Вернись после смерти

– Я тоже пришел к такому заключению, – подтвердил Севастьянов. – А что можешь сказать об авторе?

– Об а-а-вторе… – раздумчиво протянул Шадрин, не отрывая глаз от текста. – О нем складывается такое мнение: он хорошо образованный человек, грамотность и стилистика письма подтверждают это. Умеет ёмко строить предложение, логично мыслить. На машинке работает профессионально, оттиск четкий, оттенок ровный – пальцевые усилия совершенно одинаковые. Кроме этого, нет подтертостей и перепечатываний, отсутствуют какие-либо исправления. Ну, и главное: факты изложены довольно убедительно, а рубежи, где заканчивается истина и начинается ложь – затушеваны просто мастерски! В такую клевету трудно не поверить. Вот ты бы поверил, Андрей Иванович, а?

– Разумеется – нет, тема для меня мелковата. Какой-то майор-артиллерист не вышел из окружения… На то она и война, чтобы случались окружения, и кто-то не смог из них выйти. Что здесь уж такого невероятного? Фронтовая бытовуха, можно сказать! Но ты только посмотри, как он ловко из дерьма делает конфетку: и бдительность проявляет, и заботу о моральном климате в Управлении, и даже политическую составляющую воткнул:

«…Не исключено, что находится у немцев в нужном им качестве…» Ах ты ж, сволота! Из-за таких вот ублюдков порядочных людей ставят к стенке!

– К сожалению, ты прав, Андрей Иванович, – мрачно кивнул Шадрин. – Если кому-то надо сгнобить неугодного человека, то такое письмишко как нельзя кстати. Церберам-следователям с пятью классами образования этого вполне достаточно. Под него, при желании, можно любую обвинительную базу подвести

– И какой твой вывод из всего этого? – спросил генерал.

– Есть три предположения, – подумав, ответил Шадрин. – Первое: никакой оперативной разработки нет, а есть самое обыкновенное стукачество. Письмо, адресованное Гоглидзе «Четвертым», по чьей-то халатности попало в ту папку, в которую не должно было попасть. Предположение второе: оперативная разработка всё же есть, и Гоглидзе специально «забыл» документ в папке, чтобы проверить, как ты на него среагируешь? Сообщишь о письме мне – не выдержал экзамен, не сообщишь – выдержал! То-есть: проверяют на «вшивость» именно тебя, Андрей Иванович.

– Звучит достаточно убедительно.

Ну и третье предположение: копают под меня! А попутно желают посмотреть твою реакцию на это…

– Если всё так, то есть ещё одно предположение: вдруг Гоглидзе решил помочь тебе и специально подбросил это письмо мне? Дабы уведомить, что в твоей «конторе» завелся «карандашник».

Х-м… – скептически покривил губы Шадрин. – С чего бы это Гоглидзе радеть за меня? Мы не друзья, не приятели, наши отношения чисто служебные.

А простое человеческое участие исключаешь?

Да что ты, Андрей Иванович, – чуть смутился Шадрин. – Даже в это сволочное время считаю, что люди должны оставаться людьми!

То-то же! – суровый рот Севастьянова тронула едва приметная улыбка. А Шадрин продолжал:

Если твоё предположение верно и Гоглидзе решил таким образом мне помочь, представляешь, на какой риск он пошел?

Ещё бы! Он поставил на кон свою жизнь: ведь рассекречивание агента, внедренного не иначе, как по приказу самого Берия, тянет на «вышку»… – Севастьянов раскрыл коробку папирос «Памир», закурил и глубоко затянулся. – Да, ситуация, аж мозги нараскоряку! А ведь тут еще один вариант просматривается: а что, если вся эта история инспирирована в Главке, чтобы разделяться с тобой или со мной, а шпиона с кличкой «Четвертый» не существует вообще?

– Категорически не согласен! – покачал головой Шадрин. – Случай с майором Рутковским – реальное событие и кто-то из моих деятелей его обнародовал… Но может быть, дело вовсе не в тебе и мне, а в самом Гоглидзе и это Берия Сергея Арсеньевича проверяет? Приказал кому-то из хабаровских стукачей подбросить письмо в твою папку, а теперь ждет: доложишь ты ему о том, что донос побывал в твоих руках или смолчишь?

