Среда Воскресения

И тогда нет в бессмысленном мире другого равенства, кроме равенства вседозволенности и бесчестья. И тогда (если есть на свете некий Старик) именно тебе – всё дозволено (как Шахразаде в ее ночи – дозволены всякие речи): тебе навсегда все простится, любые убийства и подлости! Просто потому, что и это пройдет.

Что скажешь на это, Илия Дон Кехана?

– Очень высокопарно, – молча сказал Идальго.

– Что? – не менее молча удивился Кар-р.

Удивился тому, что последний его довод (самый-самый убойный) не подействовал, поскольку – Идальго вовсе не обратил внимания на равенство (перед лицом бессмертия) рыцарской чести и полного таковой отсутствия; Идальго – не обратил себя, тем самым отказавшись от великих завоеваний человечества: от абсолютных свободы и равенства (суть самых подлых и убийственных иллюзий в истории)!

Причем – даже не сказав «оппоненту», что не только смерть делает людей неравными, но и ее отсутствие.

– Вижу, ты хочешь быть счастливым, – сказал Илия вслух (обращаясь к своему «оппоненту»), причём – по английски! Причём – данного наречия (родного, предположим, Алисе и сопутствующей ей чеширской улыбке) вовсе не зная! Причем – не ожидая от вороньего вопля ответа, а лишь утверждая его на его же месте… Вот тогда и кончились самоутверждения Кар-ра, став бессмысленными.

Ведь если бессмысленно равенство, не менее бессмысленно неравенство! А для реальной жизни осмысленны лишь благородство обычая и социальная справедливость. А потом вороньему воплю стало не перед кем самоутверждаться: Идальго отвлекся.

Более того, он вообще перестал что-либо слышать, кроме далёкого шелеста женских шагов. Об этих шагах я уже поминал – они стали многожды ближе. Принадлежали они даме сердца, коей предстояло озвучить дальнейшую судьбу Идальго.

Разумеется даже разумом, что далёкие шаги – это её шаги. Да и кто бы еще мог ступать столь воздушно?

Она близилась, она уже была совсем рядом, но – она уже была немыслимо далека. Впрочем, и её «даль» оказывалась весьма функциональна из неё (из-дали за горизонтами – судьба литературного негра) эхом (или – отраженным светом) вернулись к Идальго его же слова:

– Вижу, ты все еще хочешь быть счастливым…– и он ответил самому себе:

– Да, я хочу быть идентичным своему наивозможному счастью.

Вороний вопль попробовал спросить еще:

– Вы не хотите что-нибудь передать через меня?

Ответа не было.

– Я имею в виду Старика, – заявил вороний вопль. – Скажите свои пожелания, ведь есть же у вас пожелания? Я многое могу.

Но Илия Дон Кехана опять ничего не расслышал (из своего далека'-далёка – от звука шагов).

– Впрочем, вас уже поторопили, и теперь ваши пожелания не имеют значения. Идите-ка собираться! – озлобился на его невнимание посредник. – Видите, какая тавтология выходит: вы всё повторяетесь и повторяетесь, собираясь.

Илия отвел взгляд от невидимого и опять взглянул на среднюю школу. Кар-р сделал вид, что понял причину его невнимания.

Вас заботит, что вы составной человек? Что даже даже если Старик и обращается к вам, то – через меня? Но ведь самому Ему уже нечего вам сказать, всё давно (по частям) сказано, – разумеется, вестник лгал, и (одновременно – такое бывает) говорил чистой Воды правду: всё было сказано!

Причём – сказано всё и сразу: Бог жив! Разве что каждая часть каждой составной части человека (и его имени – как вещего над вещью) слышит это сказание со своей стороны Света (а этих сторон четыре: Земля, Вода, Воздух, Огонь). А причиною того, что имя (даже) пророка – составное, оказывается столь же очевидная (и одушевлённая) вещь.

Разбросанному по временам и смыслам «составному» Идальго в очередной раз указывалось: ис-целить его может только Старик, и ни о какой-такой «свободе» долга (то есть личной) речи не идёт.

Имеет место непосредственное принуждение (чуть ли не шантаж). Указывая на который, вороний вопль чуть ли не пытался Идальго оскорбить Более того – вороний вопль прямо указывал на искусственность составной жизни Илии Дона Кехана.

Более того – вороний вопль оказывался осведомлен, что у части помянутого пророка – у его сердца (невероятно и греховно!) была Прекрасная Дама Сердца. По крайней мере, была – до вчерашнего дня! Или до завтрашнего дня (кто их поймёт, пророков).

И вот здесь становятся ясны все эти переходы с немоты на русскую речь, на английскую речь – а потом вновь возвращения к немоте: именно здесь мы вдруг обнаруживаем еще две вещи, которые следует одушевить – а именно: мы видим (выводим из себя на белый свет) некий изгиб двух реальностей, прошлой и будущей!

