить те причины, какие их вызывают, и привели к мыслям, коими я и заканчиваю краткий очерк о своем путешествии в Бари.

Бари – место святое для всякого, кто чтит святыню.

Св. Николай зовет к себе паломников со всех концов света, и на Его зов откликаются представители всех вероисповеданий и национальностей. Но и здесь, среди них, вы увидите больше всего русских православных христиан. И они-то наиболее одиноки в Бари, одиноки и беспомощны. Русские паломники удивляют мир своею великою любовью к Св. Николаю, своею верою, которая помогала им преодолевать исключительные трудности в пути, и в то же время, придя к цели своего путешествия – в Бари, они не находят здесь ни русской православной часовни, ни русского священника, ни больницы, ни даже странноприимного дома, где бы могли приютиться. Там нет и русского консула, к защите которого, в случае нужды, они могли бы обратиться.

Все эти исключительные неудобства, конечно, рождают причины, создающие почву и для эксплуатации их, чему способствует и незнание языка и местных обычаев и совершенная неосведомленность о том, что их ожидает в Бари и куда нужно идти и к кому обратиться. В то время, как представители православных вероисповеданий легко ориентируются среди чужих, наши русские паломники вызывают в лучшем случае сожаление, в худшем – насмешки и обычные упреки в невежестве. И здесь, при виде этой великой веры и любви к Святителю Николаю наших русских паломников в Бари, с одной стороны, и при взгляде на их жалкую беспомощность – с другой, невозможно оставаться равнодушным. Нужно сделать всё возможное для того, чтобы защитить их святую веру от посрамления, не дать никому в обиду этих смиренных паломников; необходимо учредить в Бари русское консульство и поднять вопрос о сооружении православного русского храма имени Св. Николая и при нем странноприимного дома для паломников русских.

Пусть этот храм еще теснее соединит русских и итальянцев на почве общей любви к Св. Николаю, пусть Св. Николай благословит этот союз. Такой храм сблизит нации теснее, чем самые блестящие дипломатические сношения, и, кроме того, окажет незаменимую услугу всем русским, прибывающим в Бари на поклонение великому Угоднику Божию Св. Николаю. Явится, конечно, неизбежный вопрос о средствах для сооружения храма, покупке места, переговорах с итальянским правительством и пр. и пр.

На это я могу ответить словами веры. Мы привыкли заниматься предвидениями, не будучи пророками, но не привыкли верить. С полным убеждением утверждаю, что не только в России, но и во всем мире не найдется ни одного человека, который бы отказался пожертвовать на храм Св. Николая, и притом там, где почивают Его святые мощи. Ибо нет никого, кому бы не было дорого имя этого величайшего, горячо любимого всеми людьми Святителя Николая, Чудотворца Мирликийского. Будем же этому верить, и Господь воздаст нам по вере нашей.

Не будем же откладывать великого и святого дела!

Бари,

5/18 июля 1910 г.

Потребные сведения усердствующим поклониться св. Мощам Святителя Николая Мир-Ликийского Чудотворца[8 - Издание Козельской Введенской Оптиной Пустыни, г. Козельск, Калужской губ., 1914.Сведения сообщены членом Высочайше учрежденного Барградского Комитета по постройке храма и странноприимного дома, князем Н. Д. Жеваховым. – Прим. издателей.]

Кому из православных неизвестно имя великого угодника Божия, Святителя Николая, чудотворца Мир-Ликийского? Сей светильник Церкви Православной родился в 257 г., во времена сильных гонений на христиан со стороны язычников. С самого появления своего на свет он, осеняемый благодатию Божиею, был великим подвижником и ревнителем веры Христовой. Видя его высокоблагочестивую жизнь, родной его дядя – тоже Николай, епископ Патарский, с согласия его родителей, посвятил его во пресвитера. Причем, исполнившись духа пророческого, Архиерей Божий, обратясь к народу, сказал: «Я вижу, братие, новое солнце, восходящее над землею и приносящее сладостное утешение скорбящим и страждущим. Счастлива та паства, которая будет иметь его своим руководителем: он укрепит ее в вере в Господа, наставит в добродетельной и благочестивой жизни и будет усердным помощником всем бедствующим». – Пророчество святителя исполнилось в точности. Во всю свою долгую жизнь никогда избранник Божий не переставал помогать бедным, страждущим, защищать обиженных и несчастных, укреплять и наставлять слабых в истинах веры Христовой, совершать дела любви и милосердия всем людям. Приняв же сан архиепископа города Мир-Ликийских, он был столпом веры и примером жизни христианской для всех членов своей словесной паствы, да и для всех православных христиан. Скончался после непродолжительной болезни 6 декабря 342 г. Но и после кончины Святитель Христов Николай никогда не переставал и не перестает быть скорым помощником всем, с верою призывающим его в многоразличных скорбях и напастях. И примеров его чудодейственной помощи бесчисленное множество. В 1087 г. мощи сего святителя перенесены были из гор. Мир в италианский город Бар, или, как называют италианцы, – Бари.