– И сообщит ли, Гоглидзе, в свою очередь, об этом в Москву? – завершил мысль полковника Севастьянов и, помолчав, добавил. – Когда-то в нашей деревне мужики говаривали: без бутылки тут хрен разберешься! Хотя бутылка вот она, на столе…

– Ну и что будем делать?

– А что тут делать? Всё уже сделано! Оставить без внимания это письмишко я, согласись, не мог, именно поэтому ты здесь.

– Не было бы хуже, Андрей Иванович… – попытался возразить Шадрин, но Севастьянов не дал ему закончить:

– Погоди! Я анекдот в тему вспомнил: ведут двух вятских мужичков на расстрел. Один говорит: «Может, попробуем сбежать, Ваня?» Другой отвечает: «А хуже не будет, Петя?»

Офицеры сдержанно посмеялись. Гася невеселую улыбку, Севастьянов произнес:

– Как будет, так и будет, где наша не пропадала! А пока лишь одно могу сказать – Гоглидзе не похож на Иуду, я его уже довольно неплохо изучил. Есть, конечно, кое-какие особенности характера, но в целом… – комиссар резко оборвал фразу и сменил тему. – Ты давай-ка лучше расскажи: что там у вас на самом деле произошло?

– Ничего особенного, – поиграл желваками на скулах Шадрин. – Никакой утайки от инспекции по кадрам не было. Просто ни меня, ни самого Якова никто об этом не спрашивал. А младший Рутковский погиб как герой! «Этот мерзавец… – Шадрин едва не сказал «ваш», – этот мерзавец «Четвертый», главного не знает: когда Максим вызвался прикрывать пулемётным огнём отход своих бойцов, то уже был безнадежен». Изрешечены обе ноги, несколько осколочных ранений в грудь и в живот. Только и держался, что здоровьем своим богатырским. А на смерть пошел осознанно, понимал, что все кончено.

– Откуда такие подробности?

– К заместителю заезжал комиссованный по ранению офицер, вещи кое-какие передал, рассказывал о том бое под Смоленском. «Четвертый» слышал звон да не знает, где он. Всё переврал, сволочь! И все же, кто он, этот любитель эпистолярного жанра?

– Тебе должно быть виднее, какой-то из твоих накропал. Поразмысли, кому и когда дорожку по-серьёзному перешел?

– Никому и никогда! – убежденно заверил Шадрин. – А этих самых «Четвертых» внедряли в Управления по прямому указанию Берия, чтобы они присматривали за руководителями и старшим начальствующим составом. И всё из-за того подлюги Люшкова[40 - Люшков Генрих Самойлович – начальник УНКВД по Дальневосточному краю, комиссар государственной безопасности 3-го ранга. В ночь на 13. 07. 1938 г., нелегально перешел советско-китайскую государственную границу и сдался японцам. Впоследствии активно сотрудничал с их разведкой. Со временем утратил к себе оперативный интерес и был ликвидирован в Дайрене в 1945 г.]! После его предательства доверие к разведке сильно пошатнулось…

Севастьянов кивнул, как бы соглашаясь, долго сидел молча, затем произнес:

– Да… Пока я за «чертой» работал, многое здесь поменялось, очень многое: «Четвертые» появились, «карандашники», прочая шваль…

– Всё именно так! – выдохнул Шадрин и обозленно усмехнувшись, добавил. – В этой связи одна присказка вспомнилась: «Я, дорогие товарищи – не стукач, но форму письменного доклада начальству знаю очень хорошо!»

– Таких сволочей сейчас, как поганок в гнилом лесу… – задумчиво констатировал Севастьянов и продолжил. – Что ж, изволь слушать дальше, Александр Николаевич…

– А хоть здесь-то кроме меня, вас больше никто не будет слушать, товарищ комиссар? – Шадрин повел выразительным взглядом по помещению.

– Хреновым я был бы закордонником, если бы позволил этим сявкам… – презрительно бросил Севастьянов. – Можешь не опасаться, в данном месте пока всё чисто. Но, как говорится, вернемся к нашим баранам: пришло время мне тебя спасать, как когда-то ты меня спасал в Варшаве от лап «двуйки»[41 - «Двуйка» – (двойка) – 2-й отдел контрразведки Генерального штаба Вооруженных Сил буржуазной Польши.]. Итак, что мы имеем? Мы имеем агента центрального аппарата в вашем Управлении. И именно в отделе контрразведки, которыми руководишь ты.