Ибо – здесь и сейчас у Илии Дона Кехана появляется формальный (то есть – внешний, а не внутренний) повод обойти стороной развилку своей судьбы и задуматься: а стоит ли вообще выбирать хоть что-либо? Стоит ли вообще выбирать, когда нет никакого выбора? Ведь когда лукавый протягивает тебе два сжатых кулака и каркает свое «выбери»: это и значит, что выбора нет.

Поскольку – не следует выбирать из двух зол.

Что с того, что не выбрать – просто! Ведь ещё более просто – перестать быть ипостасью Стихии. Так, может быть, Бог с ней, с Россией? Если есть такая возможность, оправдай себе счастьем близкого тебе существа – ибо: Бог с ней, с Россией! Пускай с ней Старик разбирается.

Кар-р!

Но! Я – не согласен, я хочу сам! Ведь и я – часть тела России и часть её души. А поскольку Старик и так дал мне всё, чтобы я этого захотел и (стало быть) смог, поэтому (хотя я и мог бы описать все дальнейшее сам) я приглашаю вас всех – немного изменить не самому этому миру, а лишь его изменениям: ведь если мир виртуален, его самого вовсе незачем переменять.

Мы можем изменить его перемены, и это достаточно просто – например: откажись этот Идальго от имени, и он перестанет быть пророком Илией Доном Кехана!

Тогда пророком станет другой Илия (и никто не заметит измены): у этого другого Илии будет совсем другая Россия и совсем другая дама сердца – такая, с какой ему не предстоит расставаться. Такая, с какой ему предстоит изменяться в положенных ее сердцем пределах! Для этого следует перестать быть ипостасью Стихии.

Но сейчас (как душу к телу добавить ) следует сказать несколько слов об имени Илии!

Еще задолго до того, как пристраститься исключительно к хорошему чтению, Идальго был очень пристрастен в любом своем беспорядочном чтении, то есть – читал настолько страстно и обильно, что чтение у него доходило до рвоты (то есть совершенно по римскому обычаю – гусиное перо себе в глотку, дабы исторгать из себя): так он стал версифицировать.

Так он приучал себя к неправильным версиям мира: ведь они оказывались почти поправимы!

Так медленно приучают себя к яду (а ведь пригоден ли мир для жизни, никогда заранее неизвестно) – нарастающим его потреблением: поначалу изберут себе одну из версий мира (в которой жизнь души почти невозможна) и – ненамного ее изменяют. Причем – никакой души не становится больше или (того хуже) меньше, но меняется направление ее взгляда.

Так он приучал себя быть – самим изменением мира, а не его статичными версиями.

Итак, имя «Илия Дон Кехана»! Вообще любое имя – оно только лишь внешне представляет себя как единый смысл (особенно для нас – знающих его будущий смысл), но сам Идальго не только лишь в собственном имени искал и находил себя самого, то есть – находил место для жизни своей души: некий silentium, пролегший между совершенно разными ипостасями одной души (между пророком Илией и идальго Доном Кехана).

Так он становился рыцарем печального образа – переполняясь образом уже немного измененного мира и тоскуя по его изменению.

Так он стал называться человеком живой и мертвой Воды: произнося свое имя (как бы сам самого себя – им – называясь) по его же частям! Только так – проходя между мертвых капель дождем порассыпанной Леты, сам будучи неуловимой каплей живой Воды.

Ведь еще до того, как прийти исключительно к хорошему чтению, он уже был к нему словно бы предназначен.

Так что есть свобода, как не еще одно имя для виртуальной смерти?

Кар-р!

Что это значит (каким узнается и назовется) – умереть для одного мира и родиться в другом? Или же – самому его породить? Казалось бы, нет ответа; но – точно так же казалось бы, что ответ – есть: простое «я так хочу», чтобы он был! Причем – не только потому, что я хочу быть Ведь даже исполнивший данное ему поручение Кар-р никуда не исчез.

Поскольку – хотел быть и оставаться.

Ну так и пусть.

Ведь кто-то должен наблюдать и комментировать! В какой греческой (а отсюда – и всех прочих) трагедии удавалось обойтись без разъяснителей, толкователей, сопроводителей (ходатаев перед трансцендентным)? Тем более что вокруг Идальго действительно сгустилась именно атмосфера происхождения – именно так (и никак иначе) происходит изменение реальности.

– Кар-р! – прокричал вороний вопль.

Пространство, время, энергия стали плотными, и никакой свободы не стало – свободный Илия словно бы оказался стиснут этой самой свободой! Словно бы некими мускулистыми вихрями, причем – со всех сторон сразу! Причем – Илия сразу же оказался лишен возможности привычно выбирать из иллюзий.