Издавна русские православные паломники, несмотря на трудность путей сообщения, хотя в небольшом количестве, предпринимали путешествие в г. Бари на поклонение св. мощам Святителя и Чудотворца Николая. Но это путешествие, сначала в Палестину ко Гробу Господню, а затем и к мощам Святителя Николая, требовало раньше больших расходов, и для русского простолюдина было почти невозможно. Когда же Императорское Православное Палестинское Общество взяло на себя заботу об охранении паломников в пути и создало в Одессе, Константинополе и Иерусалиме русские православные подворья, где каждый паломник может получить самые нужные ему сведения о том, как доехать до Иерусалима, к кому обратиться за справками, как устроиться на месте, то целые толпы русского народа из года в год стали ездить в Иерусалим и благодарить Бога за то, что сподобились побывать в Святой Земле. Теперь такое путешествие очень удобно и стоит очень дешево, и даже бедный человек может съездить в Иерусалим.

В настоящее время Палестинское Общество пришло на помощь и тем русским паломникам, которые собираются ехать в Бари на поклонение св. мощам Святителя и Чудотворца Николая. Бари – небольшой город Италии на берегу Адриатического моря, очень красивый. Приезжают туда морем до пристани города Бриндизи, откуда по железной дороге едут в Бари. Некоторые пароходы доходят и до самого города Бари. Здесь теперь строится православная русская церковь и большой странноприимный дом для русских паломников, так что каждый паломник получит здесь всё, что ему будет нужно: и хорошее помещение, и русский обед, ужин, чай, сахар. Уже есть и русский православный священник, который, по просьбе паломников, совершает молебны у мощей св. Николая. Приезжающие в г. Бари по железной дороге и морем должны обратиться прямо в Странноприимный дом для паломников. Он находится на улице Карбонара, вилла Джиованни Поза, № 71. Там живет смотритель дома, Иван Онисифорович Никольский[9 - Иван Онисифорович Никольский, начальник Венёвской уездной тюрьмы (Тульской губернии), выйдя в отставку, посвятил себя паломническому делу в Бари в качестве смотрителя Подворья: он вел технический надзор за постройкой, отвечал за прием паломников, помогал им устраиваться, сопровождал в базилику и проч. – Прим. М. Т.]. Тут же вблизи живет и настоятель храма, священник о. Василий Николаевич Кулаков[10 - Василий Кулаков, протоиерей (1857–1920). Выпускник Придворной Певческой капеллы в Петербурге, служил псаломщиком посольской церкви в Константинополе, участник строительства церкви – усыпальницы в Сан-Стефано (Турция). В феврале 1913 г. подал прошение в Барградский комитет о предоставлении ему освобождавшегося места настоятеля русской церкви; тогда же в Петербурге рукоположен во священники; с марта 1913 г. до своей кончины пребывал в Бари как настоятель церкви и как председатель Строительной комиссии. Погребен на местном городском кладбище. – Прим. М. Т.]. Лучше всего предварительно списаться с смотрителем, и он тогда встретит русских паломников на вокзале или пристани и даст им все необходимые справки. Адрес такой:

Италия, Italia (Puglie).

Bari, via Carbonara, villa Giovanni Posa.

И. О. Никольскому.

<…>[11 - В конце текста опубликованы тропари и кондаки св. Николаю Чудотворцу.]

Строители духа жизни в области архитектуры и живописи[12 - «Христианин». 1910. Т. 1 (январь-апрель). С. 274–294. Отд. оттиск опубликован в: Сергиев Посад, Типография Св. – Тр. Сергиевой Лавры, 1910 (благодарим за предоставление копии текста С. В. Колузакова). Данная статья была написана Жеваховым еще до Барградской инициативы, но промыслительным образом ее героем (вместе с И. С. Ижакевичем) стал архитектор Алексей Викторович Щусев (Кишинев, 1873 – Москва, 1949), который исполнил проект Барградского подворья, одобренный к строительству вел. кн. Елизаветой Федоровной.]