– Шпиона в шпионской конторе! – с горькой иронией пробормотал Шадрин.

– Вот именно, – подтвердил Севастьянов. – И чтобы дело дальше не осложнялось, надо решать вопрос с Рутковским: выручать человека, если он, конечно, стоит того…

Шадрин поймал пристальный взгляд Севастьянова. Ответил, не задумываясь ни на миг:

– Стоит, товарищ комиссар, очень даже стоит! Рутковскому доверяю, как себе, таких людей…

– Короче, – не дал ему закончить Севастьянов. – Подполковника надо снимать немедленно, иначе они его достанут!

– Да как же это можно?! Ведь под откос человека сбрасываем из-за какого-то там… – возмутился Шадрин, но Севастьянов прервал его:

– Можно! – жестко бросил он. – Еще как можно! – и придвинувшись вплотную, заговорил гневным полушепотом. – Ты что же, Сашка, не видишь, что происходит? Или не хочешь видеть, а?

– Я все вижу, Андрей, но…

– Безо всяких «но», полковник Шадрин! Сейчас главное – выжить и уцелеть! И спасти, кого можно, понимай это, как приказ! Ты знаешь, сколько нас осталось? По пальцам пересчитать! Может, мы с тобой потому и живы еще, что работали в тридцатые за «чертой». А сейчас этим ублюдкам, – он с неистовым гневом мотнул головой в сторону двери, – мы пока не по зубам. Уничтожь тебя, меня, таких как мы, кто будет с Абвером воевать, с Кемпейтай, с Сигуранцей[42 - Абвер, Кемпейтай, Сигуранца – названия спецслужб Германии, Японии, Румынии.]? Эти дилетанты от разведки? Хрена с два они навоюют! Но не зря, поверь мне, совсем не зря, они насадили по всем областным Управлениям стукачей и собирают на руководителей такой вот компромат, – он ткнул коротким пальцем в белевший на столе лист. – Сломаем хребет Гитлеру – и за нас возьмутся, если всё не изменится к лучшему, и этих негодяев поставят к стенке!

– Андрей Иванович, а ты не боишься говорить на эту тему? Сейчас ведь и старым друзьям…

– Замолчи, Сашка! Прокляну, если не замолчишь! – зеленые глаза Севастьянова вдруг сверкнули тем, так знакомым Шадрину, отчаянно-лихим блеском, от чего лицо на миг, словно помолодело. – Может быть из всех, кто ещё остался, только одному тебе и доверяю по-настоящему. Потому, что испытал не раз и жизнью тебе обязанА что касаемо, боюсь или не боюсь, то отвечу: только дурак ничего не боится. Я же себя к таковым отнюдь не причисляю… Ну, а уж если доведется, то пулю принять сумею достойно, в этом можешь не сомневаться. Как и я в тебе не сомневаюсь в подобной ситуации.

Севастьянов умолк, крепко провел ладонью по глянцево-лысой голове. Шадрин не сводил с него напряженного выжидательного взгляда. Наконец генерал заговорил:

– Значит, так: убирать Рутковского нужно следующим образом: чтобы было видно, что на понизовку пошел, и доверия особого к нему больше нет. Это успокоит и общественное мнение в твоей конторе, и того самого, «Четвертого», будь он проклят. Ты же, вернувшись, сделаешь вид, что тебе в Хабаровске накрутили хвоста за утрату бдительности. А что касается твоего зама, то для него есть вполне подходящая вакансия в САВО[43 - САВО – Средне Азиатский Военный Округ.], к нам запрос об этом на днях пришел. Там, на должность начальника Особого отдела учебной бронетанковой дивизии нужен опытный старший офицер-чекист. Думаю, это именно то, что надо: и звание то же самое, и работа, в общем-то, знакомая. Должность, правда, несравненно ниже, но, как говорится: не до жиру – быть бы живу!

– А может на фронт, Якова Георгиевича, в действующую? – предложил Шадрин.

– Ни боже мой! – энергично запротестовал Севастьянов. – Ты в уме ли? «Четвертый» ведь прямую намётку дает – младший брат у немцев, мол, и не исключено, что в угодном для них качестве, а ты и старшего к фашистам поближе предлагаешь отправить. Это здесь, в тылу, еще могут разбираться, а там – фронт! Случись что, немедленно трибунал и военно-полевой суд сработают, ни на какую должность не посмотрят.