То время, когда монастыри были очагами духовного света, рассадниками христианского просвещения, средоточием людей высшей интеллигентности, ушло, говорят, безвозвратно. Ныне, за весьма редкими исключениями, монастыри наполняются теми, кто пришел туда, ничего не оставив в мире, пришел не отказываться от его сокровищ, а приобретать их, теми, кому чуждо томление духа, или болезненная, полная мучительной скорби жажда духовного обновления и возрождения. Ныне обитатели монастырей, почти все, состоят из лиц с крайне ограниченными запросами духа и мысли, а царящий в монастырях квиэтизм[13 - Квиэтизм, иначе квиетизм (от лат. quies – «покой») – мистико-аскетическое движение в католицизме XVI–XVIII вв., с акцентом на пассивном состоянии души в процессе мистического единения с Богом.] отражает не довольство обретения истины, не радость сознания достигнутой победы, a отсутствие потребности искать эту истину, или вступать в брань с невидимым врагом. Таким безнадежным пессимизмом проникнуты современные суждения о монастырях. Я не буду останавливаться на природе этих суждений и указывать на то различие перспектив, какое открывается взору человека, рассматривающего тот или иной факт с двух противоположных сторон – мирской и духовной, ибо для этого нужно было бы касаться общего вопроса о различии между требованиями определенного момента, с коими согласуется мирская жизнь, и требованиями вечности, на коих построена жизнь духовная и, как преимущественное выражение ее, – жизнь монашеская. Здесь достаточно сказать, что мир видит зло во вне, вокруг себя, и чем упорнее борьба с ним, тем всё более расширяется площадь борьбы, и зло кажется непобедимым. Лишенный духовного зрения мир видит зло не там, где оно есть, и, принимая внешние выражения зла за его источник, вооружается против них, останавливая, в лучшем случае, лишь его движение, но не уменьшает его размеров.

Монастырь, напротив, понимает, что «наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Ап. Павла, посл. к Ефесянам, гл. 6, ст. 12), т. е. не против внешних выражений зла, а против самого зла, против врага нашего спасения, рождающего вкус ко злу и нестерпимое влечение к нему. Монастырь хорошо знает, что всякая борьба с внешними выражениями зла бесцельна, если неведом источник его происхождения, и в то же время знает, что этот источник коренится не в ближайшей цепи предшествующих причин, а гораздо глубже, и что единственной разумной борьбой со злом будет только духовная борьба с влечением к нему.

Вот почему для целей этой духовной борьбы неизмеримо важнее рассмотреть природу этих влечений, источник их происхождения, подметить условия их зарождения и развития, чем вести внешнюю борьбу со злом в его внешних проявлениях.

И хотя, благодаря этому, монастыри и навлекают на себя упреки в ничегонеделании и тунеядстве, однако те из них, которые понимают свою задачу, не только не отражают в своей жизни признаков внешней деятельности, а, наоборот, всё глубже и глубже уходят в область самоизучения и самоанализа в целях дальнейшего развития духовного зрения как единственного способа изучить зло в его разнообразнейших видах и указать его там, где другие его не замечают.

Отсюда понятно, какое значение имеет всё, что облегчает эту высокую задачу монастыря, что способствует развитию духовного зрения и перестраивает дух жизни, видоизменяя его характер. Отсюда понятно и то, какую великую жертву Богу приносят те люди, которые помогают монастырю в общем деле перестройки духа жизни и, освещая ярким светом небесного огня земную цель жизни, освобождают путь к ней от вражеских нагромождений. Эти мысли так часто приходили ко мне при чтении произведений Евг. Ник. Поселянина[14 - Евгений Николаевич Поселянин, наст. фам. Погожев (1870–1931) – духовный писатель, казнен по сфабрикованному обвинению. Причислен к лику святых новомучеников.], зовущих к жизни, пробуждающих уснувшую совесть, поднимающих дух.

Эти же мысли с новой силой ожили во мне при первой встрече с именами Алексея Викторовича Щусева и Ивана Исидоровича Ижакевича[15 - Иван Сидорович Ижакевич (село Вишнополь, 1864 – Киев, 1962) – художник и литератор. В послереволюционный период работал в книжной графике, монументальной и станковой живописи, писал портреты, исторические полотна и пейзажи.], из коих первый обратил на себя внимание своими работами в области архитектуры, а второй в области церковной живописи.

Произведения А. Щусева и И. Ижакевича проникнуты одной общей мыслию – восстановить наш извращенный вкус и вернуть нас к прежним русским идеалам. Вот почему работы их так дороги каждому русскому человеку, в коем живет сознание связи с Источником жизни и не угасло стремление к правде. Встречаясь с этими произведениями, зритель испытывает радостное чувство встречи с чем-то очень дорогим, но давно потерянным и забытым.

Проект храма на Куликовом поле, часовня на могиле г-жи Шабельской в Ницце, проект зданий собора и школы в Почаевской Лавре, художественная орнаментация трапезной церкви в Киево-Печерской Лавре, реставрация Васильевского храма в г. Овруче – все эти и многие другие работы А. Щусева являются выражением того самобытного русского творчества, которое, будучи свободно от наслоений запада, в своем чистом виде всегда отражало одну идею, одну мысль, один порыв трепещущей в земных оковах бессмертной души к Богу.

Пред нами проект храма на Куликовом поле.

Проект удостоился Высочайшего одобрения, и храм уже начат постройкой.

Вглядитесь пристально в это произведение искусства, и вы перенесетесь в те отдаленные времена древности, которые воскрешают пред нами ныне забытые идеалы и свидетельствуют о том, насколько глубоко понимали задачу искусства Греция, Рим, Византия, или наша древне-христианская Русь эпохи XI–XII вв. Тогда искусство неразрывно связывалось с духовной жизнью народа, почти исключительно служило религиозным целям, возбуждая чувство восторга и удивления, если не всегда художественностью исполнения, то всегда тонким воплощением одухотворявшей его идеи. Тогда искусство признавалось душою народа, почему и отражало высшие стремления души, а не низменные требования плоти. В частности, наше древне-русское творчество, столь богатое своими самобытными формами, так образно и живо свидетельствовавшее о высоте духовного развития эпохи, и доныне еще приковывает к себе внимание знатоков искусства, заставляя их восхищаться глубиною своего религиозного содержания.

Но памятников истиннорусского творчества немного, а там где они есть, они забыты и заброшены. Весьма многие из них или остаются в небрежении или же реставрируются на новый лад, приспособляются к тем вкусам, которые искусственно прививались в начале XVIII в., а ныне уже достаточно крепко внедрились в общество. С XVIII в. всё национальное русское стало рушиться. Русский стиль с эпохи Петра Великого стал признаваться варварским, диким, грубым и отсталым. Погоня за Западом сделала свое дело. Была создана почва для внедрения иноземельных начал во всех отраслях и видах русской жизни. Разрушение коснулось и русского искусства. Екатерина Великая довершила начатое дело и издала указ, чтобы стены храмов, украшенные древней живописью, были выбелены известью, а иконы повешены на подобие картин в золотых рамах. Религиозные идеалы уступили место идеалам современности, и наши храмы почти ничем не отличались по внутреннему своему убранству от западно-европейских салонов XVIII в. Священные предметы храмов Растрелли украшались нередко упитанными амурами, снятыми с мебели версальских будуаров Людовика XV.

При Николае I впервые возникла мысль восстановить правильный русский стиль. Задача сложная, ибо этот стиль нужно было уже разыскивать, до того велики были наслоения Запада. Порученная немцу, архитектору Тону[16 - Константин Андреевич Тон (1794–1881) – архитектор, разработавший так называемый «русско-византийский стиль» храмового зодчества. С 1854 года – ректор Императорской Академии художеств.], задача эта оказалась ему не по силам. Тон выстроил целый ряд церквей в С. – Петербурге (Конногвардейская, Введенская, на Загородном просп. и др.), храм Спасителя в Москве, Московский дворец, но ни одна из его работ не отразила «русского» стиля. Он отбросил классики, старался ввести русские нормы, но не мог отрешиться от классических пропорций и овладеть типичностью самобытного русского зодчества. Его сменили Солнцев[17 - Федор Григорьевич Солнцев (1801–1892) – художник, архитектор и историк, академик и профессор Императорской Академии художеств, специалист по художественной археологии, руководитель издания «Древности Российского государства». Заведовал художественным оформлением Большого Кремлевского дворца.], Рихтер[18 - Федор Федорович (Фридрих Фридрихович) Рихтер (1808–1868) – архитектор, основоположник научной реставрации в России, профессор Императорской академии художеств (с 1841). Директор Московского дворцового архитектурного училища (1842–1865). В 1850 году в шести выпусках вышла его книга «Памятники древнего русского зодчества, снятые с натуры и представленные в планах, фасадах и разрезах замечательнейшими деталями каменной высечки и живописи».], Суслов[19 - Владимир Васильевич Суслов (1857–1921) – архитектор, реставратор и археолог, исследователь русского зодчества, академик и действительный член Императорской Академии художеств. Автор – составитель «Очерков по истории древнерусского зодчества», «Материалов по новгородско-псковской архитектуре», «Памятники древнерусского зодчества» (7 выпусков, 1895–1901).], Котов[20 - Григорий Иванович Котов (1859–1942) – архитектор, реставратор, преподаватель, действительный член Императорской Академии художеств.], Померанцев[21 - Александр Никанорович Померанцев (1849–1918) – архитектор, просветитель, новатор в использовании современных строительных материалов и технологий. Преподаватель, ректор Высшего художественного училища при Императорской Академии художеств (с 1894), президент Императорской Академии художеств (1899–1900).], Преображенский[22 - Михаил Тимофеевич Преображенский (1854–1930) – архитектор, реставратор, педагог, историк древнерусского зодчества. Профессор и действительный член Императорской Академии художеств, член Императорского Православного Палестинского общества. Строитель русских храмов во Флоренции, Ницце, Бухаресте, Буэнос-Айресе и пр.], Павлинов[23 - Андрей Михайлович Павлинов (1852–1897) – архитектор, археолог, реставратор, историк архитектуры, хранитель Оружейной палаты, академик Императорской Академии художеств.] и др. Все они старались воспользоваться возможно большим количеством материала, уцелевшего после Петровских преобразований, но в результате они создали лишь так называемый русский ренессанс, однако последний не отразил того русского стиля, коим были запечатлены черты самобытного русского зодчества. Они воспользовались лишь готовыми мотивами русских церквей и старались их «облагородить», разделяя точку зрения Петра Великого, что в древне-русском творчестве было много «плебейства». В этом сказалась их роковая ошибка. Задача нынешних архитекторов, увлекающихся национальным зодчеством и так характерно представляемых архитектором А. В. Щусевым, – воспользоваться без предрассудков и предвзятых идей тем, что нам осталось от наших предков, воспользоваться непосредственностью и теплотою творчества древних зодчих, понять их и исходя отсюда – творить индивидуально.

Проект храма на Куликовом поле как нельзя лучше выражает это стремление и, поражая своею безыскусственностью и простотою, является в то же время таким воплощением религиозной идеи. Там нет ни классических пропорций, ни вычурных украшений, там нет ничего, что так дорого ценится на земле, но не имеет никакой цены в очах Божиих. Это религиозная мечта, отрывающая нас от суетного мира и уносящая на небо, вызывающая религиозное настроение и окрыляющая дух.

Мы слышали, что художественные работы и внутреннее убранство храма будут поручены знаменитому М. Нестерову[24 - Храм св. Сергия Радонежского на Куликовом поле по проекту А. В. Щусева был заложен в июне 1913 г. Осенью 1914 г. строительно-монтажные работы по возведению храма были в основном закончены. В годы Первой Мировой войны работы продолжались, и в 1917 г. храм был достроен. Однако внутренне убранство сделать не успели. Иконы для иконостаса были выполнены Дмитрием Семеновичем Стеллецким (1875–1947) и Владимиром Алексеевичем Комаровским (1883–1937).]. И действительно, такой храм может быть росписан только М. Нестеровым, каждое произведение кисти которого составляет гордость России, торжество тех самобытных начал русского искусства, пред которым бледнеют лучшие образцы иноземного искусства, хотя и прекрасные по форме, но удивительно бедные по содержанию. И можно только с гордостью и величайшим удовлетворением приветствовать работы строительной комиссии по постройке этого храма и ее председателя графа Юрия Александровича Олсуфьева[25 - Граф Юрий Александрович Олсуфьев (1878–1938) – искусствовед, реставратор, казнен по сфабрикованному обвинению.], идущего навстречу истинно русским людям, справедливо усматривающим в проекте А. Щусева драгоценную жемчужину истинно русского зодчества.

Работы И. Ижакевича производят еще более сильное впечатление, ибо живопись более чем архитектура доступна пониманию широкой публики. Отличительной чертою произведений И. Ижакевича является то, что они не закрепляют на полотне одного какого-либо момента, а открывают пред зрителем целые поэмы, удивительные по красоте и глубокому содержанию. Благодаря этому у Ижакевича нет окаменелых фигур, застывших поз, неестественных положений, словом ничего, что делает сюжет выдуманным, а обстановку искусственной. Все произведения кисти Ижакевича полны жизни и глубокой мысли.